Вот это тоже про солнышко, но про правильное, не купленное-проданное. Это очень занятная книга еще чертовски молодого, тридцатилетнего Ива Монтана "Солнцем полна голова", с подзаголовком "воспоминания, записанные Жаном Дени". Уж не знаю, кого из них за это хвалить, но написано, как мне показалось, очень живо и интересно, о жизни в трудном мире, но без депрессивности. Такая весенняя доза витаминов Жизнь героев подчинена точному распорядку. Она делится на вполне определенные периоды, которые изящно чередуются, как карты в игре. Валет. Дама. Король. Туз... Даже их дни могут расположиться строго в том порядке, в каком они были прожиты, и промаршировать сквозь столетия, как солдаты победоносной армии, под просвещенным руководством биографов. Читая такие жизнеописания, вы чувствуете себя пристыженным, вы, чье прошлое – настоящий хаос, а детство – своенравная толпа дней, в которой невозможно навести порядок.
О, мои прошлые дни, разбежавшиеся, как стадо без присмотра! Для того, чтобы собрать вас снова, потребовалось бы терпение ангела и профессиональная добросовестность пастуха.
Но стоите ли вы этих трудов? Может быть, вы и существовали лишь для того, чтобы быть забытыми, когда испарилась оживлявшая вас беззаботность? Не были ли вы сделаны из того неуловимого вещества, которое называется «день за днем» и которое невозможно сохранить?
Во время этого последнего мирного затишья в 1938 году Шарль Трене заставил петь решительно всех. Забавные, озорные слова и легкие и нежные мелодии его песенок, проникавшие прямо в душу, действовали на всех, как глоток кислорода. Люди молодели, напевая их. Усталость исчезала. Руки превращались в крылья. Пестрыми бабочками порхали в голове слова, задевая и сердце. Исчезали заботы и мрачные мысли.
Я ходил в один зал, где за несколько франков можно было всласть наслушаться пластинок Шарля Трене. В маленькой кабинке стояло нечто вроде телефона. А на другом конце провода находился кто-то, необычайно счастливый. Он делился с вами своей радостью, он пел о солнце, о безумной любви, об изменчивом ветре, о ласточках, о бродяжничестве и беспечности. Вечный друг. Поэт в сдвинутой на затылок шляпе, которая напоминает ореол...
Мать разрезает хлебец в длину и вкладывает в него кусок сыра. Все это она заворачивает в газету и уходит вслед за отцом. Это работа. Мы остаемся одни – сестра, брат и я.
В такие дни, когда работа отнимала у нас отца и мать и отпускала их, измученных, только к вечеру, нам часто приходилось делить между собой одно-единственное яйцо.
Иногда дома бывал хлеб и сыр, и тогда все было просто. Но все-таки нам часто приходилось довольствоваться этим единственным яйцом.
- Осторожней с яйцом! – говорила мать.
Во дворе слышались ее шаги, смешивающиеся со звуком шагов отца, и камешки громко скрипели под их башмаками. Потом шаги замирали. Яйцо одиноко сверкало на маленьком буфете, гордое, как бриллиант. Мы не могли оторвать от него глаз.
читать дальшеОхраняла его сестра, которая была старше всех, она же и решала, в каком виде оно будет съедено. Важно было использовать его до последней крошки, разделить поровну и, главное, не разбить.
Мне было четыре года и, играя в свои незатейливые игры, я то и дело вспоминал про яйцо. Могла прийти кошка и столкнуть его на пол. Его мог стащить вор. Сквозняк мог сбросить его с буфета. Я мчался к дому, и на душе у меня становилось легче, когда я видел яйцо, непоколебимое и спокойное. Вечное.
Яйцо, сваренное вкрутую, было легко разделить на три части. Всмятку – уже сложнее. В мешочек – требовало особых приготовлений. Зажарить яичницу было невозможно, так как не было масла. Одним словом, это яйцо доставляло нам массу хлопот, а мы были в том возрасте, когда сегодня хочется желтка, а завтра – белка, что еще больше усложняло дело. Как бы то ни было, едва мы проглатывали последний кусочек, голод охватывал нас с новой силой.
