Резюме периода - читаю неновые книги Хотя "Житие Дон Кихота и Санчо" Мигеля де Унамуно вышло, кажется, сравнительно недавно. Автор пишет не как "сервантист", а как "кихотист", толкуя первоисточник, как автор жития святого или исторический романист толкует биографическую информацию Меня там многое порадовало - могли бы быть цитаты, но лучше это воспринимается в целом - а на одно безумное предприятие и вовсе вдохновило. Но многие вещи утвердили во мнении, что Дон Кихот симпатичен, пока он один, и его все бьют. Если же они объединяются и начинают всех бить сами, получаются... ну не чисто испанские, но почему-то распространенные в Испании заморочки насчет «в рай дубиной» и тому подобного... Кстати, занятно наблюдать еще и за такими вещами, когда для нас Игнатий Лойола - имя одиозное, а в контексте - героический святой. Прийти на выручку – да; но не тогда, когда мой ближний решит, что его пора выручать, а тогда, когда я сам решу, что мой долг – поспешить на выручку. Никому не давай того, что он у тебя просит; дай лишь то, в чем, по твоему разумению, просящий нуждается; а затем сноси его неблагодарность.
Не цепляйтесь за жалкий юридический критерий, в соответствии с которым о человеческом деянии судят по внешним его последствиям и временному ущербу, каковой терпит тот, кто от него пострадал; доищитесь до самой сокровенной сути и поймите, какая глубина мысли, чувства и желания таится в истине, гласящей, что вред, причиненный со святыми намерениями, предпочтительнее благодеяния, оказанного с намерениями злокозненными.
читать дальше
Тебя поносят, народ мой, ибо говорят, что ты отправился к чужеземцам навязать им свою веру силой оружия; и самое печальное, что это не совсем верно, ибо в чужие земли ты отправился ее и затем, и главным образом затем, чтобы силой отобрать золото у тех, кто скопил его; отправился грабить. Отправься ты в чужие земли лишь затем, чтобы навязать свою веру... Я ринусь в бой против того, кто явится с мечом в деснице и книгою в шуйце спасать мне душу против моей воли; но, в конце концов, он обо мне печется, я для него человек; а вот тот, кто является лишь затем, чтобы вытянуть у меня медяки, обманывая меня погремушками и всяким барахлом, тот видит во мне всего лишь клиента, покупателя либо восхвалителя своих товаров. В наши дни подобный порядок вещей всячески превозносится, и все жаждут такого общественного устройства, при котором надзор полиции исключает вредоносные действия; и мы кончим тем, что никто не будет совершать дурных дел, а вместе с тем никто не будет испытывать добрых чувств. Какой ужасающий жизнепорядок! Какая тяжкая доля под мирной зеленью дерев! Какое безмятежное озеро с отравленными водами! Нет, нет и тысячу раз нет! Уж лучше бы Господь так устроил мир, чтобы все испытывали добрые чувства, хотя и совершали дурные дела; чтобы люди наносили друг другу удары в ослеплении любви; чтобы все мы безмолвно страдали от сознания, что волей-неволей причиняем зло другим. Будь великодушен и ополчись на брата своего; поделись с ним сокровищами своего духа, хотя бы и в виде колотушек. Чем-то это мне напоминает "Ортодоксию" Честертона, тоже когда-то меня порядком смутившую. Хорошо, когда ту ортодоксию защищает одинокий рыцарь, преданный законам сказочной страны, а вот когда эта точка зрения становится безальтернативной и единственно неопасной для жизни... В общем, я за плюрализм взглядов в обществе - хотя бы для того, чтобы тот, кто убежден в том, что его мнение единственно правильное, мог быть и дальше в этом убежденным, не имея при этом на совести человеческих жертв.Глупые люди решили, что женщины слепы, так как не покидают мужчину, что бы тот ни натворил. Вероятно, эти люди не видели ни одной женщины. Те самые жены, которые идут за мужем в огонь и в воду, в частных беседах палят его огнем и окатывают водой. Друг хорошо относится к другу и оставляет его таким, каков он есть; жена любит мужа, и, не зная устали, его переделывает. Женщина служит мужчине самозабвенно, как мистик, и ругает его беспощадно, как критик. (...) Без сомнения, обычный человек способен примириться с миром, но этого мало. Способен ли он ненавидеть мир так сильно, чтобы его изменить, и любить так сильно, чтобы счесть достойным перемены?
