Еще повод...

Герой моего сегодняшнего дня чего-чего только в жизни не делал - глаголов на него не наберешь... Сочинял трагедии, драмы и оперы, решал дипломатические задачи, выполнял тайные поручения, писал крамольные памфлеты, жег крамольные памфлеты, содействовал образованию США, поучаствовал в начале воздухоплавания, превратил свой судебный процесс в общественный спектакль, усовершенствовал устройство часов, пускался в финансовые эскапады и любовные авантюры, издал Вольтера, чуть было не построил Эйфелеву башню, и так далее, и так далее. Все видел, всем занимался, все испытал, спешил посмеяться, чтобы не заплакать, вынужден был убеждаться, что жить - значит сражаться, и утешаться, что сражаться - значит жить.
Всего этого и так хватило бы на множество жизней. Но он еще и породил на свет Фигаро.
Так откупорим же шампанского бутылку в честь Пьера Огюстена Карона де Бомарше!

@темы: Распивочная "У великого человека"

---

Чего-то меня переглючило...

Каждое утро Лолита, склоняясь до земли, подносила ему венки и гирлянды, словно жертвоприношения. Он читал в глазах вдовы-подростка, как в открытой книге: почтение, смешанное с долей страха, - вот что было в ее душе. В этих больших темно-карих глазах с длинными загнутыми черными ресницами он хотел бы видеть более простые, дружеские чувства. (...) Щебетание птиц казалось ему бренчанием запястий на смуглых руках и ногах Лолиты, солнечные блики – сверканием ее глаз, ароматное дуновение – ее дыханием... Лолита словно растворилась во всей природе, окружала, обволакивала, обнимала его, как воздух. У него кружилась голова...

источник, разумеется

А.Беляев. Ариэль.
В общем, мало мне было двух П.Гариных, еще и с несовершеннолетними Лолитами перебор. Той, о которой сейчас идет речь, уже целых "почти пятнадцать", зато она уже почти три года как вдова. И имя такое индийское-индийское.
И ведь я заложу свою голову на опыты профессору Доуэлю, если все эти люди друг друга читали...

@темы: (Про)чтение

---

Биографическое :)

Однажды утром пьяный в доску поэт-лирик Н.Н. встретился со своим будущим биографом. При жизни великий покойник часто бывал свиньей, и на этот раз он так нализался, что не мог найти дорогу домой.
— Послушай, друг, — говорил он, стараясь сохранить равновесие и всей тушей наваливаясь на будущего биографа, — люди скоты: пили вместе, а теперь бросили меня одного, и домой отвести некому. А я, видишь ли, на небе могу найти Большую Медведицу, а вот дом свой, хоть убей, не найду.
Об этом же эпизоде в биографии («Воспоминания о покойном Н.Н.») говорилось так:
«Однажды утром встретил я его печального и озабоченного; чело его было мрачно, а глаза, те самые глаза, которыми он так глубоко проникал в человеческую душу, были полны невыразимой печали и упрека. Я подошел к нему, и он, опираясь на мое плечо, сказал: «Уйдем, уйдем поскорее из этого мира. Все друзья покинули меня.
Ах, мне легче найти путь на небо, чем отыскать дорогу в этом мире. Я чувствую себя одиноким, уведи меня отсюда, уведи!» Вслед за этим биограф предлагал читателю обширные комментарии, показывающие всю глубину мысли покойного.
Бранислав Нушич. Автобиография.
Aurum - бесконечная благодарность за наводку Пьес его не знаю, но пишет он весело и глядит в корень, а краткий курс наук в его изложении замечателен. Автор сего дневника, безусловно, не был в детстве таким хулиганьем и не сидел по несколько лет в одном классе, но, оглядываясь на школьные годы, до сих пор не может понять, как сдал все эти науки...
И вообще, Нушич истину глаголет
Это может показаться невероятным, но весь ход человеческой истории подтверждает ту неоспоримую истину, что стоит только человеку расстаться с юбкой, как он сразу становится мужественнее и решительнее. Юбка сковывает движения и не позволяет сделать ни одного серьезного шага, тогда как в брюках человек свободно
и беспрепятственно шагает по жизни. Помню, мой приятель в молодости совершил один шаг в жизни без брюк, и это имело для него весьма плачевные последствия. Брюки помогают определить не только пол, но и вид, ибо стоит надеть брюки, как сразу видно, что ты двуногое. Брюки и в моральном отношении дают преимущество,
но не потому, что их можно застегнуть, а потому, что если уж вы их надели, то, будете ли вы стоять на ногах или на голове, все равно вы будете в брюках. Кроме того, брюки значительно выгоднее и надежнее, но не потому, что «юбка — символ податливости», а потому, что она делает человека слабым и безвольным. Это можно
доказать и на исторических примерах. Все древние классические народы, носившие юбки, вымерли и исчезли с лица земли. Но трагедия человека не столько в том, что они исчезли, сколько в том, что народы исчезли, а юбки остались. Есть тут и еще одно странное обстоятельство: если юбка действительно символ податливости и мягкотелости (из-за чего и погибли народы, носившие ее), то почему она и теперь еще сохранилась в одежде сильных мира сего: царей, попов, женщин?

@темы: В Мире Мудрых Мыслей

---

Писательское. Симпатичное. В коллекцию.

Первый вопрос, который задают обычно писателю в письмах или при встрече, это:
«Где вы берете свои сюжеты?»
Превеликое искушение – ответить: «Только у Харродса», или «Чаще всего в Военторге», а то и бросить небрежно: «У Маркса и Спенсера, разумеется».
Судя по всему, в обществе бытует мнение, что где-то есть неистощимый источник сюжетов, и тот, кто сообразит, как до него добраться, тут же становится писателем.
Вряд ли стоит отсылать любопытствующих в далекие времена королевы Елизаветы и цитировать Шекспира:
Скажи мне, где родится вдохновенье:
В сердцах ли наших иль в уме,
Что рост ему дает и в чем источник силы?
Скажи мне, я прошу, скажи.
Я не ослышался? Ответ: «Из головы»?
Теперь этому, к сожалению, никто не верит. И если человек вам симпатичен, вы пытаетесь объяснить:
«Если какая-то мысль особенно понравилась и кажется весьма перспективной, принимаешься вертеть ее так и эдак, разминать, раскатывать и развивать до тех пор, пока она не примет определенную форму. Ну, а потом, само собой, пускаешь ее в ход. И вот тут-то всякое удовольствие заканчивается и начинается тяжкий и долгий труд изложения этой мысли на бумаге. Можно, конечно, и подождать с этим, надежно упрятав ее про запас, - глядишь, через годик-другой и пригодится».

Второй вопрос – или, скорее, утверждение – чаще всего звучит так:
«А своих персонажей вы, конечно, берете из жизни?»
На этот чудовищный вопрос вы отвечаете с глубоким возмущением:
«Никогда! Я их придумываю. Они – мои собственные. Они поступают так, как я им велю, говорят то, что я хочу, и даже если вдруг начинают мыслить самостоятельно, то лишь потому, что я вдохнула в них жизнь».
Итак, теперь у автора есть замысел, есть действующие лица, но не хватает третьего ингредиента: места действия. И если первые две составляющих сотворены, так сказать, из ничего, то третья вполне материальна, существует где-то вовне и только ждет, чтобы с ней определились.
Тут уже не надо ничего придумывать – достаточно повнимательнее всмотреться в окружающую вас реальность. Предположим, вы путешествовали по Нилу и переполнены впечатлениями – отлично, это как раз то, что нужно для очередного романа. Или, гуляя по Челси, заглянули в кафе и стали свидетелем того, как в пылу ссоры одна девушка вырвала у другой целый клок волос. Великолепная завязка для будущей книги. Или, например, вы едете в Восточном экспрессе и вдруг понимаете, что это идеальный интерьер для событий, которые вы давно хотели отобразить! Приятельница пригласила вас к чаю. Вы входите, ее брат захлопывает книгу, которую читал, и откладывает ее со словами: «Недурно; но почему же не Эванс?»
И вы тут же понимаете, что просто обязаны написать книгу с таким названием «Почему же не Эванс?» Не беда, если вы понятия не имеете, кто это – Эванс. В свое время это выяснится – а книга уже получила название.
Так что в определенном смысле место действия вы просто выбираете. Собственно говоря, что угодно в окружающем мире может стать местом действия или интерьером для него – достаточно протянуть руку и выбрать наиболее подходящее: скорый поезд, больницу, лондонский отель, пляж на Карибском море, деревушку в глуши, вечеринку с коктейлями или школу для девочек.
Главное, чтобы это существовало, имело место в действительности. Пусть персонажи и вымышлены, зато обстоятельства вполне реальны. А место имеет точные координаты в пространстве и времени. Но если это происходит здесь и сейчас – откуда мне взять самую полную информацию – не считая того, что я вижу и слышу? Ответ пугающе прост.
Ее приносят средства массовой информации, ее подают к завтраку в утренней газете под заголовком «Новости». Берите прямо с первой страницы. Ну, что там творится в мире? Что люди говорят, думают, делают? Дайте отразиться, как в зеркале, Англии 1970 года.
Ежедневно, в течение месяца, просматривайте первую страницу, делайте выписки, обдумывайте и систематизируйте.
Дня не проходит без убийства.
Задушена девушка.
Напали на старушку и отняли ее жалкие сбережения.
Подростки нападают или сами становятся жертвами нападения.
Дома и телефонные будки взломаны и выпотрошены.
Контрабанда наркотиков.
Грабежи и разбой.
Дети пропадают, их изуродованные тела находят неподалеку от дома.
И это – Англия?
Не может быть!
Кажется, этого не должно происходить в действительности.
И просыпается страх – страх перед тем, что может случиться. Причем страх даже не перед реальными событиями, а перед скрывающимися за ними причинами. Одни хорошо известны, другие неведомы, но ощутимы. И это происходит не только в Англии. На других страницах – пусть и более сжато – находятся новости из Европы, Азии и обеих Америк – со всего света.
Угон самолетов.
Похищения людей.
Насилие.
Восстания.
Ненависть.
Анархия.
И с каждым днем все это нарастает. Кажется, наслаждение жестокостью и разрушением становится культом.
Что же это значит? И снова из далеких елизаветинских времен доносятся слова о жизни:
...это вопли
Безумца, исполненные ярости и страсти,
Но не смысла.
Мы ведь знаем – знаем по собственному опыту, как много в этом мире добра: дел милосердия, доброты сердечной, проявлений сочувствия, доброжелательства к ближнему, девочек и мальчиков, помогающих людям.
Так откуда же эта фантастическая атмосфера ежедневных сообщений о том, что происходит вокруг – о реальных фактах?
Чтобы написать роман в нынешнем – 1970-м от Рождества Христова – году, нужно осмыслить окружающую нас действительность. И если она фантастична, книга должна быть такой же. Она обязана стать фантастикой – откровенной фантастикой, - чтобы отразить невероятные факты нашей повседневности.
Можно ли вообразить фантастический заговор? Тайную Битву за Власть?
Может ли маниакальная страсть к разрушению породить новый мир? А нельзя ли сделать еще один шаг и предусмотреть средства спасения, какими бы фантастическими и неосуществимыми они ни казались?
Нет ничего неосуществимого – учила нас наука.
Эта история по сути своей фантастична. Но она и не претендует на большее.
И однако, то, что в ней происходит, или вот-вот случится, или уже происходит в современном мире.
Эту историю нельзя назвать невероятной – она всего лишь фантастична.
Агата Кристи. Введение к повести "Пассажирка из Франкфурта". Перевод под редакцией А.Титова.
Сама повесть занятна и познавательна, больше как само явление, чем как сюжет (который там явно не разработан до конца): мир старой доброй Англии против "нового мира" конца 60-х, когда студенческие беспорядки в глазах дамы Агаты объясняются не иначе как мировым неофашистским заговором... Очень хорошо читается после "Закона миссис Паркинсон". Britishness, однако

Он подумал: «Вот до чего мы дошли. Все подчинено лишь эмоциям, разгулу чувств. Дисциплина? Сдержанность? Теперь это и в грош не ставят. Никому ничего не нужно, главное, чтобы не мешали чувствовать. Какой же новый мир они могут создать, и что это будет за мир...»

- Мы устали быть исключительно материалистами, мы возмечтали о чем-то ином – вот и получили. Но, поскольку в основе, так сказать, «доктрины» юного Зигфрида лежит ненависть, едва ли это к чему-то приведет. Это движение не в силах оторваться от земли. Разве вы не помните, как в девятнадцатом году с восторгом приветствовали коммунизм, как только и говорили, что теперь все проблемы будут разрешены? Что благодаря теории Маркса на земле наступит новое царство небесное. И теперь новые, благороднейшие идеи витают в воздухе. Но с чьей помощью приходится осуществлять эти идеи? С помощью тех же самых людей, которые впитали в себя старые правила. Вы можете создать и еще один мир – по крайней мере, теоретически – но и в этом третьем мире будут те же люди, что были в первом и во втором, как бы вы их ни называли. А когда у власти те же самые люди, которым ничто человеческое не чуждо, они и действовать будут по-прежнему. Вспомните историю.
- Неужели в наше время кого-нибудь еще интересует история?
- Едва ли. Все предпочитают ждать непредсказуемого будущего. Когда-то считалось, что все проблемы разрешит наука. Следующей панацеей от бед человеческих объявили открытия Фрейда и сексуальную революцию, полагая, что все психические заболевания и проблемы останутся в прошлом. Если бы кто-то сейчас сказал, что психиатрические лечебницы будут битком набиты жертвами психоанализа и раскрепощения эмоций, ему бы никто не поверил.

@темы: Коллекция предисловий, В Мире Мудрых Мыслей

---

Люминий! :)

А пока что с образованностью у нас вот так, крупным шрифтом...
Я понимаю, что это Китай, даже понимаю, что у них иероглифы труднее. Но все-таки хорошо, что в моем доме нет детей. Как пишется тот люминий, им еще можно было бы объяснить. А вот на кой черт корячиться, учить правописание, если твою продукцию купят в любой орфографии - нипочем

@темы: Записки глюколова

---

Сдавшим и сдающим зимнюю сессию посвящается...

Что нужно в хорошем историческом романе? Университет, баня, анатомичка и казнь... Что и было мне доставлено с alib.ru, в романе Людо Зубека "Доктор Есениус", сиречь профессор Ян Есенский, который родился в Венгрии, работал в Виттенберге, обосновался в Праге, преподавал в Каролинуме, сотрудничал с Кеплером, лечил императора Рудольфа и был казнен вместе с цветом чешского дворянства. Несмотря на все обещанное в аннотации , книга вовсе не апеллирует к иррациональному началу, а для рационального - достаточно познавательна. Любопытно было увидеть жену профессора, которая не только не долбит его материальными заботами, но, наоборот, самого его предостерегает, если тщеславие заводит его далеко от гуманистических научных идеалов (детей у них, правда, нет...) И еще штрих: перед казнью главный герой проводит традиционнейшую сцену с учениками в стиле Сократа, проявляя исключительное мужество, мудрость и спокойствие... и едва-едва выдерживает, чтобы довести ее до конца, не сорвавшись. Ибо, как сказал один умный человек, мужество и героизм - это на самом деле вовсе не легко и далеко не естественно. Полезный случай поразмышлять над тем, что высокие поступки "на самом деле" возможны, как бы ни утверждалось обратное, только их надо как следует продумать и отыграть.
Про анатомичку, так уж и быть, я тут цитировать не буду, но про традицию поступления в пражский университет, что называется, не могу молчать - так что будет здоровый кусок текста. Против моего же ожидания, издевательство над новичками в этом случае не вызывает у меня неприятия. Во-первых, потому что в данном случае это штука одноразовая, а во-вторых, все-таки никак нам, видно, без ритуалов инициации, связанных с ампутированием прошлой жизни, и здесь это очень уж символично выражается, по-игровому, а не со злобой
Ну и... это... студенты наши дорогие, вы уж бодритесь там Вашим предшественникам бывало и покруче

- В этот священный храм науки и искусств вошло сегодня несколько неучей и неотесанных увальней, которые представления не имеют об изящных нравах образованных людей. По существу, они глупы, как овцы, ничего не понимающие и проявляющие свое отношение к жизни только громким блеянием: бе-бе-бе-бе! Ведь и их прозвище произошло от сходства с бессловесными животными. Beatus est animal nesciens vitam studiosorum, что означает: «Блаженно животное, не ведающее жизни учащихся». Первоначальные письмена цитированной латинской фразы дают слово «беанус». Эти увальни и тупицы пришли к гражданам академии с нижайшей просьбой, чтобы славная «альма матер» воспитала из них приличных и образованных людей. Одним словом, чтобы она обтесала их грубый нрав, что является основным условием для принятия в университет. Процедура, свидетелями которой мы с вами сейчас будем, весьма стара. Прошел когда-то через нее и отец философии Аристотель, который по прибытии в Афины, где собирался учиться в тамошней академии, должен был перенести всяческие испытания, чтобы избавиться от своих грубых деревенских привычек. И нет никаких сомнений, что это исправление грубых нравов сыграло впоследствии главную роль в его великой учености. Поэтому и вы, «беане», возьмите пример со славного мудреца древности и смело пройдите через сегодняшний обряд, который принесет вам немалую пользу.