Теперь, вспоминая об этом дьявольском яйце, которое издевалось над нами, мы смеемся. Но в то время оно нередко бывало причиной наших слез. Вокруг судов, заходивших в гавань, закипала хлопотливая жизнь. Крикливые торговцы носились по дебаркадеру, теребя туристов с самодовольными физиономиями. Рев сирены встряхивал толпу, как удар тока, и взволнованные дамы спешили к сходням. Тогда-то и появлялся бродячий музыкант со своим помощником. Их тщательно рассчитанное появление вносило в толкотню видимость порядка.
Музыкант забирался на ящик, доставал из футляра скрипку и принимался долго настраивать ее. Его пиликанье уже само по себе сильно раздражало всех этих людей, охваченных горячкой близкого отъезда. Затем он начинал со страдальческим видом играть, страшно фальшивя.
читать дальшеПока он готовился к выступлению, его товарищ забирался в помещения, где стояли корзины с испорченными апельсинами и помидорами. Он продавал гнилые фрукты пассажирам, намекая, что они могут послужить неплохими метательными снарядами против несчастного музыканта. Он коварно подготавливал избиение и сам подавал знак к его началу.
Оно начиналось с нескольких робких бросков, неточных и не долетающих до цели. Потом в дело вмешивалось самолюбие стрелков, и снаряды начинали ложиться ближе к незадачливому скрипачу, который был изрядно напуган, но не переставал терзать уши слушателей своей игрой. Снарядов летело все больше и больше, и наконец один из них задевал скрипача, забрызгивая его кровавым соком. Меткого стрелка приветствовали аплодисментами, и цены на боеприпасы начинали подыматься. Через несколько минут несчастный оказывался под проливным дождем из гнилья. Самые коварные время от времени нацеливались на инструмент, который выскальзывал от удара из длинных бледных рук. Скрипач, забрызганный липким соком, соскакивал с ящика, стараясь не поскользнуться на корках и кожуре, подбирал деньги, шапку и скрипку и обращался в бегство, преследуемый градом снарядов. Вокруг раздавался неистовый хохот, и буйное веселье не прекращалось до самого отплытия.
Как говорили, музыкант со своим другом немало зарабатывали таким способом. Но, когда мы видели их потом где-нибудь на террасе кафе, они вовсе не производили впечатления веселых пройдох. Как-никак они были в своем роде знаменитостями. И, хотя мы и знали всю подоплеку этого дела, мы не могли удержаться от смеха, когда присутствовали на избиении. Это было как в фильмах Шарло... (т.е. Чарли Чаплина - F_G)Неизвестно почему, но парикмахерская – это место, где люди сбрасывают свои маски. Делец пускается здесь в откровенности. Недотрога вспоминает свои романы. Циник становится сентиментальным. Если бы обстановка была более величественной, то легко можно было бы вообразить, что находишься в огромной исповедальне, куда каждый под тем пустым предлогом, что ему надо поправить прическу, приходит, чтобы излить при свидетелях то, что лежит у него на душе. (...)
Нужно сказать, что женщины, приходившие сюда привести в порядок свои прически, мало чем напоминали клиенток моей сестры: большей частью это были не блещущие целомудрием девицы, которые ловили в порту туристов и матросов.
читать дальше
Это были хорошие клиентки. В самом деле, их профессия требует безупречного внешнего оформления и в то же время очень часто предоставляет им случай растрепаться. В зале всегда сидели две-три из них: манерами они подражали женщинам из буржуазных семейств. На чай они давали по-королевски щедро.
Они вели себя сдержанно и скромно, когда рядом с ними ожидала очереди мать семейства или порядочная женщина, заводившая разговор о детях и о трудностях жизни; оставаясь в своем кругу, они теряли эту сдержанность. Начинались бесконечные воспоминания о различных событиях их жизни. Незнакомый, таинственный, возбуждающий любопытство мир вставал передо мной из их рассказов. Они не только не скрывали своего занятия, но говорили о нем, как о вполне респектабельной профессии.
Так же, как портнихи, секретарши или телеграфистки, они делились друг с другом приемами, уловками, методами работы – плодами добросовестно приобретенного опыта. Сначала они казались мне женщинами, приехавшими издалека и живущими по непонятным обычаям.
Они питали пристрастие к журналам, где печатались сердцещипательные романы. Они воображали себя их героинями, подробно разбирали поступки действующих лиц, восхваляли добродетель и поносили порок. Они рассказывали друг другу содержание фильмов, вспоминали привлекательных актеров, мечтали, что когда-нибудь они вдруг ворвутся к ним в жизнь. Нарядные пароходы, кругосветные путешествия, тропические гавани, райские острова, роскошь...