Всю жизнь наблюдая за подобным процессом (плюс краем глаза - за другими похожими процессами), не вижу в этом стремлении переделать никаких положительных результатов, кроме стремления сбежать в общество друзей (да хоть приятелей!) и нарастающего между сторонами посыла "ты мне враг". А не "я неправ, исправлюсь"... ***
Непосредственно после мне вдруг зачем-то попались «Мальчик и тьма». Зачем мне и зачем именно тогда - до сих пор не понимаю. Все нормальные люди смотрят, как из зимнего мутного неба вылезло солнышко, и радуются себе. А я прикидываю, стоит ли такая опция, как солнышко, организации провокативных терактов в собственном тылу с целью развязать крупномасштабную войну.
читать дальшеОсобенно учитывая, что это самое солнышко, когда оно было, жители уже успели загнать по частям за кучу разных полезных опций (в том числе тех, что позволяли приемлемо жить и без солнышка). И еще учитывая, что одно поколение уже выросло в темноте, так что теперь главная задача будет – приобретать разные другие опции, защищающие от солнышка (о чем там напрямую сказано). И ведь нельзя сказать, что не стоит. Хотя и сидит во мне давнее суеверие, внушенное А.К. Толстым и подтверждаемое кривым ходом событий во всех земных царствах:
От зла лишь зло родится – все едино:
Себе ль мы им служить хотим иль царству –
Оно ни нам, ни царству впрок нейдет!
Но суеверие все-таки не обоснование для действий В данных условиях, пожалуй, деваться некуда, темные там занимаются весьма несимпатичными практиками (впрочем, светлые тоже – и да, автор там один раз проговаривается, подменяя тьму и свет злом и добром). Дело-то в другом - что люди, осознавая невозможность иного поведения в данных условиях, всю свою историю стремятся, по шажку и с кряхтением, менять сами условия, в которых подобные выборы актуальны. А в миры, где актуальны, пусть уж читателей водят лишь писатели, да и то за острыми ощущениями, а не за идеологией для будущего пушечного мяса и боевых надцатилетних крестоносцев...
А может быть, я просто дергаюсь из-за того, что осуществилась моя давняя мечта, и у героя проблемы и страхи не «абстрактно-детские», а такие, какие реально складываются у четырнадцатилетнего человека, с ушедшим из семьи папой и не особо замечающей его мамой. Меня об этом на первой странице не предупреждали. ***
Пришлось "зачитывать" чем-нибудь позитивным и просвещенческим – уж если ощущать себя прогрессистским динозавром, так хоть знать, за что. Ефремов в «Часе быка» рекомендует теракты против олигархов, а в «Лезвии бритвы» кормит подопытных людей лизергиновой кислотой. А Лопухов из «Что делать?» приравнивает стресс от расставания с супругой к двум пилюлям морфия. Каковые и принимает. Как страшно жить!
***
Если серьезно, то про лезвие бритвы мне вполне понравилось. Да, все эти люди опять не имеют отношения ко мне, потому что внутри них нет никакой дряни (вот, внутри одного есть ревность, и то под боком Гималаи, где это быстро и эффективно лечат). И общество, требующее алертности вкупе с дисциплинированностью и сознательностью, разваливается так же, как Советский Союз в девяностые – стоит появиться какой-нибудь альтернативе. Хоть бы она даже привела к вымиранию и общему концу света. Только бы не сознательность. По себе знаю
Но вот, например, мысль на "прибить над столом":
Мы много говорим о спорах. «Надо спорить, спорное утверждение, пьеса, книга» — встречается на каждом шагу. Но как-то забывают, что словесный спор — это всего лишь схоластика, не более. Единственный серьезный и реальный спор — делом, не словами. Спорный опыт — поставьте другой, спорная книга — напишите другую, с других позиций, спорная теория — создайте другую. Причем по тем же самым вопросам и предметам, не иначе. Я тоже не хочу спорить, а просто работаю.
А еще очень понравилось про родину слонов и эпизод с заборчиком от тех слонов. Хотелось бы мне участвовать в труде, который будет иметь значение через несколько поколений, а не уничтожается каждые пять лет после ревизии...