После праздника святого Луки, то есть после 16 октября, в университете наступал новый семестр.
Начинался он с «беаний».
Новоизбранный ректор Бахачек написал по поводу этого знаменательного события цветистым слогом по-латыни соответствующее извещение с указанием точной даты. В извещении он обращался ко всем магистрам, студентам, а также к их родственникам или просто к почитателям академии, чтобы все они, по возможности, приняли участие в «беаниях». Педель вывесил извещение на воротах Большой коллегии, а копии разослал по всем пражским школам.
В понедельник, в четыре часа, в Большой коллегии под курантами стали собираться студенты. Первыми пришли «беане» - новички, - которые намеревались записаться на первый курс. Шли они неуверенно, робко озирались по сторонам, выискивая знакомых, от которых в эти трудные минуты можно было бы получить поддержку. Самый понурый вид был у юношей из провинции. Эти четырнадцати-пятнадцатилетние пареньки напоминали испуганных телят, которых ведут на бойню и которые не понимают, что с ними происходит. Они только предчувствуют, что их ждет что-то неизведанное и страшное.
У пражских юнцов было смелости побольше. Кое-кто надеялся на родственников, обещавших прийти на «беании». Это была немалая поддержка! Другие знали некоторых преподавателей, и родители постарались упросить того или иного магистра взять опеку над их отпрыском. Вместе с новыми студентами, собственно, пока еще «беанами», стали появляться и студенты старших курсов, которые с нескрываемой радостью издевались над перепуганными новичками. «Подождите, беане, сегодня мы вас проучим. Сразу постигнете, что такое студент. Этот день вам запомнится до самой смерти». Так они стращали новичков. А бедные «беане» решили, что будут мужественными, сильными, что не поддадутся слабости, а в будущем году – ого-о! – радуйтесь, новые «беане», уж мы постараемся выместить на вас все наши невзгоды! Так переходил этот древний обычай от одного поколения студентов к другому.
Вот уже пришли первые гости, родители некоторых пражских учеников. Они расположились на предназначенных для них скамьях в последних рядах, ибо первые ряды отведены для учителей. Для ректора поставлено особое кресло.
Студенты стоят вдоль стен большой аудитории: с одной стороны – «беане», напротив них – слушатели старших курсов.
Перед первым рядом возвышается деревянная «коза». Это символ «беаний». Спина у «козы» сколочена из двух досок на манер крыши с острым гребнем. Наконец появляются преподаватели.
Есениус пришел вместе с женой.
Но вот суета, вызванная приходом преподавателей, утихла. Все ждут сигнала ректора. Ректор оглядывает собравшихся серьезным, величественным взглядом. Он выжидает, когда стихнет шум и все наконец усядутся. Потом кивает высокому, с длинными каштановыми волосами студенту, держащему в руках свернутую в трубку бумагу. Это церемониймейстер, на обязанности которого лежит проведение «беаний».
Студент выходит на середину зала и громким голосом читает приветствие.
Возвышенной латынью, пересыпанной гекзаметрами, он возвещает присутствующим смысл сегодняшних торжеств.
- В этот священный храм науки и искусств вошло сегодня несколько неучей и неотесанных увальней, которые представления не имеют об изящных нравах образованных людей. По существу, они глупы, как овцы, ничего не понимающие и проявляющие свое отношение к жизни только громким блеянием: бе-бе-бе-бе! Ведь и их прозвище произошло от сходства с бессловесными животными. Beatus est animal nesciens vitam studiosorum, что означает: «Блаженно животное, не ведающее жизни учащихся». Первоначальные письмена цитированной латинской фразы дают слово «беанус». Эти увальни и тупицы пришли к гражданам академии с нижайшей просьбой, чтобы славная «альма матер» воспитала из них приличных и образованных людей. Одним словом, чтобы она обтесала их грубый нрав, что является основным условием для принятия в университет. Процедура, свидетелями которой мы с вами сейчас будем, весьма стара. Прошел когда-то через нее и отец философии Аристотель, который по прибытии в Афины, где собирался учиться в тамошней академии, должен был перенести всяческие испытания, чтобы избавиться от своих грубых деревенских привычек. И нет никаких сомнений, что это исправление грубых нравов сыграло впоследствии главную роль в его великой учености. Поэтому и вы, «беане», возьмите пример со славного мудреца древности и смело пройдите через сегодняшний обряд, который принесет вам немалую пользу.
Потом он назвал имя студентам, который стоял первым по списку. Это был Вавринец, сын мастера Прокопа.
Вавринец вышел из рядов и нерешительно направился к центру аудитории, где стояла «коза». Он пытался улыбаться, чтобы скрыть свое волнение. Когда Вавринец уже стоял перед «козой», он осмелился поднять глаза, и его взгляд встретился с ободряющими взглядами отца и Есениуса. Они ободряли его, словно приказывали: «Выдержи!»
Вавринцу приказали взобраться на «козу», и двое старших студентов покрыли его капюшоном из мешковины, к которому были приклеены большие ослиные уши из бумаги. Эти ослиные уши были основным символом «беана».
Но вот к нему уже подходит студент-церемониймейстер с огромным деревянным мечом в руке и снова классическими строфами объясняет зрителям, что ослиные уши были бы отвратительным украшением на ученой голове, и поэтому их необходимо отрубить.
Сильным взмахом меча он отсекает правое ухо, которое тотчас отлетает в сторону. Удар значительно сильнее, чем это требуется для бумажного уха, и деревянный меч изрядно рубанул беднягу Вавринца по плечу. Разумеется, среди старших студентов это вызывает громкий смех. А матери Вавринца кажется, что долговязый студент чуть ли не вонзил меч в сердце ее сына.
Вавринец заерзал на «козе», но, чем больше он двигался, тем больше страданий причиняла ему острая козья спина.
Тем же приемом отсек церемониймейстер и левое ухо. При этом он приговаривал, что лучшее средство избавиться навсегда от ослиных ушей – это внимательность в учении. Он призывал Вавринца учиться, учиться и снова учиться, ибо только при этом он завоюет место среди образованных людей, которые суть украшение человечества.
Однако этого еще мало. Церемониймейстер продолжает речь. Он говорит, что у этого увальня, кроме ослиных ушей, имеются еще и воловьи рога, и их необходимо отпилить. Появляется студент с деревянной пилой, который делает вид, что отпиливает у Вавринца рога. Конечно, он делает это так, чтобы бедняге было побольнее. Бедняжка думает, что настал конец мучениям. Увы, он ошибается. При снятии капюшона церемониймейстер основательно растрепал юноше волосы и теперь показывает на его голову. Обращаясь к зрителям, он говорит, что у этой деревенщины голова словно воронье гнездо. Видно, дома он спал в хлеву вместе с волами. Поэтому его надо постричь и причесать. Церемониймейстер хлопает в ладоши, и появляется «цирюльник» с большими деревянными ножницами и граблями. Он начинает «стричь» волосы так, что Вавринец хотя и крепится, но слезы выступают у него на глазах. Мать Вавринца тихо всхлипывает, несмотря на то, что мастер Прокоп толкает ее в бок и шепчет, чтобы она не срамила сына.
С тем же усердием студент-«цирюльник» «расчесывает» граблями голову Вавринца.
Однако работа «цирюльника» на этом не заканчивается. Церемониймейстер провозглашает, что «беана» необходимо побрить, ибо все лицо его густо заросло стерней. При этом он так треплет беднягу Вавринца по щекам, что у того искры сыплются из глаз.
«Цирюльник» приносит «бритву», сделанную из двух деревянных планок, кисть для побелки и старую, облупленную глиняную миску, полную мыльной пены. Обмакнув кисть в пену, он мылит Вавринцу лицо, мыло набивается в ноздри, глаза и рот. Вавринец фыркает, словно кошка, когда ее заставляют нюхать перец. Преподавателям эта забава нравится. Они уже успели забыть, как сами подвергались подобным испытаниям. А «цирюльник» бреет, заталкивая пену Вавринцу за воротник. Наконец приходит прислужник «цирюльника», чтобы умыть побритого. Делает он это просто – выплескивает ему в лицо горшок воды.
Бедняга Вавринец, какой он счастливый – на его мокром лице не видно слез, которые струйками текут по щекам! Теперь он даже улыбается – все позади.
Но только теперь сказывается результат «беаний». Едва Вавринец слезает с «козы», ноги у него подкашиваются, и он чуть не падает. Каждый шаг причиняет ему страдания, Вавринцу кажется, что у него в теле не осталось ни одной кости. Он идет разбитый, качаясь из стороны в стону. Но именно эта неподражаемая походка вызывает у всех присутствующих взрывы смеха. Смеются все, даже мать Вавринца не может удержаться от смеха, хотя и смотрит на парнишку полными любви глазами.
Мастер Прокоп поворачивает к доктору Есениусу просветленное лицо. Он улыбается, и его улыбка как бы говорит: «Хорошо себя держал, не правда ли? Будет из него человек!»
Второго «беана» ожидает кое-что новое. Вот он с закрытыми глазами должен что-то отгадать. Ему нежно гладят лицо и лоб якобы для того, чтобы «развить у него память», а на самом деле просто-напросто обмазывают его сажей. Когда с глаз у него снимают повязку, он никак не может понять, почему все так смеются.
«Беан», которого сажают на обыкновенную лавку, беспечно радуется, что ему повезло. Но радость его кратка. Сразу же рядом с ним появляется «фельдшер», спрашивая, не болят ли у «беана» зубы. Пока «фельдшер» смотрит ему в рот, другой студент, подкравшись сзади, залезает под лавку. «Болит у тебя этот зуб?» - спрашивает фельдшер. «Нет», - отвечает «беан». «А этот?» - «Тоже нет!» - «Гм! Странно! Ни одного больного зуба! А вот этот?» В этот миг студент, находящийся под лавкой, колет «беана» в мягкое место тонким гвоздем. Не ожидавший такого подвоха «беан» с визгом подскакивает. Общество чуть не лопается от смеха. Только «фельдшер» сохраняет серьезное лицо, деловито замечая: «Значит, этот болит... Ничего не сделаешь, придется его удалить». Он берет огромные деревянные клещи, впихивает их «беану» в рот и, подбадриваемый громкими криками старших студентов, с победоносным видом вытаскивает кабаний зуб, незаметно вложенный им в рот «беана»... Аудитория сотрясается от хохота.
Пока все «беане» пройдут муштру, пролетит часа три. Наконец кончаются страдания последнего «беана». Церемониймейстер подходит к ректору, кланяется и по-латыни докладывает, что процедура испытания на выдержку окончилась.
Ректор благодарит церемониймейстера и просит декана Кампануса «депонировать беанов».
Кампанус встает и направляется к «беанам». Их как будто подменили. Они упоены чувством собственной значительности, держатся важно.
В краткой речи декан повторяет то, что вначале было высказано в форме шутки: он говорит о символическом значении «беаний» и призывает юношей во время учения и во всей своей дальнейшей жизни придерживаться поучений, преподанных им на «беаниях». В конце он предостерегает их, чтобы они не опускались снова в пучину невежества, из которого их вывело это символическое очищение. После этого он вызывает каждого студента и заносит в список первого курса. На этом «беании» для студентов кончаются.
Преподавателям предстоял еще «convivium». Студенты приготовили им угощение. Но сами они в пиршестве не участвуют. Остаются только те, кто будет прислуживать у стола. Родственники студентов и почитатели академии расходятся.
А старшие студенты:
Для них день не кончается. После ужина они направляются в корчму, чтобы отметить сегодняшние торжества. Каждый привез из дому кое-какие гроши. Впрочем, важно иметь на первую кружку. А иногда и этого не нужно. Если в корчме веселится шумная компания горожан, среди них всегда найдется какой-нибудь доброжелатель, который пригласит к столу веселых школяров, чтобы они позабавили его песнями и чтением стихов.
И так в день «беаний» в корчме «У золотой розы» почти до самой ночи раздаются веселые народные песни, а порой и куплеты бродячих студентов. Ночной сторож, проходящий мимо корчмы около десяти часов вечера, ясно слышит хоровую песню, слова которой можно легко разобрать, несмотря на закрытые окна:
Грусть вино развеет,
Больное сердце пожалеет...
(перевод Б.Шуплецова)

@темы: (Про)чтение

---

Lost & Found

У человека есть два любимых занятия – делать что-то интересное и вообще ничего не делать.
Совершенно случайно нашлась эта цитата, происхождение которой вылетело из моей дырявой памяти. Это Марика Тамаш, "Потерянный возраст", расчудесная книга о нас - Питерах Пэнах, Царях Горы и Королях Лирах, которую, едва начав читать, я уже не могу оторваться, а начав цитировать, уже не смогу остановиться.
Потому что еще одна мысль, которую я с некоторых пор все чаще вспоминаю - о том, что каждый выбор не только решение, что будет в твоей жизни, но и одновременно - чего в ней НЕ будет, тоже, оказывается, оттуда:
Чтобы создать, решить или просто получить нечто важное, мы вынуждены поступиться чем-то менее существенным. Выбор нас закаляет, «конструирует» или разоблачает, а главное – он формирует наш «индивидуальный» мир. Говоря попросту, если из многообразия возможностей и потребностей я выбираю, скажем, деньги, то мир для меня становится местом, где все что-то производят, покупают и продают, где куча банков, где от курса всяких индексов и акций зависит не только людское счастье, но и просто жизнь. Конечно, из этого мира не исчезают издательства, библиотеки и книжные магазины. Но их вроде как и нет. Зато в мире писателя они присутствуют в невероятном изобилии. Конечно, и писатель мечтает о сытой жизни, но голова его забита не подсчетами, а сюжетами, образами и внезапно пришедшими на ум сравнениями. Он не следит за биржевыми сводками, а приглядывается к людским отношениям, ловит нужное словцо и в случайной фразе находит удачное название для нового рассказа. Литератор будет жить этим, даже зная, что на гонорар от книжки не купишь и велосипед. Он добровольно и сознательно жертвует некой частью мира ради захватывающих игр с воображением. Бизнесмен и писатель не просто проявляют несхожие навыки, знания, способы мышления – они выбирают разные сегменты реальности, которые станут для них «всей жизнью». То же происходит с любым человеком, когда он формирует свое отношение к миру, людям и самому себе, выбирая между радостью и страхом, любовью и злобой, надеждой и отчаянием. Предпочтя одно другому, он оказывается в «субъективной» реальности, созданной его выбором.
Ну и про мороженое, конечно - и хватит уже, хватит, хватит, там все мудрое...
Знакомство с возрастом почти всегда бывает неудачным – в один прекрасный день тебе сообщают, что ты слишком мал, чтобы съесть что-то белое и явно вкусное, соблазнительно выступающее из вафельного стаканчика и называемое мороженым. Или против воли тебя рано укладывают спать, или гонят от телевизора, после чего сноски на возраст становятся основным орудием твоей дрессировки. (...)
Вот посмотрите – на одном берегу я маленькая. Мне лет пять или шесть, и я ужасно хочу мороженое. Но мне его не дают. «Ты уже ела сегодня мороженое». «Сначала обед, а потом посмотрим». «Ты наказана, никакого мороженого». «И не думай – у тебя насморк». «У нас нет денег, а еще надо купить хлеб». Я слышу это в три тысячи пятый раз и думаю, что, когда вырасту, никогда не стану обедать, и никто не посмеет меня наказать, а мороженого у меня будет столько, сколько пожелаю, и даже больше, и уж конечно, я сама никогда не примусь запрещать людям лакомиться тем, чем им хочется.
А теперь взгляните на другой берег – там тоже я, но взрослая. Где же мое мороженое? Я почти никогда не ем его, хотя оно мне нравится не меньше, чем раньше. Впрочем, куда-то запропастились и другие, до сих пор очень желанные вещи, без которых из бытия выветривается прелестный аромат и вкус. Где все эти вожделенные купания в реке, гонки на мотоциклах, походы в кино, приключения, шумные компании верных друзей, футбол и дискотеки до утра? Мне не до крем-брюле с футболом – я занята зарабатыванием денег, готовкой обеда и покупкой хлеба. Я стала тем, кем не хотела стать, и делаю то, что обещала никогда не делать – навязываю свои правила тем, кто от меня зависит. И почему-то считается, что взросление так и выглядит – как сознательное самопринуждение, добровольное следование общепринятым жизненным стандартам, слегка подслащенное возможностью управлять бесправной мелюзгой. Но кем считается? Уж не теми ли, кто просто позабыл вкус мороженого? И чем, собственно, эта жизнь отличается от представлений Питера Пэна о взрослении?
Дети далеко не сразу находят смысл в вышеописанном обмене простых приятных вещей – общения, развлечений и всяческих открытий, на вещи сложные и неприятные – однообразие, усталость и скуку. И не надо льстить себе, считая, что ребятишки не созрели до настоящих ценностей, по неопытности и глупости предпочитая игры, увлечения и забавы евроремонту и автомобилю престижной марки. На самом деле, испорченная чванством старших малышня чуть ли не с пеленок не прочь попользоваться комфортом и роскошью богатой жизни. Но платить за это отказом от собственных интересов дети, в отличие от взрослых, и не спешат. Как бы воспитатели ни морочили им головы, они предчувствуют: то, что взрослыми выдается за ответственность и сознательность, чаще всего оказывается трудом без удовольствия, общением без радости – самыми худшими формами самоотречения, лишающими людей возможностей раскрыться, творить и просто быть. (...) Выбрать, что страшнее – инфантильность или расчет, зависание в детстве или его уничтожение ради скорейшего реванша за вынужденное бесправие, все равно что решить, когда лучше потерять возраст – в пять лет или попозже. Вовсе не обязательно выбирать из зол, когда бытием предусмотрен «хороший конец истории» - возможность взрослеть, набираться опыта и знаний, следуя зову собственных наклонностей, таланта и желаний. Природа дает ребенку резерв чувств и сил, необходимых и для постепенного распознавания собственных целей, и для преодоления всего того, что действительно чуждо его предназначению.