Все они верили в судьбу и в глубине души были сентиментальны и добросердечны, что ясно обнаруживалось из их рассказов. Иногда они вспоминали каких-то мрачных субъектов, иногда описывали своеобразные, а временами устрашающие черты своих покровителей, издевались над своими клиентами. Слушая, как обстоятельства превращают самых суровых бюрократов в забавных обезьянок, самых надменных дельцов в кривляющихся паяцев, самых благородных джентльменов в пьянчужек, я начал другими глазами смотреть на некоторых, с виду достоянных и солидных людей.
- Мой толстяк-виноторговец, ты знаешь, который бывает по четвергам, так он ударился в слезы, разговаривал с фотографией своей дочки, швырял деньги в воздух, хотел, чтобы я назвала его грязной свиньей...
- Мой старик-маркиз, ты знаешь, который все время меняет трости, - у него по одной на каждый день недели, - так он является с накладной бородой и требует, чтобы я его называла Ландрю (известный маньяк-убийца - F_G), своим маленьким миленьким Ландрю, а я говорю ему, что проще отпустить себе настоящую бороду, чем играть в деда-Мороза, но он говорит, что седая борода будет его старить, и что из-за своих нечестивых мыслей о женщинах он в конце концов очутится в аду и будет гореть там среди миллионов женщин...
- Мой колониальный офицер говорит, что мы – лучше всех женщин на свете, что остальные тайком проделывают то же самое, но не находят в себе смелости признаться в своей порочности, что если бы он был у власти, то собрал бы нас всех и увез туда, где все бы нас уважали, и поместил бы на место тех, в их дома, а тех отправил бы сюда, чтобы они делали за нас нашу работу, и еще он говорит, что ни одна из нас не заслуживает такого презрения, как самая уважаемая дама из высшего общества...
Они делились также своими мыслями по поводу человечества и жизни. Некоторые из них, щеголяя своим цинизмом и пессимизмом, верили вместе с тем в удивительные вещи: в искупление, честность и справедливость. Однако они были убеждены, что судьба обошлась с ними предательски, и дружно обвиняли жизнь, которая вышвырнула их за пределы достойного существования. Они ни за что не хотели признать, что этому сильно способствовало дурное общество, куда они попали в свое время, а часто и их собственная чудовищная лень. Нас спасали воскресенья. Может быть, это пошлый день, который для некоторых состоит из перчаток и котелков, кривлянья и вежливых ужимок: «ах, прошу вас», «моя дорогая», «какой прекрасный вечер», «разумеется, разумеется»; может быть, это тюрьма из целлулоида и камерной музыки. Но для тех, кто потеет целую неделю, это передышка, отдых, веселье, победа над усталостью.
читать дальше(...) Я думал: вот мы, усталые докеры, металлисты, железнодорожники, шахтеры, нас обкрадывают на работе, нас эксплуатируют, нам даже некогда взглянуть на солнце, и любовь у нас не такая, какой она должна быть, и девушки не обращают на нас внимания – словом, все идет не так, как нужно. И вот приходит человек, он поет для нас, и в его песнях говорится, что одной крошечной золотой пылинки надежды достаточно, чтобы заставить засверкать все вокруг. И наши заботы льнут к словам его песен – песенка спета, а с ней улетела и забота... Песни рассеивают горести и помогают открыть всю красоту мира в милом нам лице. Пусть ушел певец – песни его остаются, люди напевают их, мурлыкают про себя и чувствуют себя не такими одинокими... Этот поющий человек похож на нас, он такой же, как мы, только ему вместо молота, или кирки, или тяжелого мешка нужно научиться справляться со страхом, таким же, какой испытывал я, и найти песни, которые нам нужнее всего. Это его труд, ведь нам, рабочим, так нужны живые песни... Я думал обо всех тех, кто поет или показывает свое умение на сцене, кто рисует или пишет книги. Их, должно быть, миллионы на нашей планете, но мы не можем узнать их всех, у нас так мало времени и, кроме того, нас не научили разбираться в путях их искусства, часто таких запутанных и сложных. Я думал, что нам нужен прямой и простой человек, брат, друг, который сможет показать нам прекрасное, заставив нас поверить, что оно всегда жило в нас самих, в наших сердцах, только было скрыто, как блеск металла под слоем окиси...(перевод М.Кочарян)