читать дальше
Селезневу показалось, что он прочитал в глазах слона не злобу и не удивление, а лишь сдобренное юмором любопытство. Стоявший слева архидискодон вдруг отступил, нагнул голову и надавил лбом и бивнями на вертикальную глыбу внешнего частокола. Тотчас, подражая ему, еще три слона склонили головы и навалились всей тяжестью своих горообразных тел на другие камни. Селезнев не знал, насколько глубоко были врыты главные глыбы, потому что каменный круг был создан предыдущими поколениями жителей скал. Сейчас от суммы затраченной прежде работы зависело все. Если хоть одна из глыб уступит усилиям слонов, то слоны сокрушат преграду, и тогда вряд ли кто-нибудь спасется… Оглушительно затрубил левый гигант, снова сжимаясь в исполинский черный ком и напирая на глыбу. Ему отозвались все стоявшие перед оградой. Слон, глядевший на Селезнева, обдал его горячим дыханием, отзывавшимся запахом росших в степи густолиственных деревьев.
Топот стада затих — внутренним зрением Селезнев видел, как сгрудились перед холмом сотни слонов, остановленные препятствием.
Отошедшие в неведомые дали предки знали слонов и предвидели, что с ними придется иметь дело. И они, мужественные охотники и добросовестные строители, не пожалели труда, опустив основание глыб в глубокие ямы и тщательно уплотнив землю. Ни одна из столбовидных глыб даже не пошатнулась. Мгновения шли, и сердце Селезнева стало наполняться горделивой радостью. Он еще не был уверен в том, что архидискодоны не придумают соединить свои усилия и навалиться на какую-нибудь глыбу втроем или вчетвером. Но то ли у вожаков стада не хватало соображения, то ли они сочли дело нестоящим, смекнув, что препятствие проще обойти, во всяком случае, исполины отошли и еще несколько мгновений постояли в раздумье. Внезапно тишину прорезал высокий трубный звук — сигнал, поданный тем самым слоном, с которым переглядывался Селезнев. Тотчас передовая группа, состоявшая примерно из двух десятков самцов, разделилась, огибая каменный круг справа и слева. Разделилось и пришедшее в движение стадо, обтекая человеческую крепость, как река обтекает не поддавшийся ей утес. Иногда один-два слона черными стенами вырастали перед проходами. Вытягивая хоботы, они с шумом всасывали воздух. Еще раз прозвучали хриплые трубы. Это подошел замыкающий шествие отряд самцов-охранителей. В отдалении за спинами охотников им откликнулись передовые. Очевидно, архидискодоны сообщали друг другу, что опасности в каменном кольце нет и арьергард быстро прошел правой стороной. Осторожные охотники выжидали, пока не замолкла тяжелая поступь. Лишь тогда люди разразились торжествующими воплями, далеко разнесшимися по степи и поднявшимися к звездным небесам как слава уму человека и трудам предков…***
"Экспансия" Юлиана Семенова прекрасна Даже странно, что эта книга всю жизнь болтается в моем поле зрения, а прочесть меня дернуло только сейчас. Это вам не Третий рейх, где все по струнке и в черно-белом, это свободный цветной послевоенный мир, где дикое множество взаимо- и противодействующих сил, где никогда не знаешь, кто тебя вербует, кто тебя провоцирует, кто с тобой спит и завтракает, и, главное, в чьих интересах
читать дальшеНюрнбергский процесс идет полным ходом, все обвиняемые в один голос твердят «покажите мою подпись под этим приказом», Геринг мается смертным страхом и глючит, что белокурые арийские парни сейчас прибегут его спасать, Шелленберг выкручивается, как угорь, старина Мюллер летит в Южную Америку, американцы ловят красных, испанцы строят супермаркетовую империю, телефонные корпорации держат в руках сбор секретной информации, а самую секретную можно вычерпать из газет, если внимательно их читать и уметь делать обобщения, стареющий усталый Штирлиц, едва избежавший гибели и разоблачения, не знает, как вырваться из франкистской Испании, куда его любезно эвакуировали как штандартенфюрера, и контактирует с симпатичным американским деятелем, который сам не знает, кому доверять, кому нет, а доверять между тем нельзя никому... Надо было, чтобы прошли годы, и чтобы я поняла, кто ты и что ты значил в моей жизни, чтобы я была самой собою, когда говорю. Раньше я была дурой, не решалась говорить то, что думала. Я все время норовила говорить то, что надо, а не то, о чем думала. Будь неладна школа, которая делала все, чтобы научить нас быть, как все, обстругать, словно бревно... А как можно любить гладкое, безликое бревно? Поэты воспевают деревца и цветы, а не бревна. Только вот беда, ты начинаешь понимать, что надо быть собою, настоящей, а не такой, какую хотят видеть окружающие, когда уже поздно, жизнь прошла, все кончено...