@темы: В Мире Мудрых Мыслей

---

Немного об искусстве, дубль второй, без комментариев

Я увидел расставленные в беспорядке на полу бюсты императоров, фрагменты барельефов, сильно и не очень поколовшиеся амфоры, все то, что складывают в запасниках археологического музея. Но внезапно из этого пыльного бардака глазам представилось истинное чудо: от задней серой стены отделилась ярко освещенная прожектором статуя. Она была цела и развернута на три четверти к улице, как будто она собиралась заговорить со мной или протянуть мне руки, она казалась живой. Едва я вышел из оцепенения, как узнал знаменитого и великолепного мраморного Антиноя, которого я тщетно пытался найти в залах, открытых для посетителей.
Я возвращался. Каждую ночь, в час, когда в пустынном городе уже не встречается ни души, какой-нибудь запозднившийся прохожий крался вдоль стены и залезал на цоколь, чтобы приникнуть глазом к дырке. Всякие полуночники, рабочие, водители поездов, с которыми я вскоре завязал знакомство. Они подходили один за другим к окну и молча, непрерывно созерцали до самой зари освещенного лучом прожектора задумчивого подростка, чье слегка опирающееся на одну ногу тело, казалось, звало их к себе.
«Почему ты не приходишь посмотреть на него днем?» - спросил я одного типографа из «Маттино», которого за его частые прогулы выгнали из газеты. «Днем?» - ответил мне он, как будто я спрашивал его о небесной звезде. – Днем он гаснет». И это была правда: в бледном естественном свете Антиной почти был незаметен в серой палитре маленькой комнаты. Он представал во всем своем сияющем великолепии лишь наиболее ревностным почитателям, дабы посягнуть на их сон или лишить их зарплаты.

Я не мог заснуть как-то ночью – было где-то два-три часа утра – и прогуливался по виа Рома. Передо мной вздымалась темная глыба Национального музея, в окнах которого, к моему удивлению, горел яркий свет. Юноша, за которым я давно шел по пятам, и который подошел к одному из этих окон, внезапно остановился, оперся на выступающий цоколь и подтянулся до решетки. Я остановился вслед за ним. «Вор, - подумал я. – Как он, интересно, туда залезет?» Но он не двигался и просто приник к окну, разглядывая комнату. Через несколько минут он спрыгнул на землю и пошел дальше.
Я и не думал уже идти за ним. Удостоверившись, что улица была пуста, я подошел к окну и взобрался на цоколь. Толстая решетка с частыми прутьями не давала толком заглянуть вовнутрь, и только в одном месте она была отогнута и образовывала просвет шириной с кулак. Я увидел расставленные в беспорядке на полу бюсты императоров, фрагменты барельефов, сильно и не очень поколовшиеся амфоры, все то, что складывают в запасниках археологического музея. Но внезапно из этого пыльного бардака глазам представилось истинное чудо: от задней серой стены отделилась ярко освещенная прожектором статуя. Она была цела и развернута на три четверти к улице, как будто она собиралась заговорить со мной или протянуть мне руки, она казалась живой. Едва я вышел из оцепенения, как узнал знаменитого и великолепного мраморного Антиноя, которого я тщетно пытался найти в залах, открытых для посетителей.
Я возвращался. Каждую ночь, в час, когда в пустынном городе уже не встречается ни души, какой-нибудь запозднившийся прохожий крался вдоль стены и залезал на цоколь, чтобы приникнуть глазом к дырке. Всякие полуночники, рабочие, водители поездов, с которыми я вскоре завязал знакомство. Они подходили один за другим к окну и молча, непрерывно созерцали до самой зари освещенного лучом прожектора задумчивого подростка, чье слегка опирающееся на одну ногу тело, казалось, звало их к себе.
«Почему ты не приходишь посмотреть на него днем?» - спросил я одного типографа из «Маттино», которого за его частые прогулы выгнали из газеты. «Днем?» - ответил мне он, как будто я спрашивал его о небесной звезде. – Днем он гаснет». И это была правда: в бледном естественном свете Антиной почти был незаметен в серой палитре маленькой комнаты. Он представал во всем своем сияющем великолепии лишь наиболее ревностным почитателям, дабы посягнуть на их сон или лишить их зарплаты.
Знали ли они, что он был любимчиком Адриана? Да и что они слышали о той Греции? И почему в пустом музее горел свет? Какая прекрасная загадка: размышлять, как юноша, веками лежавший в пыли, восставал каждую ночь, дабы подарить себя влюбленному обожанию немногочисленных тайных поклонников!
Они бросали свои семьи, они обходились без сна, но хранили верность свиданиям. Непривычно поздний час, молчание и мрак, окружавшие нас, фанатизм горстки посвященных, давших себе слово, их жертвование сном, работой, это спокойное самоотречение и мистическое свечение их кумира: быть может, я открыл один из тех эзотерических культов, тайну которых хранил Неаполь? Я присоединялся к ним, ничего не говоря. Ведь ты не хотел, чтобы я любил тебя, а посему со статуей я исполнял свою античную клятву в верности юности и красоте.

Доминик Фернандез. На ладони ангела (перевод Тимофея Хмелева)

@темы: В Мире Мудрых Мыслей

---

Немного об искусстве, дубль первый

Ничего страшного, у меня рецидив по отношению к указанной книге. Плюс - о том и так, как и о чем мне давно хотелось...

Я принадлежал к тем профанам, что с умным видом покачивают головой, когда в Шестой симфонии Бетховена им мимоходом слышится то журчание ручейка, то пение кукушки и перепела, то танец крестьян, то грозовые раскаты. Заменять ноты зрительными образами – одна из самых распространенных ошибок начинающих меломанов. Еще больше я краснел за свои ляпсусы, когда Роберто Лонги учил нас правильно смотреть картины, объясняя, что ценность картины составляет отнюдь не сюжет, а ее композиционная и цветовая гармония.

Говорят, что к скрипке долгое время относились с презрением. Вплоть до конца Средневековья ее считали слишком шумной, резкой и пригодной только для танцев в тавернах. Хлеб менестрелей и бродячих актеров. И если бы не цыгане и евреи, быть может, она так бы и не снискала своей славы. И так как настроить и перевозить ее легко, прижилась она у народов гонимых. Музыка странствия и изгнания, в мечтательно-грустных излучинах ее бесконечных аккордов находит свое успокоение вечная жалоба беглых и ссыльных. По воле какого случая эта верная спутница евреев посвятила меня в мир звуков? По какому наитию я оставался невосприимчив к музыке, пока не услышал ее чаще раненный, нежели радостный голос? Ни фортепьяно, что, с его огромными вариативными возможностями, требует тем не менее значительных удобств и неподвижной обстановки, ни орган, чье громовое звучание буквально нисходит с неба, заставляя содрогаться сцены церквей, не смогли первыми очаровать меня. Раньше я с наслаждением слушал, как мама напевала песни на старые фриулийские мотивы, но я никогда бы не подумал, что чей-нибудь – иной, не материнский – голос сможет когда-нибудь тронуть мое сердце.

Вильма Кальц научила меня любить музыку и тому, как ее любить. Вместе с ней я прослушал по радио несколько симфоний Бетховена. До того времени я был способен оценить в симфонической музыке лишь пафос человеческих чувств или ассоциативное описание природы. И ничего прекраснее «Времен года» Вивальди для меня не существовало – так искусно передать скрипичными пиццикато ощущение моросящего зимнего дождя! Воссоздать в энергичных аккордах гром и молнии весенней грозы! Вильма с улыбкой прислушивалась к моим восторгам, после чего она своим нежным, спокойным голосом с очаровательной ноткой словенского акцента раскрывала мне _музыкальные_ достоинства непревзойденного гения венецианца, предлагая, к примеру, признать вторичными эффекты подражательной гармонии, и обращала мое внимание на выбор тональностей: округлый и светящийся ми мажор для весны; взволнованный и меланхоличный соль минор для лета; лесной и полевой фа мажор, свойственный настроению осенней охоты; унылый, безутешный фа минор для зимы. Или на тонкости инструментовки: заметил ли я, как отсутствие виолончелей и контрабасов неожиданно раскрывало в медленном темпе вивальдиевской «Весны» прозрачность апрельского утра? Или как искусно были использованы в адажио «Осени» сурдинки, под которые в нашем воображении засыпали сборщики винограда после своих обильных возлияний?
Разумеется, эти тонкости ранее были неподвластны моему слуху. Я принадлежал к тем профанам, что с умным видом покачивают головой, когда в Шестой симфонии Бетховена им мимоходом слышится то журчание ручейка, то пение кукушки и перепела, то танец крестьян, то грозовые раскаты. Заменять ноты зрительными образами – одна из самых распространенных ошибок начинающих меломанов. Еще больше я краснел за свои ляпсусы, когда Роберто Лонги учил нас правильно смотреть картины, объясняя, что ценность картины составляет отнюдь не сюжет, а ее композиционная и цветовая гармония. Точно так же, убеждала меня Вильма, и гениальная музыка, она существует лишь как сочетание звуков. К чему изыскивать состояния души в том, что передает исключительно гармонию и ритм? Почему аллегро должно непременно соответствовать радостному порыву, а медленный темп – печальному туману? И ассоциируем ли мы автоматически определенный цвет с определенным чувством, красный – с приступом гнева, синий – с желанием покоя, а зеленый – с ностальгией по деревне?
Вильма привела мне в качестве примера звуковой конструкции, лишенной какого бы то ни было смысла, Седьмую симфонию Бетховена. Но когда я попросил ее объяснить это наглядно, вместо пианино, более подходящего, как мне казалось, для отвлеченных исследований, Вильма выбрала инструмент, который, по-моему, хотим мы того или нет, воздействует непосредственно на наше сердце, повергая человека в состояние лихорадочного сплина, и, на мгновенье задумавшись, она взялась за смычок. Музыка, которую исполняют в оркестре, будь то скрипка или фортепьяно, и которую называют соответственно ноктюрном или баркаролой, капризной или убаюкивающей, не выражает ничего, кроме как самой себя, повторяла мне юная словенка с такой угрюмой настойчивостью, в которой мои робкие возражения, сопровождающиеся покорными покачиваниями головой, безусловно не нуждались. Она хмурила брови и опускала взгляд, как будто хотела собрать все свои силы, чтобы изложить до конца свой решающий аргумент. Кто угодно бы на моем месте почувствовал, какие важные для себя позиции она отстаивала. Ее любимые куски опровергали ее же собственные слова. Она сыграла мне «Сон любви» в переложении для скрипки: плоский, чересчур пленительный романс, как она затем сказала, «дурного Листа»; а я, вместо того, чтобы догадаться, что она придерживалась этой точки зрения только из гордости и нежелания раскрывать свои чувства, соглашался с нею. (...)
Говорят, что к скрипке долгое время относились с презрением. Вплоть до конца Средневековья ее считали слишком шумной, резкой и пригодной только для танцев в тавернах. Хлеб менестрелей и бродячих актеров. И если бы не цыгане и евреи, быть может, она так бы и не снискала своей славы. И так как настроить и перевозить ее легко, прижилась она у народов гонимых. Музыка странствия и изгнания, в мечтательно-грустных излучинах ее бесконечных аккордов находит свое успокоение вечная жалоба беглых и ссыльных.
По воле какого случая эта верная спутница евреев посвятила меня в мир звуков? По какому наитию я оставался невосприимчив к музыке, пока не услышал ее чаще раненный, нежели радостный голос? Ни фортепьяно, что, с его огромными вариативными возможностями, требует тем не менее значительных удобств и неподвижной обстановки, ни орган, чье громовое звучание буквально нисходит с неба, заставляя содрогаться сцены церквей, не смогли первыми очаровать меня. Раньше я с наслаждением слушал, как мама напевала песни на старые фриулийские мотивы, но я никогда бы не подумал, что чей-нибудь – иной, не материнский – голос сможет когда-нибудь тронуть мое сердце. Опера казалась мне пошлой и карикатурной. Скрипка же покорила меня сразу, равно как и моя судьба должна была во многом повторить судьбу детей Израиля.
Раскрывая свое сердце ее звукам, не вслушивался ли я в древнюю какофонию погромов, когда уцелевшие в них бежали ночью, унося на своей спине единственное имущество, которое им удалось спасти? Скрипка была их спасением и утешением, каким для меня стало во время моих будущих испытаний целительное воспоминание о счастливых днях, проведенных с Вильмой.

Доминик Фернандез. На ладони ангела (перевод Тимофея Хмелева)

примечание

Цепь, тянущаяся отсюда к видео из прошлого поста, не очень толстая и ненамеренна, но неизбежна И - да, никакого романа у них не было и быть не могло

@темы: В Мире Мудрых Мыслей

---

Начало года всмятку

Во-первых, я не рыжий Мне тоже захотелось побегать с восторгом и с камерой, запечатлевая причудливую красоту, устроенную нам небесной канцелярией под Новый год. Смайлик смотреть на башне:

остальное смотреть тут

Во-вторых, у меня были аж два фильма с подвохом в названии. Раз - "Последнее воскресение", которое на самом деле The Last Station (сколько же раз, по их мнению, умирал-воскресал Лев Толстой?!) - про Хелен Миррен, с легкостью убравшую всех остальных И еще - лишний раз про то, что, когда мы будем старыми хрычами и хрычовками, заметно это будет только окружающим, но очень плохо заметно нам самим. Ну да, будет плохо видно, слышно, и все будет болеть, но эти опции в наши дни уже работают лет с тридцати, а то и со школы. Что до страстей, привязанностей, привычных способов манипуляции... все остается при нас А когда окончательно впадем в маразм, то все это еще и помолодеет
Два - "Генсбур. Любовь хулигана", который на самом деле Gainsbourg: vie heroique (а с этим, пожалуй, не буду спорить) - легенда про удивительные приключения Сержа Генсбура и его жидовской морды(ТМ). На морду, феерически прекрасную, а также на абсолютно неподражаемых большого Эрика Эльмо(с)нино и маленького (хм!) Кейси Моттет Клайна и на прочие красоты любоваться тут, Генсбура слушать (чем я теперь и занимаюсь), на кусок видео взглянуть тут (ну да, ну вот я люблю голые архетипы, а этот конкретный - в частности :) Режиссер больше, чем правдой жизни, интересовался mensonges, так что фильм вышел прекрасным и интересным, а главное, продуманным. Для меня он к тому же встанет рядом с прекрасным, хотя куда более мрачным, фильмом об Эдит Пиаф "Жизнь в розовом цвете", который на самом деле "La Mome", и, кстати, тоже можно видеть тут.
В-третьих, мироздание, в милой и веселой форме, решило-таки мне объяснить, зачем нужно ритуальное убийство родителей по Фрейду. Не то, чтобы я знаю об этой штуке от самого Фрейда, но всегда было непонятно, чего это он. Оказывается, и правда нужно, безотносительно к межпоколенческой конкуренции - не собственно родителей, разумеется, а тех БольшихСтрашныхВсемогущихМамыПапы (и если заменить Страшных на Добрых, особой разницы не будет), которые существовали в детстве, но, как однажды оказывается, исключительно в наших головах. И в этом "однажды" мы встречаем на этом месте тех, кто похож или непохож на нас, но, во всяком случае, слеплен из той же глины, так же, как мы, имеет свою биографию, привычки и предпочтения, и так же, как мы, кривы на все боки далеки от мертвенного совершенства. И не то чтобы это такое уж большое открытие, и, наверное, вряд ли кто-то старше десяти лет его не успел сделать... но иногда рудименты (или призраки) вот этих БольшихВсемогущих таки стоят за спиной - то ли за нашей, то ли за их. Что неполезно
А, говоря по-человечески, это вот так у меня наложилась "Рапунцель" на "Коралину", которые обе, впервые, и с большим удовольствием Отдельное спасибо всем ПЧ, кто тепло отзывался о первом мультике - он и вправду милый и оптимистичный, а конь стратегического назначения - отдельная радость Но, да - если тебе каждый день говорят "я тебя люблю" и тепло обнимают, это очень повышает твои шансы на выживаемость, даже если это делает корыстная старая манипуляторша со своими целями. В конце концов, есть способы манипуляции, которые действуют куда больнее и вреднее. И что она разбилась в прах, это как раз то самое, ритуальное (ибо сказки о мачехе часто бывают эвфемизмом сказок о матери). А "Коралина" мне напомнила советский мультик "Варежка" - именно тогда возникла у меня мысль, что придуманный щенок - первый шаг к придуманной маме (маме из мультика, видимо, тоже хватило ума это понять). И еще было удивительно занятно наблюдать несбыточные мечты современной детишки: самоходных экипажей полно, самолеты уже даже не ковры, но вот чтобы мама готовила пироги, а не пялилась в монитор, и чтобы папа не пялился в монитор, а посадил у дома тюльпаны... не-е-ет, доча, это фантастика! )))) Ну и, как водится - что мир, вообще-то, он живой, а следовательно, неуправляемый, а следовательно, все-все-все никогда не будет ложиться тебе по шерсти, разве что отдельные сегменты, и то иногда. И если ближний вдруг возлюбил тебя БОЛЬШЕ, чем самого себя, то как-нибудь аккуратнее с такой любовью. Может, просто ты вкусный? Но насчет своих миров за стенкой буду еще думать; мне-то казалось, это наиболее экономичный способ не досаждать своими требованиями реальности, а вот поди ж ты, это, может быть, исподволь разрушает ту реальность...
А в-четвертых, а хронологически вообще во-первых, впервые за много лет ожидание полуночи не было тягостным, потому что на канале "Культура" в это время пели арии из оперетт на цирковой арене. А еще меня потянуло в цирк Запашных на "Камелот-2", и там надавали мне счастья, как малому дитю Возможно, моя натура достаточно очерствела, чтобы спокойно (а не как мучение участников) воспринимать не только цирк, но даже балет. А более всего, потому, что зверь уходящего года все-таки фантастически красив, а на наших молодых, задорных и ловких акробатов-жонглеров-гимнастов ужасно радостно смотреть О чем, окончательно распоясавшись, выложу давно любимый стих Юлия Кима - про цирк, понятно

Печет булки хлебопек – все понятно.
Пилит елку дровосек – тоже ясно.
И когда приходит срок, все согласны,
Что недаром пожил человек.