Мы исходим из того, что фильм должен понравиться тем, кто кончил семь классов. Значит, надо показывать историю, как простушка, дочь неграмотного сапожника, делается звездой эстрады. Это посмотрят двадцать миллионов, успех и прибыль гарантированы! Или как нашего парня забрасывают в тыл к наци или к япошкам, а он берет в плен дивизию. При этом он должен притащить в рюкзаке десяток килограммов платины, похищенной им у Евы Браун, после того, как она отдалась ему на альпийской вершине с криком: «Адольф, прости меня, я этого не хотела, он взял меня силой!»
Итак, по порядку: сначала я должен был познакомиться со всеми теми, кого мне надо будет консультировать, а для этого прочитать, по крайней мере, сорок сценариев о войне, разведке, любви, дипломатии, аферах, подвигах и предательствах. Или я ничего не понимаю, или все, что я прочитал – абсолютная мура. Сюжеты поверхностны, сработаны по тем рецептам, которые были изобретены еще в тридцатых годах, характеры штампованы, как часы, которые выпускают для детей, - ни одного камня, сплошной цилиндр, работают три месяца, потом можно выбрасывать на помойку, ремонту не поддаются.
Я сказал об этом директору сценарной студии Сленсеру; он внимательно меня выслушал и ответил: «Спарк, я вас понимаю, но поймите и вы нас. Мы работаем на аудиторию, которая исчисляется десятками миллионов. Люди смотрят кино после работы. Они устали. Они намахались руками у своих станков и стоке баров. Они набегались по канцеляриям и перенервничали, ожидая вечерних выпусков газет, не зная, что стало с их долларом, летит он вниз или ползет вверх. Поэтому в кино они приходят не думать о новом, а успокоено раствориться в привычном. Мы потеряем аудиторию, если покажем ей свое интеллектуальное превосходство. Как известно, никто не любит тех, кто умнее тебя, самостоятельнее в мышлении, а потому – талантливее. В кино хотят видеть таких людей, каким может стать каждый зритель. Ясно?» (...)
Я предложил Коэллу – это восходящая звезда, пришел в кино из журналистики, хотя и не воевал в Европе. но гитлеризм ненавидит, - сделать ленту о том, как национал-социализм _причесал_ немцев, как он рубанком снял лучший слой, расстреляв и посадив в лагеря самых талантливых, некие дрожжи нации, людей, способных к самостоятельному, оценочному мышлению.
«Кто это будет здесь смотреть? - сказал Коэлл. – Мы исходим из того, что фильм должен понравиться тем, кто кончил семь классов. Значит, надо показывать историю, как простушка, дочь неграмотного сапожника, делается звездой эстрады. Это посмотрят двадцать миллионов, успех и прибыль гарантированы! Или как нашего парня забрасывают в тыл к наци или к япошкам, а он берет в плен дивизию. При этом он должен притащить в рюкзаке десяток килограммов платины, похищенной им у Евы Браун, после того, как она отдалась ему на альпийской вершине с криком: «Адольф, прости меня, я этого не хотела, он взял меня силой!» Кто будет смотреть фильм о том, как страна проиграла самое себя, отдавшись в руки банде? Тем более нам, американцам, такое не грозит, пока еще, слава богу, каждый американец говорит, что думает». Я хотел было заметить, что и в Германии люди говорили, что хотели, но только шепотом, зато писать и снимать им не разрешали; мысль завоевывает массу сверху, а не наоборот, - в том случае, конечно, если мыслящие одиночки чувствуют ее, то есть массы, настроение. ***
Еще (тоже неожиданно) попался мне Салтыков-Щедрин со своими
супругами Черезовыми. Надо же, как со временем вещи социальной направленности перетекают в психологические. То есть, сейчас этот рассказ – вовсе не о том, как несчастна семья, где супруга работает на работе, а о том, как «в моей жизни было множество ужасных несчастий, большинство из которых так и не случились». А супруга... обычное явление. Вон Верпална со своими мужьями жили не тужили. У них, правда, ребенка не было (интересно, каким образом они предохранялись?), но вот автор говорит, что были дети, только позже...