А когда помирает циркач,
То к чему тут особенный плач?
Что такого совершил молодец?
Он подбрасывал двенадцать колец.

И не сеял, и не жал,
И не пас овечек,
То и делал, что кидал
Дюжину колечек.

Уважают моряка – все понятно:
Моряк водит корабли аккуратно.
Награждают Третьяка – браво, браво:
Это Слава Советской земли!

А за что циркачу ордена?
Не водил он корабль никуда.
Эка штука по канату ходить –
Ты попробуй, ну-ка, шайбу словить!

Ты с каната лучше слазь
И не делай сальту:
Все на свете отродясь
Ходят по асфальту!

- Нет, позвольте, как же так? Ну, во-первых:
Мы все время на ногах и на нервах,
Иной раз на сухарях и консервах,
А при этом семья на руках!

И еда, и любовь – на ходу,
И приходишь домой весь в поту,
И проклятый этот быт кочевой...
И для чего же это все?
Для чего?

А чтобы, встав на тот канат
И слегка шатаясь,
Пробежать вперед-назад,
Нежно улыбаясь.

Чтоб, под куполом вися,
Ты качался смело,
А семья родная вся
На тебе висела!

Чтобы Яшка-ягуар,
Разгильдяй и сволочь,
Вдоль по жердочке гулял
Или прыгал в обруч!

Чтобы рыжий дуралей
Бегал перед вами
И букеты из ушей
Доставал ногами!

Чтобы видел дровосек,
Сидя на галерке:
Вот что может человек,
Кроме пилки елки!

@темы: Культпоходное, Вслух про себя

---

Covielle, здравствуйте!

странное и прекрасное

---

Мы не ведьмы и не жрицы, мы сестренки-древеницы...

...или Обещанное-3, стихи Сергея Городецкого. Просто показалось симпатичным

Древеницы

Древеницы в лесу заплетали
Замурудные мхи-волоса.
Высоко пряди-космы взлетали,
Заметали, мели небеса.

«Поцелуй, зацелуй до утомы! –
Молвил той, что постарше была. –
Залучу в золотые хоромы,
В жемчуга облеку до чела».

«Жемчуга моей милой не стоят. –
И подругу целует в уста. –
Мне парчой она небо покроет,
Изукрасит в цветы и цвета».

«Поцелуй, зацелуй до утомы! –
Молвил той, что моложе была. –
Залучу в золотые хоромы,
В жемчуга облеку до чела».

«Жемчуга моей милой не стоят. –
И подругу целует в уста. –
Мне парчой она землю покроет,
Изукрасит в цветы и цвета».

«Так целуйтесь, милуйтесь на воле! –
Молвил старшей и младшей, двоим. –
Закачусь в многоцветное поле,
Обнимусь с родником ледяным!»

Ну и мимо вот этого, горячего-финского, пройти никак не получилось. Читать с акцентом, думать о президентской программе

Юхано (На финском озере)

Рано-рано из тумана прорезаются леса.
Едет Юхано на лодке, с лодкой движется леса.
Гладь озерная недвижна, берега – как пояса.

Коренастый, низколобый, преисполнен тучных сил,
Едет Юхано на лодке, едет тихо, загрустил:
«Нету милой, нет любимой, никого я не любил».

Зазвенели колокольчики с далеких берегов:
Это Тильда выгоняет на поля своих коров.
Как-то мальчик ее белый этой осенью здоров?

Долетел до лодки хриплый с берегов собачий лай:
Лает Вахти, сторож Айны. Ну-ка, сердце, вспоминай,
Кто там мальчика качает в колыбели, баю-бай?

Всколыхнулась громко рыба в прибережных тростниках –
Это едет Маэстина, в лодке стоя на ногах.
Едет бросить в воду сети. Тяжело ей на сносях!

Гладь озерная недвижна, берега – как пояса.
Едет Юхано на лодке, с лодкой движется леса.
Нету милой, нет любимой! Где ты, девушка-краса?

Сразу вспомнилось

Все же мать не позволяет
Лемминкяйнену там сватать,
В роде Саари очень знатном,
В той семье весьма обширной
"Засмеют тебя девицы,
Будут женщины смеяться".
Отвечает Лемминкяйнен,
Не раздумывает долго:
"Оборву я смех у женщин
И хихиканье девичье:
Им наделаю детей я,
Дам им на руки заботу;
Это кончит их насмешки,
Будет смеха заключеньем". ("Калевала")

@темы: (Про)чтение

---

Степь да степь кругом, или Обещанное-2...

Вот, можете полюбоваться, если еще не доводилось, что бывает, когда поэт напишет про народную песню, а народ потом прочтет поэта и споет. Первоисточник, наведший настроение на поэта, был вот таким , а получилось у Ивана Захаровича Сурикова вот что...

Кони мчат-несут,
Степь все вдаль бежит;
Вьюга снежная
На степи гудит.

Снег да снег кругом;
Сердце грусть берет;
Про Моздокскую
Степь ямщик поет...

Как простор степной
Широко-велик;
Как в степи глухой
Умирал ямщик;

Как в последний свой
Передсмертный час
Он товарищу
Отдавал приказ:

«Вижу, смерть меня
Здесь, в степи, сразит, -
Не попомни, друг,
Злых моих обид.

Злых моих обид,
Да и глупостей,
Неразумных слов,
Прежней грубости.

Схорони меня
Здесь, в степи глухой;
Вороных коней
Отведи домой.

Отведи домой,
Сдай их батюшке;
Отнеси поклон
Старой матушке.

Молодой жене
Ты скажи, друг мой,
Чтоб меня она
Не ждала домой...

Кстати ей еще
Не забудь сказать:
Тяжело вдовой
Мне ее кидать!

Передай словцо
Ей прощальное
И отдай кольцо
Обручальное.

Пусть о мне она
Не печалится;
С тем, кто по сердцу,
Обвенчается!»

Замолчал ямщик,
Слеза катится...
А в степи глухой
Вьюга плачется.

Голосит она,
В степи стон стоит,
Та же песня в ней
Ямщика звучит:

«Как простор степной
Широко-велик;
Как в степи глухой
Умирал ямщик».
(опубл. 1866)

@темы: (Про)чтение

---

Арфа в разрезе

Оказывается, зимой темно и холодно С этой радости никак не могу выкроить время на писанину чего бы то ни было от себя, даже кратенькую пару строк насчет "как я провел". Поэтому пока что закрою прошлогоднюю тему и выложу оглавление той "Эоловой арфы", которая сборник баллад. Может, придет время, и сей пост перейдет в формат ссылок... пока что хотя бы так, ибо делиться надо

НАРОДНЫЕ БАЛЛАДЫ

Английские и шотландские баллады

«Ворон к ворону летит». Перевод А.С.Пушкина
Эдвард. Перевод А.К.Толстого
Битва при Оттербурне. Перевод Ю.Петрова
Капитан Кар. Перевод Ю.Петрова.
Унылые берега Ярроу. Перевод Г.Плисецкого
Джонни Фа. Перевод А.И.Плещеева
Два брата. Перевод Г.Плисецкого
Трагедия Дугласов. Перевод С.Маршака
Эппи Мори. Перевод Ю.Петрова
Юный Джонстон. Перевод Ю.Петрова
Кеннет. Перевод Г.Плисецкого
Лэмкин. Перевод А.Эппеля
Коспатрик. Перевод Ю.Петрова
Прекрасная Анни из Лох-Роян. Перевод С.Маршака
Русалка. Перевод С.Маршака
Водяной. Перевод М.Ковалевой
Лорд Рональд. Перевод С.Маршака
Баллада о двух сестрах. Перевод С.Маршака
Материнское проклятье. Перевод Ю.Петрова
Рыцарь Овайн. Перевод Ю.Петрова
Клятва верности. Перевод С.Маршака
Демон-любовник. Перевод С.Маршака
Прекрасная Маргарет и милый Вильям. Перевод Г.Плисецкого
Король Генри. Перевод Ю.Петрова

Баллады о Робин Гуде.
Робин Гуд спасает трех стрелков. Перевод М.Цветаевой
Робин Гуд и Маленький Джон. Перевод М.Цветаевой
Робин Гуд выручает Виля Статли. Перевод Вс.Рожденственского
Посещение Робин Гудом Ноттингама. Перевод Н.Гумилева
Робин Гуд и Гай Гисборн. Перевод Н.Гумилева
Робин Гуд и епископ. Перевод Г.Иванова

Испанские романсы

Смерть инфантов Лара. Перевод Ю.Мориц

Романсы о Сиде
«Дон Диег сидел печальный». Перевод П.А.Катенина
О Сиде и мавре Абдалле, короле Севильи. Перевод В.Левика

Дон Хуан. Перевод Д.Самойлова
Романс о короле мавров. Перевод В.Столбова
Rico Franco. Перевод В.Брюсова

Немецкие баллады

Лилофея. Перевод Л.Гинзбурга
«Доныне о бедных детях...» Перевод М.Цветаевой
Мельница. Перевод О.Татариновой
Орешина. Перевод М.Цветаевой
Девушка и птичка. Перевод П.Вейнберга.
Замок в Австрии. Перевод Л.Гинзбурга.
«Была б ты немного богаче...» Перевод Л.Гинзбурга
Выкуп. Перевод Л.Гинзбурга
Баллада о прекрасной Агнес Бернауэрин. Перевод Л.Гинзбурга
Хозяйская дочка. Перевод Л.Гинзбурга
Граф Фридрих. Перевод А.Кочеткова
Бабка змееварка. Перевод А.Кочеткова
Стяни кушак свой, Гретель! Перевод А.Кочеткова
Ленора. Перевод А.Кочеткова
Римский бокал. Перевод А.Кочеткова
Рейнское обручальное. Перевод А.Кочеткова
Гордый пастух. Перевод А.Кочеткова
Семь лет. Перевод А.Кочеткова
Не свиделись. Перевод А.Кочеткова
Под липой. Перевод П.Вейнберга

Скандинавские баллады

Песнь Гаральда Смелого. Перевод К.Батюшкова
Старик Тор. Перевод Г.Воронковой
Хольгер Датский и великан Дидрик. Перевод Игн.Ивановского
Хавбор и Сигне. Перевод Игн.Ивановского
Нилус и Хилле. Перевод Игн.Ивановского
Агнете и водяной. Перевод Игн.Ивановского
Сила арфы. Перевод Игн.Ивановского
Улов и эльфы. Перевод Игн.Ивановского

Провансальские баллады

В день, когда цветет весна. Перевод В.Дынник

Французские баллады

Пернетта. Перевод И.Эренбурга
Рено. Перевод И.Эренбурга
Возвращение моряка. Перевод И.Эренбурга
«У окна сидела принцесса-красавица...» Перевод И.Эренбурга
Гора. Перевод И.Эренбурга
«Мальбрук на войну едет...» Перевод неизвестного автора XVIII в.

Венгерские баллады

Жена Келемена-каменщика. Перевод Н.Гребнева
Ката Кадар. Перевод Н.Гребнева
Илона Будаи. Перевод Н.Гребнева
Анна Молнар. Перевод Н.Гребнева

Болгарские баллады

Стоян-олень. Перевод Д.Самойлова
Сон Яницы. Перевод В.Потаповой
Грешный гайдук. Перевод А.Ревича

Югославские баллады

Омер и Мейрима. Перевод А.Ахматовой
Мать-разлучница. Перевод Б.Слуцкого
Сестра и братья. Перевод А.С.Пушкина
Построение минарета Дервиш-паши. Перевод Б.Слуцкого
Хасанагиница. Перевод А.Ахматовой

Русские баллады

Змей Горыныч и княгиня
Мать князя Михайла губит его жену
Жена князя Михайла сошла с ума и утонула
Обращение женщины в дерево
Софья и Василий
Сестра и брат
Казак и шинкарка
Любовь молодца и королевны
Девица отравила молодца
Сестра отравила брата
Девушка гибнет от любви воеводского сына
Разбойники и сестра
Князь Роман жену терял
Муж-солдат в гостях у жены
Муж-разбойник
Разбойничья лодка
Сестры находят уехавшего брата убитым
Чудесное спасение
Гибель полонянки
Аника-воин
«Ехали солдаты»
«В саду ягодка лесная»
«В далеком Цусимском проливе»


ЛИТЕРАТУРНЫЕ БАЛЛАДЫ

Англия

Уильям Блейк
Король Гвин. Баллада. Перевод С.Маршака
Мэри. Перевод С.Маршака
Хрустальный чертог. Перевод С.Маршака
Длинный Джон Браун и малютка Мэри Бэлл. Перевод С.Маршака

Роберт Бернс
Джон Ячменное Зерно. Перевод Э.Багрицкого
Маленькая баллада. Перевод С.Маршака
Финдлей. Перевод С.Маршака
Лорд Грегори. Баллада. Перевод С.Маршака
«Наследница-дочь на охоте была...» Перевод С.Маршака

Уильям Вордсворт
Нас семеро. Перевод И.И.Козлова
Терн. Перевод А.Сергеева
Последний из стада. Перевод Ю.Петрова

Вальтер Скотт
Замок Смальгольм, или Иванов вечер. Перевод В.А.Жуковского
Песня (Красив Бригнала брег крутой...» Перевод К.Павловой
Беверлей. Перевод И.И.Козлова
Розабелла. Перевод К.Павловой

Сэмюэл Тейлор Кольридж
Элис дю Кло, или Раздвоенный язык. Баллада. Перевод М.Лозинского

Роберт Саути
Предостережение хирурга. Перевод Н.Гумилева
Донника. Перевод В.А.Жуковского
Суд божий над епископом. Перевод В.А.Жуковского
Бленгеймский бой. Перевод А.И.Плещеева
Варвик. Перевод В.А.Жуковского

Джордж Гордон Байрон
Видение Валтасара. Перевод А.И.Полежаева
Поражение Сеннахериба. Перевод А.К.Толстого
Баллада. Перевод М.Ю.Лермонтова

Джон Китс
La belle dame sans merci. Перевод В.Левика

Роберт Луис Стивенсон
Вересковый мед. Перевод С.Маршака

Редьярд Киплинг
Баллада о Востоке и Западе. Перевод В.Потаповой
Томлинсон. Перевод А.Эппеля
Баллада о ночлежке Фишера. Перевод А.Оношкович-Яцына
Данни Дивер. Перевод А.Оношкович-Яцына

Германия

Иоганн Готфрид Гердер
Дочь лесного царя. Перевод Л.Гинзбурга

Готфрид Август Бюргер
Ленора. Перевод В.А.Жуковского
Дикий охотник. Перевод В.Левика

Иоганн Вольфганг Гете
Дикая роза. Перевод Д.Усова
Фульский король. Перевод Б.Пастернака
Рыбак. Перевод В.А.Жуковского
Лесной царь. Перевод В.А.Жуковского
Коринфская невеста. Перевод А.К.Толстого
Бог и баядера. Индийская легенда. Перевод А.К.Толстого
Баллада. Перевод Вс.Рождественского

Фридрих Шиллер
Кубок. Перевод В.А.Жуковского
Ивиковы журавли. Перевод Н.А.Заболоцкого
Поликратов перстень. Перевод В.А.Жуковского
Рыцарь Тогенбург. Перевод В.А.Жуковского
Кассандра. Перевод В.А.Жуковского

Клеменс Брентано
«На Рейне в Бахарахе...» Перевод А.Ревича
«Плывет рыбак на лодке...» Перевод И.Цветковой

Адельберт фон Шамиссо
Замок Бонкур. Перевод Е.Витковского
Нищий и его пес. Перевод Л.Гинзбурга
Игрушка великанши. Перевод Л.Гинзбурга