***
Кстати, и про Верпалну было перечитано – в основном для того, чтобы понять, чем оно мне так нравилось в школьные годы, когда никак не положено было нравиться. Оказывается, нет, все, что нравилось, осталось на месте – и матушка Верпалнина, и бедолажный проницательный читатель, гоняемый авторской рапирой по всей арене, и рассуждения насчет «никто никому ничего не должОн» и «всякий действует ради своей выгоды», которые в нынешнее время, опять же, перекочевали в труды по популярной психологии и даже эффективно действуют.
А вот это - тоже на "прибить над столом", и даже на "тюкать себя по своей интровертнутой голове": ясно тебе, балда чугунная, что от наслаждения, как и от труда, тоже надо от-ды-хать?!У человека, проводящего жизнь как должно, время разделяется на три части: труд, наслаждение и отдых или развлечение. Наслаждение точно так же требует отдыха, как и труд. В труде и в наслаждении общий человеческий элемент берет верх над личными особенностями: в труде мы действуем под преобладающим определением внешних рациональных надобностей; в наслаждении -- под преобладающим определением других, также общих потребностей человеческой природы. Отдых, развлечение -- элемент, в котором личность ищет восстановления сил от этого возбуждения, истощающего запас жизненных материалов, элемент, вводимый в жизнь уже самою личностью; тут личность хочет определяться собственными своими особенностями, своими индивидуальными удобствами.
читать дальшеВ труде и в наслаждении люди влекутся к людям общею могущественною силою, которая выше их личных особенностей, -- расчетом выгоды в труде; в наслаждении -- одинаковыми потребностями организма. В отдыхе не то. Это не дело общей силы, сглаживающей личные особенности: отдых наиболее личное дело, тут натура просит себе наиболее простора, тут человек наиболее индивидуализируется, и характер человека всего больше выказывается в том, какого рода отдых легче и приятнее для него. В этом отношении люди распадаются на два главные отдела. Для людей одного отдела отдых или развлечение приятнее в обществе других. Уединение нужно каждому. Но для них нужно, чтобы оно было исключением; а правило для них -- жизнь с другим. Этот класс гораздо многочисленнее другого, которому нужно наоборот: в уединении им просторнее, чем в обществе других. А то, что дальше - и вовсе сермяжная правда. Вот когда я в следующий раз услышу о нехватке у интернетчиков "живого человеческого общения", я ничего не скажу, но буду про себя вспоминать, из чего состоит его львиная доля... Хотя и понимаю, что бессодержательное общение тоже в малых дозах нужно - если это способ сказать друг другу "я тебя люблю" или даже "мне не все равно, что с тобой"...
У девушки есть два будничные платья, белое и розовое; она надела розовое, вот уж и можно чесать язык о ее душу. " Ты надела розовое платье, Анюта, зачем ты его надела?" Анюта сама не знает, почему она надела его, - ведь нужно же было надеть какое-нибудь; да притом, если б она надела белое, то вышло бы то же самое. "Так, маменька (или "сестрица")". "А ты бы лучше надела белое".
читать дальше
Почему лучше, этого не знает сама та, которая беседует с Анютою: она просто чешет язык. "Что ты ныне, Анюта, как будто невесела?" Анюта совершенно ни невесела, ни весела; но почему ж не спросить, отчего то, чего и не видно и нет. "Я не знаю; нет, кажется, я ничего", - "Нет, ты что-то невесела". Через две минуты: "А ты бы, Анюта, села, поиграла на фортепьяно", зачем, - неизвестно; и так далее, целый день. Ваша душа будто улица, на которую поглядывает каждый, кто сидит подле окна, не затем, чтобы ему нужно было увидеть там что-нибудь, нет, он даже знает, что и не увидит ничего ни нужного, ни любопытного, а так, от нечего делать: ведь все равно, следовательно, почему же не поглядывать?
Но если во всем этом социально-ответственном бизнесе есть хоть что-нибудь революционное и вообще неблагонадежное, то держите меня. Хотя сейчас меня сверлят вопросы: а кто их там крышевал? Какая часть оборота шла на взятки властям предержащим, чтобы не прикрыли лавочку из-за тех же бывших желтобилетниц? Как разбирались с их же бывшими сутенерами, буде они заявятся чего-нибудь требовать? Как вообще они не перегрызлись там все в этой коммуне, считай, коммуналке, при том, что семейства работниц обретались там же? И что делали, если в дождливый день надо было выйти ШЕСТИ работницам (на всех, как мы помним, было куплено оптом ПЯТЬ зонтиков)? Очень надеюсь, что спички тянули...И за что бы мне загреметь в камеру-одиночку, чтобы написать хоть какую-нибудь отсебятину?