Людвиг Уланд
Замок у моря. Перевод В.Левика
Три песни. Перевод В.А.Жуковского
Хороший товарищ. Перевод В.Левика
Хозяйкина дочь. Перевод В.Левика
Мщение. Перевод В.А.Жуковского
Гаральд. Перевод В.А.Жуковского
Плаванье Карла Великого. Перевод В.А.Жуковского
Проклятие певца. Перевод В.Левика
Жница. Перевод В.Левика
На мосту над Бидассоа. Перевод В.Левика
Потонувшая корона. Перевод В.Левика
Последний пфальцграф. Перевод А.Гугнина

Йозеф фон Эйхендорф
Сторожевая башня. Перевод М.Замаховской
Лорелей. Перевод В.Левика
Заблудившийся охотник. Перевод В.Вебера

Генрих Гейне
Гренадеры. Перевод М.Л.Михайлова
Валтасар. Перевод М.Л.Михайлова.
«Не знаю, что значит такое...» Перевод А.Блока
Фрау Метта. Датская баллада. Перевод В.Левика
Бог Аполлон. Перевод В.Левика
Азр. Перевод М.Павловой
Мавританский царь. Перевод В.Левика

Георг Веерт
Сто гасвелльских горняков. Перевод И.Миримского

Бертольт Брехт
Песня железнодорожников из Форт-Дональда. Перевод Арк. Штейберга
О Франсуа Вийоне. Перевод Д.Самойлова
Об утонувшей девушке. Перевод Д.Самойлова
Легенда о мертвом солдате. Перевод С.Кирсанова
Баллада о Ханне Каш. Перевод Д.Самойлова
Баллада о водяном колесе. Перевод С.Кирсанова

Австрия

Йозеф Кристиан фон Цедлиц
Ночной смотр. Перевод В.А.Жуковского
Воздушный корабль. Перевод М.Ю.Лермонтова

Николаус Ленау
Три индейца. Перевод В.Левика

Мориц Гартман
Белое покрывало. Перевод М.Л.Михайлова

Испания

Луис де Гонгора-и-Арготе
«Где башня Кордовы гордой...» Перевод С.Гончаренко
«Королю служил в Оране...» Перевод И.Чижеговой

Хосе Соррилья-и-Мораль
«Долиной скачут рысью...» Перевод Б.Слуцкого

Федерико Гарсиа Лорка
Романс о луне, луне. Перевод В.Парнаха
Схватка. Перевод А.Гелескула
Арест Антоньито эль Камборьо на Севильской дороге. Перевод Н.Асеева
Романс об испанской жандармерии. Перевод М.Самаева

Прованс

Маркабрю
Романс. Перевод В.Дынник

Франция

Карл Орлеанский
Баллада. Перевод С.Вышеславцевой

Франсуа Вийон
Баллада «О дамах прошлых времен». Перевод Н.Гумилева
Баллада Прекрасной кабатчицы к девицам. Перевод И.Эренбурга
Баллада истин наизнанку. Перевод И.Эренбурга
Баллада состязания в Блуа. Перевод И.Эренбурга

Виктор Гюго
Охота бургграфа. Перевод М.Донского
Невеста литаврщика. Перевод Вал.Дмитриева

Проспер Мериме
Видение короля. Перевод А.С.Пушкина
Янко Марнавич. Перевод А.С.Пушкина
Влах в Венеции. Перевод А.С.Пушкина
Вурдалак. Перевод А.С.Пушкина
Конь. Перевод А.С.Пушкина

Артюр Рембо.
Офелия. Перевод Б.Лифшица

Венгрия

Шандор Петефи
Судьи, судьи... Перевод Л.Мартынова

Польша

Адам Мицкевич
Свитезянка. Баллада. Перевод А.А.Фета
Воевода. Перевод А.С.Пушкина
Будрыс и его сыновья. Перевод А.С.Пушкина

Россия

И.И.Дмитриев
Старинная любовь. Баллада

Н.М.Карамзин
Раиса. Древняя баллада

И.И.Козлов
Сон невесты. Баллада

Н.Ф.Остолопов
Бедная Дуня

В.А.Жуковский
Людмила
Светлана
Эолова арфа
Песня

С.Т.Аксаков
Уральский казак

П.А.Катенин
Наташа
Убийца
Леший
Ольга

К.Ф.Рылеев
Смерть Ермака
Иван Сусанин

А.С.Пушкин
Сраженный рыцарь
Черная шаль. Молдавская песня
Песнь о вещем Олеге
Утопленник. Простонародная сказка
Анчар
«Жил на свете рыцарь бедный...»

Н.М.Языков
Романс
Евпатий
Сампсон

Д.П.Ознобишин
Чудная бандура («Гуляет по Дону казак молодой...»)

К.К.Павлова
Старуха
Баллада
Огонь
Ночлег Витикинда

А.В.Кольцов
Хуторок

М.Ю.Лермонтов
Баллада («Над морем красавица дева сидит...»)
Баллада («В избушке позднею порою...»)
Баллада («Из ворот выезжают три витязя в ряд...»)
Тростник
Русалка
Тамара
Морская царевна

А.К.Толстой
Курган
Князь Ростислав
Песня о Гаральде и Ярославне
Ругевит
Илья Муромец

И.С.Тургенев
Баллада
Крокет в Виндзоре

А.А.Фет
Похищение из гарема
Замок Рауфенбах
Тайна
Змей
Метель

А.Н.Майков
Менестрель. Провансальский романс

Н.А.Некрасов
Огородник
Влас
Секрет. Опыт современной баллады

А.Н.Аммосов
Элегия («Хас-Булат удалой...»)

К.К.Случевский
Мемфисский жрец
Горящий лес
Петр I на каналах
Каменные бабы

А.Н.Апухтин
Королева

И.З.Суриков
В степи

Д.Н.Садовников
Песня («Из-за острова на стрежень...»

В.С.Соловьев
«У царицы моей есть высокий дворец...»
Колдун-камень

И.Ф.Анненский
Милая

М.И.Ожегов
Меж крутых берегов

К.М.Фофанов
Последняя встреча

В.И.Иванов
Жрец озера Неми. Лунная баллада

К.Д.Бальмонт
Замок Джэн Вальмор. Баллада
Ведьма
Убийца Глеба и Бориса

М.Горький
Легенда о Марко
Баллада о графине Эллен де Курси

М.А.Лохвицкая
Змей Горыныч

И.А.Бунин
Белый олень
Мушкет
Святогор и Илья
Аленушка

В.Я.Брюсов
Путник
Баллада воспоминаний
Смерть рыцаря Ланцелота. Баллада
Король Артур

М.А.Волошин
Стенькин суд

А.А.Блок
«Ушел он, скрылся в ночи...»
«Его встречали повсюду...»
«Потемнели, поблекли залы...»
Из газет
«По берегу плелся больной человек...»
«Она веселой невестой была...»
У моря
Сказка о петухе и старушке
Королевна

С.М.Городецкий
Яга
Древеницы
Юхано
Полонянка

В.В.Хлебников
«Как два согнутые кинжала...»

Н.С.Гумилев
Баллада
«Юный маг в пурпуровом хитоне...»
Камень
Маргарита
Пять быков
Занзибарские девушки
Всадник

И.Северянин
Баллада
Озеровая баллада
Насмешка короля
Баллада XIV

В.В.Маяковский
Военно-морская любовь
Кое-что по поводу дирижера

С.А.Есенин
«Хороша была Танюша, краше не было в селе...»
«Зашумели над затоном тростники...»
Песнь о собаке

@темы: (Про)чтение

---

С кондачка!

Спасибо  Jenious за игрушку
Случайный прогноз на 2011 год

Пойти получить свой случайный прогноз на 2011 год: uborshizzza.livejournal.com/1214248.html

---

Ну что, зайчики-кролики...

... и кошки-котики, а также все-все-все, с наступающим!

Пусть следующий год будет спокойнее, уютнее, приятнее во всех отношениях. Пусть принесет хотя бы несколько милых мелочей, которые делают жизнь краше. И пусть любви, вдохновению и мечтам, которые непременно еще будут разукрашивать нашу жизнь, все предыдущие пожелания лишь поспособствуют
А вот немножко музыкального настроения...

---

Не удержамшись

Две французские, очевидно, те самые "жалобы", о которых упоминается в предыдущем посте. Прямо не знаю, чем они меня зацепили, но чем-то. Что называется, криво и красиво Переводы И.Эренбурга, вот не знаю, верить ли ему...

1

Между мной и любимым гора крутая,
Мы в гору идем и печально вздыхаем.

Тяжело подниматься, вниз идти легче.
Над горой облака, на руке колечко.

Мне сказал любимый: «Мы измучились оба,
Дай мне, любимая, немного свободы».

«О какой свободе ты вздыхаешь, милый?
За крутой горой я тебя полюбила.

У меня в саду на чинаре ветвистой
До утра поет соловей голосистый.

На своем языке поет соловьином
Про то, как печально на свете любимым.

Если кто-нибудь сроет гору крутую,
Мы камни притащим, построим другую».

2

У окна сидела принцесса-красавица,
Все по ней вздыхали, никто ей не нравился.

Умели вельможи говорить по-разному,
А принцесса умела только отказывать.

Смеялась принцесса над всеми вельможами,
Досталась принцесса бедному сапожнику.

Он шил для принцессы туфельки атласные,
Примеряя туфельку, сказал он ласково:

«Если хочешь, любимая, счастья досыта,
Снега белее будут белые простыни.

Постель будет шире океана широкого,
Постель будет глубже океана глубокого,

С четырьмя углами, и, поздно ли, рано ли,
На каждом углу расцветать будут ландыши.

Мы будем любить, позабывши о времени,
Любить и любить – до светопреставления».

@темы: (Про)чтение

---

Так свезло мне, так свезло...

Хорошо, что на свете существуют студенты-словесники, и бумажная литература - это тоже пока еще хорошо. Вот попалась мне в руки антология по народным и литературным балладам, выпущенная "Высшей школой" в 1989 году под названием "Эолова арфа". И чего-чего там только нет! И Робин Гуд, и наши Василий с Софьей (одни из), и Джон Ячменное Зерно, Томлинсон в моем любимом переводе ("и это ты вычитал, а, Томлинсон?"), и о Ханне Каш, и «Ночлег Витикинда», персональный фаворит моего отрочества, и о снегах былых времен, и литературные источники тех песен, что мы спьяну поем за столом (особенно поразила меня история с песней «Степь да степь кругом» как пересказа поэтом совсем другой песни), древеницы Городецкого, по которым щас же хочется картинку в стиле юрийной манги, и его же Юхано aka «все мужики сво...», даже Эллен де Курси и та самая Танюша, которой краше не было в селе. Вот Высоцкого разве что нет, о котором составитель в предисловии заикнулся. Плюс к тому полное изложение приснопамятной баталии вокруг «Леноры», и два лесных царя Цветаевой, и переводы даже Пушкина в разделах именно «Мериме» и «Мицкевич» (разумеется, вещий Олег и анчар там тоже есть), и рекомендуемая библиография, и подборочка материалов, любой из которых, по первому свистку кого-либо, тоже могу положить.

тынц

И.Г.Гердер. Предисловие к сборнику «Народные песни», 1774.
И.Г.Гердер. Предисловие к сборнику «Народные песни», 1779.
И.В.Гете. Разбор и объяснение (о «Балладе»)
Л.Уланд. О балладе.
Л.Уланд. Предупреждение против использования криминальных происшествий для балладных сюжетов.
Г.В.Ф.Гегель. Лекции по эстетике.
У.Вордсворт. Предисловие к «Лирическим балладам».
С.Т.Кольридж. Из «Литературной биографии».
И.И.Гнедич. О вольном переводе бюргеровой баллады «Ленора».
А.С.Грибоедов. О разборе вольного перевода бюргеровой баллады «Ленора».
П.А.Катенин. Письмо к Н.И.Бахтину 29 августа 1831 года.
П.А.Катенин. Ответ г-ну Полевому.
П.А.Катенин. Письмо к Н.И.Бахтину 23 сентября 1833 года.
А.С.Пушкин. Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина.
М.И.Цветаева. Два «Лесных Царя».
М.М.Морозов. Баллады о Робин Гуде.

Так что даже не надо быть образованным человеком, чтобы прочесть большинство must read по теме
С этой радости меня распирает желание сделать миру что-нибудь приятное (особенно в порядке отката от всех предшествующих "итогов года"), так что еще раз поработаю Акакием Акакиевичем и вытащу сюда предисловие, точнее, целых два - собственно "от составителя" и пространную вступительную статью. Обе написал А.А.Гугнин.

От составителя

Антология включает в себя народные и литературные баллады Европы. Балладное творчество необычайно обширно и разнообразно, поэтому в рамках одного издания практически невозможно представить баллады всех народов Европы – картина получается слишком дробная и мозаичная, что нарушает художественную ценность антологии. Пришлось ограничиться более скромной задачей: не пытаясь исчерпать балладную «географию» Европы, самим подбором текстов показать разнообразие истоков и источников европейской баллады – как народной, так и литературной. Впервые соединяя вместе народные и литературные баллады Европы, составитель стремился обнаружить их неразрывную взаимосвязь, их постоянное взаимодействие и взаимообогащение, пытался подобрать художественно убедительные тексты (особенно сложен отбор переводов), и сегодня волнующие воображение, помогающие понять причины удивительной продуктивности жанра баллады, его способности к постоянному обновлению и омоложению.
Хотя в антологии отсутствуют тексты по тем или иным балладным регионам (балладами, по существу, являются и отдельные руны финской «Калевалы», и многие песни народов Прибалтики, и т.д.), диапазон публикуемых национальных вариантов все же достаточно широк, чтобы увидеть, каким неисчерпаемым балладным богатством располагает наш древний материк. Впервые собрать все это богатство воедино – пускай и в ограниченном пока объеме – задача необычайно важная и актуальная именно в современных условиях, когда народы всего мира – и не в последнюю очередь народы Европы – стремятся к расширению культурных контактов и взаимопониманию, опираясь в том числе и на общность многовековых исторических взаимосвязей, способствовавших взаимному обогащению национальных культур в широком интернациональном контексте. Углубляясь в собранные в настоящей антологии тексты, читатель убедится, как плодотворно, например, «работали» в истории европейской культуры баллады вийоновского типа, испанские народные романсы, шотландские, английские, скандинавские и немецкие народные баллады.
Литературная европейская баллада превратилась с конца XVIII и особенно в начале XIX в. в величайший фактор взаимного сближения и обогащения всех европейских литератур. Гердер и Вальтер Скотт, Гете и Шиллер, Жуковский и Пушкин, Гюго и Мериме, Мицкевич и Петефи – эти и десятки других крупнейших поэтов XIX в. активно разрабатывали жанр литературной баллады, обращаясь к национальным поэтическим традициям и международному литературному опыту. История становления и развития европейской литературной баллады пускай и частный, но все же очень яркий фрагмент живого процесса складывания мировой литературы, процесса, продолжающегося и углубляющегося также и в наши дни.
Издание снабжено Введением, раскрывающим историю развития жанра народной и литературной баллады. Важной частью предлагаемой антологии является теоретическое приложение: статьи или отрывки из трудов Гердера, Гете, Уланда, Гегеля, Вордсворта, Кольриджа, Гнедича, Грибоедова, Катенина, Пушкина и др., представляющие взгляды деятелей европейской культуры на эстетику и поэтику баллады.
В комментариях даются минимальные сведения историко-литературного характера: о времени записи народных баллад или первой публикации литературных баллад, указываются источники публикуемых текстов, поясняются отдельные исторические или языковые реалии. В тех случаях, когда по структуре книги (и в соответствии с общепринятой научной классификацией) тексты относятся к многонациональному балладному региону, как, например, скандинавские или югославские баллады, в комментарии уточняется место записи публикуемого текста (Дания, Швеция, Норвегия, Сербия, Босния и т.д.) В разделе «Литературные баллады» рубрика «Англия», «Германия», «Россия» заключают в себе традиционное историко-культурное содержание, но если в двух первых разделах тексты хронологически не выходят за первые десятилетия ХХ в. (в том числе и включенные в антологию баллады Брехта), то под рубрикой «Россия» публикуются баллады русских и советских поэтов. В Антологии принят хронологический принцип расположения материала. Краткая библиография поможет желающим найти доступ к обширной литературе, посвященной общим и частным проблемам развития народной и литературной баллады.

Постоянство и изменчивость жанра

Постоянство и изменчивость жанра
1
Европейская баллада, зародившись как литературный жанр еще на исходе первого тысячелетия нашей эры, прошла сложный путь развития. Ее происхождение невозможно свести к какому-то одному источнику, истоки и генезис этого удивительного жанра можно найти и в устном народном творчестве, и в мифологии, и в средневековом героическом эпосе, и в истории.
Так, средневековые провансальские, итальянские и старофранцузские баллады обнаруживают связь с весенними хороводными песнями любовного содержания. Провансальское слово balada означает «плясовая песнь» (от balar – «плясать»), итальянское balata – лирическая танцевальная песня (от ballare – «танцевать»), французское ballade или ballette (буквально – «плясовая песня») – все восходят к позднелатинскому ballare – «плясать» (развившемуся из греческого βαλλιτμος – «танец»). В скандинавских балладах связь с танцем сохранялась еще и в ХХ в., но связь эта уже и в средние века не имела следов первобытного обрядового действа. Музыка, пение и танец с самого начала выступали в балладе как самостоятельные искусства, придавая данному типу баллады особую художественную завершенность. Вместе с тем у многих народов Европы баллада уже на ранних стадиях утратила связи с танцем или даже не имела их изначально.
Обнаруживая удивительную, почти универсальную «всеядность» в своих истоках, народная баллада сохранила эту «всеядность» на всем протяжении своего многовекового развития, передав затем ее литературной балладе. Н.И.Кравцов, внимательно исследовавший генезис и особенности славянской народной баллады, подчеркнул важность исторического принципа в подходе к жанру: «Суть дела состоит в том, что многообразие сюжетов: форм и типов (разновидностей) баллад – сложилось не сразу, а является результатом длительного развития жанра, которое состояло в обогащении его в связи с ходом жизни народа. Баллада существовала не изолированно от других жанров, а в непрестанном взаимодействии с ними, что также служило основой возникновения ее разновидностей». Древнейший слой европейских баллад сюжетно во многом перекликается с эпизодами мифологического, животного или героического эпоса. Поскольку эпос (например, кельтский, скандинавский, древнегерманский или южнославянский) донес до нас черты архаических, дофеодальных эпох (военно-родовой общины и даже матриархата), то, естественно, эти же черты отражены и во многих балладах. Хотя в некоторых региональных исследованиях убедительно доказывается первенство эпоса по отношению к балладам (на примере испанских романсов, норвежских баллад и т.д.), в ряде известных случаев баллады сами давали импульсы к возникновению эпоса.
Народная баллада, активно развиваясь в течение многих столетий, постоянно вбирала в себя и перерабатывала самый разнородный материал, черпая его из устных преданий и письменных источников или непосредственно из жизни. Академик М.П.Алексеев, пытавшийся разобраться в огромном море английский и шотландских баллад, пришел к следующему выводу: «Происхождение сюжетов баллад очень различно: иные имеют своими источниками книжное предание, христианские легенды, произведения средневековой письменности, рыцарские романы, даже в отдельных и редких случаях произведения античных авторов, усвоенные через посредство каких-либо средневековых обработок и пересказов; другие восходят к устному преданию, представляют собой вариации «бродячих сюжетов», пользовавшихся международным распространением. Третьи воспроизводят какое-либо историческое событие, видоизменяя, стилизуя его соответственно общим условиям песенной традиции». Столь же пеструю картину представляют сюжеты немецких народных баллад.
С точки зрения разнообразия сюжетов и характера их обработки баллады можно определить как повествовательные песни (или стихотворения) с драматическим развитием сюжета.
Вплоть до настоящего времени наиболее распространенным принципом классификации баллад (как народных, так и литературных) продолжает оставаться классификация по сюжетам, группируемым по тематическому принципу. Так, Н.И.Кравцов подразделял славянские баллады на мифические, исторические, социальные и семейно-бытовые. Д.М.Балашов, выделяя среди русских баллад семейно-бытовые, исторические и социально-бытовые, исходил из «преобладания того или иного характера конфликта». В одном из новейших изданий славянского фольклора речь идет о «четырех тематических группах баллад: исторических, любовных, семейных и социальных», выделяемых «в зависимости от характера трагического конфликта». Примерно так же обстоит дело и с классификацией баллад в западноевропейских литературах. Известный исследователь англоязычной народной и литературной баллады Г.М,Лоуз, основываясь на тематическом принципе, делит все баллады на восемь классов: баллады о сверхъестественном, о трагических ситуациях, о любви, о преступлениях и преступниках, о шотландской границе, о войне и приключениях, баллады смешанного характера, юмористические баллады и пародии. Другой крупный знаток англоязычных народных баллад А.Б.Фридман выделяет пятнадцать тематических групп. В одном из важнейших обобщающих трудов по немецкой народной песне отдельные главы посвящены героической балладе, семейной балладе, балладе, основанной на легенде или на предании, и, наконец, балладе-шванку, т.е. балладе, основанной на анекдотическом происшествии. Уже из приведенных примеров классификации баллад по тематическому принципу видно, что, облегчая систематизацию всего балладного фонда, этот принцип мало что дает для понимания основных черт баллады, ее отличий от других эпических или лирико-эпических жанров, в основе которых также может быть трагический или драматический конфликт. Темы и сюжеты баллад настолько разнообразны, что при желании можно с большим или меньшим основанием произвольно выделять любое число балладных групп.
Искусственность тематического подхода заставила ученых искать другие, более существенные признаки баллады. Н.И.Кравцов в отношении славянских баллад пришел к следующему выводу: «Во всех разновидностях есть общее: семейно-личные сюжеты и семейно-личный аспект освещения событий. Это свойственно балладам всех времен и всех народов, а поэтому может быть основным, устойчивым признаком баллады как жанра». Действительно, семья как общественная ячейка, видоизменяясь, сохраняла многие из своих функций и в рамках различных общественных формаций. И все же формулировка Н.И.Кравцова страдает излишней категоричностью. Сюжеты европейских (в том числе и славянских) народных баллад далеко выходят за пределы семейно-личных конфликтов. Литературные же баллады, обнаруживая бесспорную преемственность с народными, вообще подобной классификации не поддаются. Следовательно, помимо сюжетного сходства (что очень важно) нужно искать и другие признаки, характеризующие балладу как жанр.
Из многих известных в настоящее время методов разграничения и определения баллад наиболее перспективным является, на наш взгляд, эволюционный подход, разработанный в ряде исследований Ю.И.Смирнова. Не отвергая исторический принцип, сформулированный Н.И.Кравцовым (см.выше), Ю.И.Смирнов подводит под него новую методологическую основу. По мнению ученого, во-первых, каждое фольклорное произведение представляет собой «некоторое множество вариантов и версий», между которыми существуют определенные взаимосвязи, нуждающиеся в раскрытии и изучении, и, во-вторых, каждый фольклорный текст помимо варианта и версии «обладает также признаками формы, позволяющими относить его к определенной жанровой разновидности». Предложенный подход дает возможность учитывать одновременно форму, содержание и тип художественного вымысла каждого балладного текста и тем самым позволяет исследователям более или менее свободно ориентироваться в многовековых балладных пластах, отличать поздние тексты в их версии от ранних. Эволюционный подход к балладам убедительно доказывает, что с точки зрения сюжетов и конфликтных ситуаций совершенно реально вычленяется лишь самый древний слой баллад, отражающий «многообразие кровнородственных и семейных отношений и отношений между молодцем и девушкой». Ю.И.Смирнов называет эту группу баллад «собственно балладами». Время появления этих баллад в Европе можно определить весьма приблизительно – в сопоставлении с другими жанрами устного народного творчества. При этом важно помнить, что устная народная традиция в Европе никогда не прерывалась, и ее исторически засвидетельствованные формы в некоторых регионах уводят в далекие тысячелетия до нашей эры.
Поэтому и «собственно баллады», такие, какими они могли быть в момент своего первоначального возникновения, до нас не дошли, ибо записи, сколь бы ранними они ни были, отражают уже значительно более поздние этапы развития жанра, неся на себе следы позднейших наслоений. Трансформация первичных форм баллады заключалась в усилении лирического начала, расширении круга сюжетов, в усложнении и дифференциации форм. Говоря о художественной специфике народной баллады на основании дошедших до нас текстов XIII-XVI вв., можно констатировать такие особенности баллады, как драматизм развития сюжета, прерывистость повествования, концентрирующего внимание на кульминационных моментах, использование диалога как сюжетообразующего фактора, применение разнообразных форм повтора, усиливающего драматизм ситуации, а также недосказанность, придающие балладам таинственность или даже загадочность. Эти особенности не обязательно проявляются одновременно, наряду с ними могут возникать и другие, свойственные тем или иным национальным формам баллады.
Генезис европейской баллады на более ранних этапах вычисляется предположительно – не столько на основании самих текстов (которые сохранились лишь случайно и фрагментарно), сколько с помощью исторических свидетельств. Обратимся к некоторым из них.
2
Одним из ранних свидетельств непрерывности народной песенной традиции в истории Европы служит труд римского историка Корнелия Тацита «О происхождении германцев и местоположении Германии» (98 г. до н.э.), зафиксировавшего у континентальных германцев мифологические, героические и военные песни. В XIX в. Жюльен Тьерсо в фундаментальном исследовании «История народной песни во Франции» (1889) приводит многочисленные данные о бытовании в средние века (начиная с VII в.) на французской земле «трех родов повествовательных песен: эпических песен, основывавшихся главным образом на преданиях германских завоевателей; религиозных песнопений, сочинявшихся священнослужителями в подражание первым, и, наконец, песен-легенд, созданных непосредственно народными талантами». Исполняли, а нередко и сочиняли эти песни жонглеры – бродячие певцы-поэты (у континентальных германцев дружинные певцы назывались скопами, бродячие певцы-поэты – шпильманами). Говоря о развитии жанра французской баллады из повествовательных песен, Ж.Тьерсо делает весьма примечательное наблюдение: « В большинстве наших провинций встречаются легендарные или романтические сказания минувших времен – маленькие поэмы, трогательные и наивные, прошедшие из уст в уста через века и иной раз волнующие слушателей даже в нашу пресыщенную эпоху. Для этой новой группы повествовательных песен название – жалоба (complainte) кажется нам единственным подходящим, невзирая на латинскую этимологию и специфическое значение, в котором это название употреблялось. Мы отвергаем название «баллада», пришедшее во Францию через Прованс, принадлежащее роду танцевальной песни (итальянская ballata). Позже это послужило для обозначения поэтической формы, весьма замечательной, но не имевшей ничего общего с народной... Название «баллада», в его сегодняшнем значении, стало известно во Франции лишь в начале XIX в., введенное в моду романами Вальтера Скотта. Нельзя было назвать иначе группу песен, существующую у нас с самых отдаленных времен.
Ж.Тьерсо ставит здесь важный вопрос о соотношении двух типов баллад: типа, соответствующего этимологическому значению слова «баллада», так или иначе связанному с танцем, с весенней обрядовой хороводной песней, и другого ее типа, гораздо больше соответствующего современному определению баллады. Но совершенно разделять эти два типа баллады (как это делает Ж.Тьерсо), на наш взгляд, неправомерно, потому что в Скандинавии, как известно, оба они вполне органично соединялись: драматическая повествовательная песня исполнялась в хороводном танце. (Любопытное свидетельство об исполнении балладных песен во время танцев оставил английский композитор Томас Морли (1557-1603) в своей книге «Простое и доступное введение в практику сочинения музыки» (1597): «Имеется еще некий разряд, более легкий, именуемый балладами или танцами: это песни, которые, будучи исполнены на простенькую мелодию, могут служить для танцев».) Различия названных типов баллад носят, следовательно, не всеобщий, а частный, региональный характер, и, видимо, необходимы дальнейшие поиски опосредующих звеньев.
При восстановлении картины развития лирических разновидностей баллады необходимо иметь в виду весь богатейший контекст средневековой народной и придворной поэзии. К.А.Иванов, нарисовавший в своей книге «Трубадуры, труверы и миннезингеры» (1901) широкую панораму развития и взаимодействия лирических и эпических жанров средневековых литератур Западной Европы, проследил непрерывность передачи искусства наполнения (а затем и сочинения) поэтических произведений от античных мимов и гистрионов к жонглерам и менестрелям, а от них – к труверам (которых он называет «жонглерами-писателями») и трубадурам.
В провансальской и старофранцузской поэзии баллады состояли из трех или четырех строф, включавших в себя по восемь, десять или двенадцать строк с коротким рефреном. В XIII-XV вв. во Франции балладами назывались стихотворения из трех (или четырех) рифмованных строф (3 строфы на одинаковые рифмы – ababbcbc для 8-сложного, ababbccdcd для 10-сложного стиха) с рефреном и заключительно полустрофой – «посылкой», обращенной к адресату. Всемирную известность французский вариант средневековой баллады получил благодаря Франсуа Вийону (ок.1431 – после 1463): значительно позднее был выработан особый, «вийоновский» тип литературной баллады. Итальянская «баллата» также развивалась в средние века преимущественно как лирический жанр. Вийоновский тип литературной баллады впоследствии не только возродился в искусных стилизациях и подражаниях (В.Я.Брюсов, М.А.Кузьмин и др.), но и получил развитие как самостоятельная форма современной литературной баллады (Б.Брехт, В.Высоцкий).
3
Значительное воздействие на европейскую поэзию нового времени, включая и формировавшийся тогда жанр литературной баллады, оказал с конца XVIII в. испанский романс. Уже епископ Перси в предисловии к своему знаменитому собранию «Реликвии древней английской поэзии» (1765) сравнивал баллады с романсами и сам перевел два романса в качестве образца; вслед за ним в Англии романсы переводили Вальтер Скотт, Байрон и другие поэты. В России первый перевод испанского романса «Граф Гваринос» был осуществлен Н.М.Карамзиным в 1789 г.; в XIX в. к «Романсам о Сиде» обратились П.А.Катенин и В.А.Жуковский. Но, по-видимому, особенно плодотворным был опыт освоения испанских романсов в немецкой поэзии. Первым, кто обратил на них внимание, был И.Г.Гердер, переведший по испанским и французским источникам целый свод романсов (70) о Сиде. Об испанских романсах писали Гете, Ф.Шлегель, А.Шлегель, Я.Гримм, Г.В.Ф.Гегель; многие романтики не только переводили испанские романсы, но и сами писали баллады в форме романсов (Л.Уланд, К.Брентано, Г.Гейне). На рубеже XVIII-XIX вв. понятия Ballade и Romanze в Германии практически не различались, и лишь во второй четверти XIX в. Гегель предпринимает попытку разграничить их теоретически, а Гейне – художественно.
Что же представляли собой эти испанские романсы, сыгравшие столь заметную роль в оформлении одной из важных жанровых разновидностей европейской литературной баллады? Выдающийся испанский филолог Р.Менендес Пидаль, называвший свою родину «страной романсов», стремился уяснить специфику испанских романсов по сравнению с песнями балладного характера у других европейских народов; он пришел к следующему выводу: «Романс – это лиро-эпическая песня. обладающая самым героическим и рыцарским содержанием из всех песен такого рода; только датский и шведский визер может с ним сравниться. Но хотя визер тоже составляет исключение из общего правила, романсы не только шире представляют национальную жизнь и историю, но и более крепкими корнями связаны с героической поэзией, той поэзией, которая была источником развития новых литератур, и из которой романсы восприняли героев, темы, особенности своей стихотворной формы и даже самые стихи. Романсы, разлившиеся по всем морям и землям, по которым протянулась испанская империя, - это лиро-эпические песни, чарующие воображение других народов в южном и северном полушариях. Это песня, достигшая наибольших художественных высот и ставшая достойным источником для важных областей литературного творчества как в классическую, так и в современную эпоху... Наконец, романсы по своей традиционности, по охвату изображаемых в них исторических событий, по множеству эпических и моральных штрихов, освещающих определенные моменты истории, представляют собой квинтэссенцию характерных особенностей испанской жизни». (И все же нельзя не отметить, что Р.Менендес Пидаль далеко не весь европейский материал учитывал в своих сопоставлениях – героический характер носят многие русские былины и южнославянские эпические песни). Р.Менендес Пидаль показал связь испанских романсов с древним испанским эпосом, с каролингским циклом эпических преданий, установил разнообразные литературные источники романсов, прежде всего новеллистику средних веков и эпохи Возрождения. По его мнению, сюжеты и формы испанских романсов сходны с сюжетами и формами народной лирической поэзии. Ученый подробно рассмотрел «процесс поглощения лирических форм формами, свойственными старинному эпосу». Если же учесть, что в другой обширной работе «Арабская поэзия и поэзия европейская» на примере развития арабско-андалузского жанра заджаля Р.Менендес Пидаль убедительно доказал, что «в концепции куртуазной любви арабско-андалузская поэзия была предшественницей лирики Прованса и других романских стран и служила им образцом в отношении специфической формы, с чем связано совпадение всех семи разновидностей строфы с унисонной репризой в арабско-андалузской и романской поэзии», то становится понятным, что испанский романс сыграл в европейской балладной поэзии роль своеобразного моста, по которому в нее проникла не только испанская тематики и испанское поэтическое своеобразие, но и экзотический поэтический мир арабского Востока.
4
Свой высший расцвет европейская народная баллада переживала в XIII-XVI вв, хотя в разных странах и разных регионах указанные временные границы могли смещаться в ту или иную сторону или же расширяться по протяженности. От XV-XVI вв. сохранилось обширное количество рукописных (а затем и печатных) сборников песен (например, в Германии, Франции, Испании), где содержались и многие тексты балладного характера. В эту эпоху баллады бытовали и пелись в самых широких слоях городского и сельского населения. В изданной в 1509 г. в Майнце брошюре «Христианское наставление для праведной жизни», например, говорилось: «Когда двое или трое соберутся вместе, они должны петь, и они все поют во время работы, дома и в поле, во время молитвы и праведных дел, в радости и горе, в печали и на пиру», Крупнейший исследователь немецких народных песен Йон Майер подчеркивал: «Знание текстов и мелодий во всех слоях народа было распространено до такой степени, что мы сегодня едва ли в силах это себе представить». В ряде стран Западной Европы это была эпоха упадка феодальной рыцарской культуры и подъема культуры городской, раннебуржуазной, бюргерской. Это была эпоха Возрождения, которая в Германии, Франции, Испании, Италии и Англии выразилась в широком интересе народных масс к богатствам духовной культуры, в том числе и к песне. В балладах южнославянских народов, очень богатых и разнообразных по содержанию, после победы турок над сербами на Косовом поле (1389) важное место стали занимать мотивы борьбы с иноземными захватчиками.
В XVII и в первой половине XVIII в. интерес к балладам в образованных слоях населения несколько угасает. Хранителями песен балладного типа становятся деревни и городские окраины, где постепенно развивается своеобразный жанр балладообразной городской уличной песни, которую в Германии называли «бэнкельзанг». (Слово Bankelsang впервые встречается около 1700 г.; этимологически его можно расшифровать как «пение со скамеечки»: Bank – небольшая скамеечка, на которую уличный певец становился, чтобы возвышаться над публикой). Исполнение подобных песен обычно сопровождалось музыкой (гармоника, шарманка) и показом отпечатанных в типографии «летучих листков» - текстов с картинками, иллюстрирующими исполняемый сюжет, - которые тут же по сходной цене продавались всем желающим. В городской уличной балладе по-своему перерабатывались и древние, и средневековые сюжеты. Но именно в ней возник новый оперативный жанр, который получил название «газетная песня», «газетная баллада». Уличные певцы, используя популярные формы и мотивы народной баллады, рассказывали «о событиях в мире» слушателям, которые зачастую и читать не умели. Уличные городские баллады очень многочисленны, разножанровы и весьма различны по своим художественным достоинствам. По тематическому признаку из них, пожалуй, особо стоит выделить обширную группу песен о страшных убийствах, о добрых и злых разбойниках; важную группу в этом типе баллад составляли песни-отклики на текущие исторические события – в Германии, например, это песни эпохи Великой крестьянской войны и Тридцатилетней войны, в России – песни о Стеньке Разине и Емельяне Пугачеве, а также об Иване Грозном. Среди всех этих многочисленных песен встречаются тексты, весьма близкие к балладам. «Летучие листки с текстами балладного характера печатались в XVI- XVII вв. в Германии примерно по 100000 экземпляров ежегодно. Создатели и исполнители «летучих листков», как правило, предпочитали старинной народной балладе более злободневные сюжеты и подыскивали для них форму, способную удовлетворить вкусам разнородной ярмарочной толпы. Но в то же время традиции «бэнкельзанга» не умерли, и уже в ХХ в. этот жанр словно бы возродился в острых социальных балладах и «зонгах» Франка Ведекинда, Бертольта Брехта, Курта Тухольского и Эриха Вайнерта.
5
Широкий общественный интерес к народной песне, и, пожалуй, в первую очередь к балладе, несколько заглохший, как уже говорилось, в XVII в., начал снова просыпаться у образованной публики во второй половине XVIII в. на фоне пробуждающегося интереса к истории, к народному прошлому, к руссоистски трактуемой «природе». Первый успех выпал на долю гениальных подделок древнего кельтского эпоса Джеймсом Макферсоном, публиковавшихся в 1760-1773 гг. и получивших всемирную известность под названием «Поэм Оссиана». Согласно новейшим исследованиям, многие эпизоды «Поэм Оссиана» - не что иное, как вольное переложение старинных шотландских баллад, в разное время услышанных и записанных Макферсоном. «Поэмы Оссиана» были встречены с огромным энтузиазмом прежде всего в Германии, где до конца XVIII в. опубликовано четыре полных их перевода и 34 частичных; Оссиан увлек Гердера, Гете, Ленца, Бюргера и ряд других писателей. С большим восторгом чуть позднее были приняты они и в России, где вышли их полные и частичные переводы, а также были созданы многие произведения в подражание «Поэмам Оссиана» или по их мотивам. На фоне столь внушительного успеха Макферсона (и не только в Германии и России) несколько в тени остался замечательный труд епископа Перси «Реликвии древней английской поэзии» (1765), содержащий немало подлинных шотландских баллад. За ним последовали и другие собрания баллад, из которых здесь важно упомянуть «Песни шотландской границы» (1802-1803), записанные и изданные молодым Вальтером Скотом.
Новое гражданское самосознание, зародившееся в эпоху Просвещения во второй половине XVIII в., включило в себя и понимание самобытности исторического пути, языка, культуры, этнографических примет каждого народа. В библиотеках, в монастырях – повсюду обнаруживались старинные рукописи, дотоле неизвестные, никем не прочитанные. В 1757 г. швейцарец И.Я. Бодмер нашел рукопись «Песни о нибелунгах», ставшей в XIX в. неиссякаемым источником сюжетов для драматургов и поэтов (Ф.Хеббель, Р.Вагнер и т.д.) В Германии Гердер выступает страстным пропагандистом народной поэзии и в 1778-1779 выпускает сборник «Народные песни», в который вошли немецкие, английские, испанские, греческие, шотландские, скандинавские, литовские, эстонские песни – издание, сохраняющее непреходящее значение вплоть до наших дней: не случайно позднее сборник получил другое название – «Голоса народов в песнях».
Вслед за Гердером романтики Клеменс Брентано и Ахим фон Арним собирают и издают немецкие народные песни «Волшебный рог мальчика» (т.1-3, 1805-1808). В 1817 г. в Вене был найден и затем издан средневековый мифологически-сказочный эпос «Кудруна», в 1837 г. в Париже была впервые опубликована «Песнь о Роланде», послужившая источником многочисленных литературных баллад в разных странах. В год смерти Байрона (1824), активно участвовавшего в борьбе за свободу Греции, во Франции вышли «Народные песни Греции». Еще на десять лет раньше были изданы сербскохорватские песни Вука Караджича, с восторгом встреченные поэтами и фольклористами всей Европы. В Финляндии еще в конце XVIII в. начинается запись отдельных рун «Калевалы», получившей затем всемирную известность в обработке Э.Лёпрота. В России о серьезном интересе к фольклору свидетельствовало «Собрание разных песен» (ч.1-4,1770-1774) М.Д.Чулкова, содержавшее наряду с литературными текстами и подлинно народные, в том числе и балладные песни. В 1804 г. в Москве были изданы «Древние русские стихотворения». Этот сборник, больше известный по названию второго издания «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым», показал поистине неисчерпаемые богатства русских песен: былинно-мифологических и исторических, любовных, сатирических, шуточных. Это богатство было замечено и Карамзиным, писавшим «Историю государства Российского», и Жуковским, который не только блестяще перевел «Слово о полку Игореве», но и постоянно работал сам над созданием национального русского эпоса, и Пушкиным, внимательно читавшим этот сборник, и многими другими русскими поэтами, писателями, учеными: от А.Х.Востокова и В.К.Кюхельбекера до И.С.Тургенева, Л.Н.Толстого и М.Горького. В.Г.Белинский писал о «Сборнике Кирши Данилова»: «Это книга драгоценная, истинная сокровищница величайших богатств народной поэзии, которая должна быть коротко знакома всякому русскому человеку, если поэзия не чужда душе его и если все родственное русскому духу сильнее заставляет биться его сердце».
Во всем громадном потоке публикаций старинных текстов эпического и балладно-песенного содержания (здесь мы ограничились лишь отдельными примерами) баллады едва ли не сразу заняли особое место, сыграв во многих европейских литературах роль своеобразного катализатора в поисках новых выразительных возможностей языка поэзии. Хотя первоначальные импульсы в этом направлении исходили из Испании и Англии, первые европейски значимые результаты в создании и осмыслении самого жанра литературной баллады были достигнуты в Германии. Огромную роль здесь уже в период «Бури и натиска» сыграли И.Г.Гердер, И.В.Гете и Г.А.Бюргер.
Иоганн Готфрид Гердер (1744-1803), начавший с конца 1760-х годов под воздействием Макферсона и Перси переводить сначала шотландские и скандинавские баллады, а затем и песни других народов, обратился с призывом собирать и записывать также и немецкие народные песни. Первым на этот призыв откликнулся молодой Гете, записавший летом 1771 г. в Эльзасе 12 народных баллад вместе с мелодиями. При этом он тщательно обдумал структуру своего небольшого собрания, лежащего у самых истоков современной фольклористики в Германии. Самому Гете, всю жизнь, подобно Гердеру, занимавшемуся изучением, собиранием и переводом песенного творчества различных народов, раннее обращение к фольклору позволило избегнуть манерного стиля поэзии рококо и уже в цикле «Зезенгеймские песни» в начале 1770-х годов создать подлинные поэтические шедевры. Из всех фольклорных жанров Гете с особым вниманием относился к балладе, называя ее то «живым зародышем», «прасеменем» (lebendiges Ur-Ei) всей поэзии, то прообразом искусства, его первичной национальной формой (Urpranomen). В 1821 г., уже имея за плечами огромный опыт собственного балладного творчества, Гете обобщил свои раздумья об этом уникальном жанре в специальной статье о балладе. Специфику неотразимого художественного воздействия баллады он видел в соединении в ней элементов эпоса, драмы и лирики. В ранних балладах самого Гете («Рыбак», «Лесной царь», «Фульский король») преобладает синтез лирических и драматических элементов, в поздних же балладах («Коринфская невеста», «Бог и баядера», «Баллада») лирический элемент заметно вытесняется эпическим.
Непреходящее значение для развития теории баллады имеют наблюдения И.Г.Гердера в 1770-х годах, связанные с его работой над сборником «Народные песни». Не теряют своей ценности для современной фольклористики и идеи Гердера о важности для народной песни «напева», «лада». «Существо песни – в напеве, а не в картине, - писал Гердер в 1779 г., - ее совершенство определяется мелодическим движением страсти или чувства, которое можно было бы обозначить метким старинным словом лад. Если песня лишена его, если она не обладает своей тональностью, поэтической модуляцией, не выдерживает хода развития этой модуляции, - то сколько картин, какое сочетание приятных красок она ни заключала бы в себе, это уже не песня». При этом важно понимать, что Гердер, говоря о «ладе», «тональности» и «модуляции», говорит не только (а в данном случае, видимо, и не столько) о мелодии-мотиве, но и «о мелодии как имманентном свойстве поэтической ткани песни, внутренне ей присущей напевности, делающей текст «певучим». Гердер, стремившийся и в своих переводах песен разных народов прежде всего передать тон, напевную интонацию чужого языка, в своей концепции баллады (которую он называл «старинной песней») опирался, в первую очередь, на шотландские баллады из сборника Перси, подчеркивал, что «лирический, мифологический, драматический и эпический элементы, составляющие национальное отличие английской поэзии, возникли из этого древнего наследия старинных певцов и поэтов». Включая в «древнее наследие старинных певцов и поэтов» Чосера, Спенсера, Шекспира, Мильтона и других английских писателей, Гердер не только уничтожал барьер между народной и литературной балладой, но и ставил весьма существенный вопрос о национальном своеобразии как необходимом и неотъемлемом качестве подлинно народной поэзии: «По языку, по тону и содержанию эти старинные песни представляют подлинное мышление своего племени, или как бы самый ствол, сердцевину нации. Кто мало или совсем ничего не видит в них, показывает тем самым, что не имеет с ней ничего общего. Кто пренебрегает ими и не чувствует их, тот показывает, что он так погряз в пустом подражательстве всему иностранному, так запутался в невесомой мишуре чужеземного маскарада, что разучился ценить и ощущать все то, что составляет тело нации». Гнев Гердера был направлен прежде всего против господствовавшей тогда в немецкой литературе анакреонтической поэзии и поэзии рококо, ориентированной на французские образцы и пренебрегавшей обращением к народным истокам собственной национальной поэзии.
Гневное слово Гердера упало на благодатную почву. Оно было услышано молодым Гете, целой плеядой поэтов «Бури и натиска», среди которых в становлении жанра литературной баллады выдающееся место принадлежит Готфриду Августу Бюргеру (1747-1794), создавшему своей «Ленорой» (1773) достойный образец литературной баллады, многими нитями связанной с вековыми традициями народной баллады, с фольклорными мотивами и народными поверьями, распространенными не только в Германии, но и во всей Европе. Широчайший, можно сказать, всеевропейский резонанс «Леноры» Бюргера, продолжавшийся свыше 50 лет, объясняется как высокими художественными достоинствами этой баллады, так и тем, что взятый в основу ее мотив о возвращении мертвых (или о женихе-мертвеце) находил соответствия в песнях, сказках, легендах, поверьях практически всех европейских народов (корни этих поверий уходят в Древнюю Грецию и Древний Восток) и легко мог быть воссоздан на любой национальной почве. Параллельно с переводами «Леноры» возникали и свои, национальные варианты баллады, как, например, «Светлана» (1808-1812) В.А.Жуковского или несколько польских переработок «Леноры».
6
Жанр литературной баллады, возродившись к жизни за несколько десятилетий до начала XIX в., достиг своего расцвета и высшей популярности в эпоху романтизма, когда он на некоторое время занял едва ли не ведущее место в поэзии. Популярность и своевременность этого жанра именно в романтическую эпоху объясняются прежде всего его многофункциональностью, способностью служить самым разным (а порой и разнонаправленным) общественным и литературным целям. Популярная баллада (рыцарская, героическая, историческая) могла удовлетворить пробудившийся у широких кругов читателей интерес к национальному прошлому, к средневековью, вообще к старине. Естественный для баллады мифологический или чудесный элемент вполне соответствовал стремлению романтиков ко всему необычному, загадочному, таинственному, а зачастую и к мистическому или потустороннему. Исконное для баллады тяготение к синтезу эпических, лирических и драматических элементов хорошо сочеталось с попытками романтиков создать «универсальную поэзию», «смешать искусственную поэзию и естественную поэзию» (Ф.Шлегель), обновить ее, передать переживания человека, драматический накал чувств.
Баллада предоставила большие возможности для поисков новых выразительных средств поэтического языка, о чем ярко свидетельствуют хотя бы «Лирические баллады» (1798) У.Вордсворта и С.Т.Кольриджа. В предисловии ко второму изданию этого совместного поэтического сборника У.Вордсворт перечисляет основные задачи, которые оба автора стремились разрешить в процессе работы над «Лирическими балладами». Важнейшая творческая установка У.Вордсворта состояла в том, чтобы, «выбирая события и ситуации из самой будничной жизни простых людей, показать или описать их по возможности языком, каким эти люди говорят на самом деле; но в то же время с помощью воображения придать ему окраску, благодаря которой обыденные вещи предстанут в необычном освещении...» Простой и наглядный пример того, что практически хотел достичь Вордсворт, являет собой баллада «Нас семеро», за которую недальновидные критики еще и в ХХ в. обрушивались на поэта. Используя богатейшие возможности самого жанра баллады и неисчерпаемые пласты живого разговорного языка, Вордсворт стремился раздвинуть рамки традиционной поэзии, придать ей новую психологическую глубину, обновить арсенал ее художественных средств. «Лирические баллады» сыграли огромную роль в развитии английской поэзии XIX в.
7
Не менее важное место занял жанр баллады и в развитии русской поэзии, особенно в первую треть XIX в. К сожалению, история русской литературной баллады до сих пор н написана. Связи русской литературы XVIII-начала XIX в. с фольклором на сегодняшний день изучены хуже, чем взаимосвязи русской и западноевропейских литератур. Поэтому становление жанра литературной баллады в России – если оно и затрагивается в исследованиях – рассматривается лишь как перенесение на русскую почву западноевропейских балладных образцов. А ведь десятки и десятки сборников русских народных песен (или смешанных песенников), изданных в XVIII в., были составлены не только М.Чулковым и Н.Новиковым, но и такими поэтами, как И.Дмитриев, М.Попов и Н.Львов. Как правило, недооценивается и длительный путь развития, пройденный русской литературной балладой от «Раисы» (1791) Н.М.Карамзина до «Людмилы» (1808) В.А.Жуковского.
Важнейшая черта поисков балладного жанра в творчестве Н.М.Карамзина, И.И.Дмитриева, Г.П.Каменева, Н.Ф.Остолопова, Н.Ф.Грамматина, М.В.Милонова состоит в том, что они стремились к созданию русской национальной литературной баллады, практически минуя стадию предварительного освоения уже богатого к тому времени европейского балладного опыта. Однако наряду с произведениями этих писателей были опубликованы баллады В.А.Жуковского и И.И.Козлова, в значительной мере опиравшихся на западноевропейские образцы; до сих пор сохраняют свое значение баллады К.Ф.Рылеева и А.Х.Востокова, пытавшихся более глубоко освоить общеславянскую балладу; П.А.Катенина и позднего Г.Р.Державина, максимально обогативших язык своих баллад разговорным народным языком. Именно при учете всего разнообразного контекста развития русской литературной баллады становится понятно, почему в творчестве А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, К.К.Павловой, А.К.Толстого, Н.А.Некрасова и других поэтов XIX в. литературная баллада становится органичной и неотъемлемой частью истории русской поэзии.
Изучение истории становления и функционирования русской литературной баллады показывает, что место ее вовсе не на периферии литературного развития, и что ей приходилось играть довольно заметную роль в историко-литературном процессе. В отличие от традиционных поэтических форм (ода, послание) обращение к жанру баллады нередко само по себе уже декларировало новые тенденции в развитии литературы, литературного языка и отражало новые настроения в самом обществе. Особенно показательно то, что именно с помощью баллад – и в первую очередь баллад Жуковского – в русской литературе утверждалось такое направление, как романтизм. Мир субъективных переживаний человеческой личности впервые столь глубоко и поэтично открылся русскому читателю именно в балладах Жуковского. Один из участников литературного общества «Арзамас» Ф.Ф.Вигель отметил впоследствии в своих мемуарах, что Жуковский своими балладами «создал нам новые ощущения, новые наслаждения. Вот и начало у нас романтизма».
В условиях повышенного интереса русских читателей начала XIX в. к балладе, естественно, возникал вопрос, какие идейно-эстетические ориентиры она в себе несла. Остановимся в этой связи хотя бы на одном весьма показательном эпизоде – полемике вокруг переводов и интерпретации «Леноры» Бюргера. «Русская баллада» Жуковского «Людмила», написанная согласно авторской помете как «подражание Бюргеровой Леноре», была опубликована в 1808 г. в журнале «Вестник Европы». Восторженный прием «Людмилы» у русских читателей, увидевших в балладе выдающееся произведение, был впоследствии точно объяснен В.Г.Белинским в «Статье второй» (1843) о «Сочинениях Александра Пушкина»: «Тогдашнее общество бессознательно почувствовало в этой балладе новый дух творчества, новый мир поэзии – и общество не ошиблось».
Но В.А.Жуковский, русифицируя балладу Бюргера, заметно ослабил просторечный колорит немецкого оригинала, смягчил грубые выражения и усилил благозвучность стиха. В Германии сознательная установка Г.А.Бюргера на народность уже в 1790-е годы трактовалась как потакание грубости и простонародности, и Ф.Шиллер выступил в 1791 г. с резкой критикой стихотворений Бюргера. В России же – хронологически на четверть века позднее – сложилась иная ситуация: в полемике, развернувшейся в 1816 г. после опубликования баллады П.А.Катенина «Ольга» (она был русифицирована, как и «Людмила», но по духу, как и «Ленора» Бюргера, обращена к народному просторечию), общественное мнение сложилось в пользу более демократической трактовки языка и сюжета. В обстановке общественного подъема в России в первой половине 1820-х годов в литературе и оппозиционной критике возникла сильная оппозиция поэзии и поэтике В.А.Жуковского, отразившаяся прежде всего в статьях и письмах А.А.Бестужева, В.К.Кюхельбекера и К.Ф.Рылеева. Так полемика о балладе на определенном этапе исторического развития в России выдвинулась в центр идейно-эстетической борьбы и из сугубо литературной превратилась в общественную.
Развитию русской литературной баллады пошло лишь на пользу, что в рамках данного жанра успешно соперничали поэты весьма различных идейно-эстетических ориентаций: А.А.Фет и Н.А.Некрасов, А.К.Толстой и и.С.Тургенев, К.К.Случевский и А.А.Блок, И.Северянин и М.Горький. Какой неисчерпаемый кладезь поэтических шедевров»! Публикация полного собрания только лишь русской литературной баллады XIX-XX вв. потребовала бы многих объемистых томов.
8
Литературные баллады Европы являют собой весьма наглядный пример того, какими путями и каким образом развивается мировая литература, тезис о которой был выдвинут еще И.В.Гете. Огромную роль здесь играют взаимные переводы, создающие общую культурную базу: напомним лишь о переводах испанских романсов, о роли переводов «Леноры» Бюргера для становления жанра литературной баллады в разных странах или о буквально триумфальном шествии сербской «Хасанагиницы» по всей Европе. Переводы же, в свою очередь, являются важным толчком для оригинального творчества: вспомним «Светлану» В.А.Жуковского или стихотворение «Ветка Палестины» М.Ю.Лермонтова, навеянное «Старым рыцарем» Л.Уланда в переводе В.А.Жуковского. Г.Гейне вовсе не случайно назвал свой поэтический сборник «Романсеро» (1851) на испанский манер – именно в этом сборнике, состоящем в основном из баллад, он подытожил традицию освоения испанского романса в Германии, создав в то же время и национальный, немецкий, вариант «Романсеро» - одну из вершин немецкой поэзии XIX в. Так иноязычная, инонациональная поэтическая форма становится неотъемлемой частью национальной культуры, обогащает ее (в другом жанре столь же яркий синтез представляет собой «Западно-восточный диван» Гете).
Обращение к опыту мировой поэзии помогает поэту-новатору найти самого себя, лучше осознать то новое, что призван он внести в свою литературу и в свой родной язык. Так, молодой Б.Брехт искал литературную форму и бунтарский пафос своих знаменитых баллад-«зонгов» как в национальной поэтической традиции (народная уличная баллада, ее литературное переосмысление Ф.Ведекиндом), так и в мировой «балладной» литературе (прежде всего в балладах Ф.Вийона и Р.Киплинга). К опыту Б.Брехта и к тому же Вийону обращался в своих балладообразных песнях В.Высоцкий.
Европейская баллада уже в романтическую эпоху обнаружила почти уникальную способность к синтезу национальных и чужеземных традиций, к свободному обмену сюжетов, тем, мотивов и форм. Баллада оказалась жанром поистине интернациональным, постоянно обогащающимся из самых разнообразных национальных источников: легенд, сказок, былин, исторических и разбойничьих песен, важных общественных событий и частных происшествий, местных поверий, суеверий и обычаев. Баллада возникала из любви поэта к таинственному и чудесному («Огонь» К.Павловой или «Змей» и «Тайна» А.Фета) или из общественно-моральных побуждений, обращенных столько же к мифологизированной истории, сколько и к современности («Илья Муромец» А.К.Толстого, «Святогор и Илья» И.А.Бунина), или даже как самая злободневная политическая сатира («Секрет» Н.А.Некрасова, «Крокет в Виндзоре» И.С.Тургенева или «Баллада о графине Эллен де Курси» М.Горького).
Став одним из самых продуктивных поэтических жанров эпохи романтизма, баллада не исчезла и с приходом реализма; она легко влилась в символистскую, неоромантическую и экспрессионистскую поэтики, сумела занять заметное место и в поэзии социалистического реализма («Баллада о двадцати шести» С.Есенина, «Баллада о гвоздях» и «Баллада о синем пакете» Н.Тихонова). Баллада оказалась в состоянии отразить сложнейшие коллизии и атмосферу империалистической эпохи (Р.Киплинг, Б.Брехт), равно как и диалектику развития социалистического общества (В.Высоцкий).
В современную эпоху с изменившимися и широко разветвленными средствами массовой информации продолжают жить и пользоваться любовью читателей не только литературные, но и народные баллады. Правда, функционирование их существенно изменилось: как правило, они теперь устно исполняются очень редко и от поколения к поколению передаются не из уст в уста, а как печатные литературные тексты.
Высшее и до сих пор не потерявшее своей силы художественное воздействие народной баллады заключено в первоосновной точности словоупотребления, в первобразной простоте положений и ситуаций, из которых вырастают неразрешимые, по большей части трагические, конфликты. В большинстве своем эти конфликты носят не случайный, но социальный, общественным бытием и общественным сознанием обусловленный характер. Более того, уходя своими корнями в родовые обычаи и верования, народная баллада являет собой золотой фонд традиционных чувств и мыслей народа. В народной балладе отразились не только важные моменты социальных отношений человека и общества, но и важнейшие черты самой человеческой сущности, обнаруживающиеся (пускай и по-разному и, естественно, с учетом национальной специфики) в разные эпохи, в рамках различных общественно-экономических формаций...
Литературная баллада, вырастая из народной и сохраняя прочную преемственную связь с ней, постоянно видоизменялась и обогащалась, впитывая в себя новый исторический опыт, не только национальный, но и международный. И все же в литературной балладе сохранилось взаимопроникающее единство элементов лирики, эпоса и драмы, тяготеющая к «магической» музыкальности стихотворная форма, относительно небольшой объем; в ней, как правило, имеет место элемент или налет таинственности, загадочности, незаконченности, недоговоренности, трагической неразрешенности или неразрешимости, заключенный в сюжете, ритмике и образном строе. Современная литературная баллада продолжает оставаться одним из ведущих поэтических жанров, в котором поэты различных регионов Европы, пишущие на самых разных языках, выражают свои представления о сущности бытия, о человеческой жизни, о противоречиях нашей эпохи.
Старинный и неувядающий, архаичный и вечно юный, тяготеющий к жесткой форме и бесконечно изменчивый, простонародно грубый и артистически утонченный жанр баллады, существующий в Европе по крайней мере уже целое тысячелетие, активно развивается и в ХХ веке, творчески перерабатывая традиционные конфликты, оживляя застывшие формы и доказывая (в который раз!) немеркнущую красоту вечных тем и сюжетов.

@темы: Коллекция предисловий, (Про)чтение

---

Заметки на полях

в духе тегов

- ох и не зря у меня эта подпись под аватаркой...
- я свой слуга, прямо по Бену Джонсону; и я-барин уже задолбал меня-слугу своими необузданными прихотями и тупыми "хаааачуууу!", не считающимися ни с какой эффективностью и целесообразностью;
- писать фанфикшен - полезное занятие, оно расширяет круг осведомленности; никогда бы мне того не прочитать, что читается в связи;
- писать фанфикшен - вредное занятие, оно расширяет круг осведомленности; я давно уже откладываю в стопочку книги, которые сбили бы мне, блин, настрой...
- писать вообще - занятие мерзопакостное; когда в процессе писанины кто-то заходит, это пробуждает самые худшие черты натуры; при этом что такое значимость этой самой писанины в сравнении со значимостью входящего?!
- и кто только сказал, что творчество - это самовыражение? я, конечно, сужу по своей капле воды под микроскопом, но все больше и больше оно представляется мне как выражение замысла, где самая утомительная часть - именно довинчивание своей персоны до способности воплотить этот, язви его, замысел; самая простая часть - чтение источников, но не только, увы, не только... и самое неприятное - если объективно не довинчивается, приходится субъективно вгонять себя в этот самый, язви его, настрой;
- хотя да; это как минимум выражение факта своего существования, мотивация не самая здоровая, ибо на самом деле, конечно же, etc.
- я таки дракон, реальность под меня плющится; Самый Важный Источник мне нашла мама на помойке, что бы с ним без меня было, даже трудно представить...
- тот, кто не движется по вектору, не способен сделать шаг назад; а хронология моих действий не очень-то линейная, я опять-таки дракон;
- на самом деле никакой я не дракон, у меня нет внутренней свободы (или это предмет о-очень внутреннего пользования), я дергаюсь из-за того, что могу сделать шаг назад, аааа, ужосужос ;
- только после того, как проследишь статистику наиболее часто упоминаемого у себя органа, начинаешь ценить фразу "мужчины любят глазами" ;
- а люди после недавнего визита Снежной Королевы сидят без света; вот уж действительно, у кого щи пустые, у кого жемчуг мелкий...
- у меня новая фишка, в прошлом году, примерно в это же время, у меня в переводах был кризес арфографеи, а теперь я в переводах регулярно путаю правое с левым, три-ха-ха...

@темы: Бухтелки, ворчалки и рыдалки, Вслух про себя

---

А под занавес - предисловие...

Рита Мэй Браун. Возвращаясь к «Гранатовым джунглям». Предисловие к юбилейному (15 лет) изданию.

Рита Мэй Браун. Возвращаясь к «Гранатовым джунглям». Предисловие к юбилейному (15 лет) изданию

До чего же радостно мне снова вспомнить об этой повести! Все равно что вспоминать своего первенца. Пятнадцать лет назад крошечная компания, «Дотерс Пресс», выпустила «Гранатовые джунгли». Никто другой за эту книгу не брался. Ну что ж, пусть теперь кусают локти, у них когда-то был шанс.
Книжка в бумажной обложке (она никогда еще не публиковалась в твердой обложке) разошлась, как огонь по прерии. Без рекламы, с хилым распространением и безо всякой помощи со стороны литературной сети или маркетинговых групп, было продано около ста тысяч экземпляров. Мы могли грубо прикинуть по томам читательских писем, что каждый экземпляр прочли человек семь.
В «Бентам Букс», где книга переиздавалась, была прекрасный редактор, Элли Сайдел. Она нашла Джун Арнольд и Парка Брауна, владельцев «Дотерс Пресс», и сделала предложение переиздать книгу. Многие из вас, может быть, не знают, как происходит продажа книги, но, когда вы ее продадите, тут уж все. Она больше не ваша, и мне приходится покупать экземпляры собственной книги, совсем так же, как вам. Джун и Парк сделали кое-что замечательное. Они пришли меня и спросили, не возражаю ли я, чтобы они продали книгу «Бентаму». Они понимали, как помогут им деньги, чтобы печатать больше книг неизвестных женщин-писателей, но они также понимали, что я могу не захотеть подчиняться дисциплине коммерческого выпуска. Я попросила у них неделю на раздумья. Я согласилась, и, пользуясь старой фразой, дальнейшее принадлежит истории.
«Бентам» и я празднуем десять лет совместной истории. Надеюсь, они так же счастливы со мной, как я с ними. По плодовитости я просто мотор, так что они не сидят со мной без дела.
«Гранатовые джунгли» многому меня научили. Большая часть из того, что я узнала, была прекрасна. Я узнала, что сотни тысяч людей, а теперь и миллионы, меня прочли, и многие из них были достаточно великодушны, чтобы сесть и написать мне об этом. Я никогда не ждала таких теплых откликов.
То, что больше всего меня поразило при этом - как некоторые люди не могли смириться с фактом, что героиня стала лесбиянкой. Я все время недооцениваю недостаток сексуальной изощренности в нашей стране. С одной стороны, кажется, что мы все одержимы сексом, в его непривлекательной и незрелой форме; с другой стороны, мы наказываем людей за то, что они им наслаждаются. Это было для меня бессмысленно, когда я писала «Гранатовые джунгли», и пятнадцать лет спустя это все еще не имеет для меня смысла.
На самом деле эта моя первая повесть – о цене свободы. Ее центральная тема - та цена, которую личность платит за свою свободу. Поскольку героиня молода, и я была молода, когда писала о ней, счет не слишком высок.
В более поздних повестях я продолжала писать о личной свободе, но я смогла уже вырасти как личность и, надеюсь, как художник, до той степени, на которой можно исследовать цену, которую платит за свободу все общество.
Как американцы, мы с вами знаем только сильнейшее противоречие между личной свободой и стабильностью общества. Это настолько является частью нашей жизни, что, может быть, мы иногда забываем об уникальности опыта своего народа. Мы, то есть наш народ, никогда не определялись до конца, каким путем мы пойдем. Другие общества, например, японское, приняли свое решение. Для Японии стабильность превыше всего. Эта постоянная борьба американцев между истинной индивидуальностью и истинной общностью – то, что делает нас такими подвижными и, очевидно, такими творческими.
В «Гранатовых джунглях» у меня впервые возникли еще две темы. Одна – это простой вопрос: необходимо ли для организации общества, чтобы в нем присутствовала группа изгоев или низший класс? По-моему, для нашего общего будущего эта тема будет становиться все важнее и важнее.
Другая тема, та, которую большинство людей не заметило в «Гранатовых джунглях», и, может быть, в других моих повестях, такова: что значит быть христианином? Сцена рождественского спектакля в «Гранатовых джунглях» для христианской традиции гротескна. Я не уверена, что значит быть христианином (я лютеранка), даже когда я «знаю», чему меня учили. Мне удивительны те люди, которые абсолютно уверены в ответе; и мнение Бога у них на удивление похоже на их мнение.
Эта проблема стоит минуты вашего времени. Важно помнить древнейшие корни нашей цивилизации, и это Афины, а не Иерусалим, который был внесен в нашу культуру позже. Наши древнегреческие матери и отцы (отцы забрали себе всю славу) разрабатывали религиозные празднества, когда они не только восхваляли своих богов, но и посмеивались над ними. Они, наверное, ожидали, что бессмертные не прочь иногда посмеяться, хотя бы даже над самими собой.
Поэтому я спрашиваю, зачем же Богу было давать мне чувство юмора, если Он(а) не хочет, чтобы я им пользовалась? Если Аристофан мог схулиганить, не вижу причин, почему бы мне этого не сделать. Насколько я знаю, гром с ясного неба не разразил Аристофана, когда он писал в пятом веке до нашей эры, в Афинах. Я считаю, что должна изучать религию в комических терминах. Если мы не можем найти смешное в религии, разве это не значит, что наша вера настолько слаба, что не выдержит такой проверки? И что это тогда за вера? Как говорила моя мама: «Когда нет веры, волей-неволей появляются дьяволы». Она оказалась почти пророком, моя мама. Я верю, что смех – это еще один путь найти свою веру. Желаю вам многих лет смеха.
Если «Гранатовые джунгли» заставили вас немного посмеяться, я счастливая женщина. Если нет, я все равно счастливая женщина. А вы, может быть, найдете повод посмеяться где-нибудь еще.
Надеюсь, что еще через пятнадцать лет я напишу еще какое-нибудь предисловие к этой книге. Надеюсь, что я буду делать это до ста лет, а потом, наверное, успокоюсь. Я отчаянно хочу дожить до ста лет, потому что Жизнь хороша, волшебна, чудесна, и даже когда она не такая, я все равно не хочу упустить из нее ни одной минуты. Учитывая альтернативу.
Наслаждайтесь жизнью, милые мои. Это все-таки не репетиция в костюмах.
С любовью, Рита Мэй Браун.
Февраль 1988 года,
Шарлоттесвилль, Вирджиния.

@темы: Коллекция предисловий