Лагерное. Дубль третий. "В час переживания".

[azaroton-oikon]

И, раз уж пошел процесс, то притащу сюда и это. Эта статья появилась в журнале "Крестьянка", когда он составлял весомую долю чтения для моего сердца и разума. Тогда у меня не было никакого представления о дворовых песнях, содержимое того альбома подчас казалось "не стоящим внимания"... Только потом стало известно по опыту, на какое поразительно глубокое чувство можно спеть самые банальные слова-мотивчик. Только потом были и "В нашу гавань заходили корабли", и "Песни нашей коммуналки" Розовского. И с каждым годом мысли возвращались - наверное, потому что здесь не про гранитное и пламенное, а про живое и человеческое. Про историю не из учебника. И про человеческое достоинство - не в качестве профанации.
Хотя там есть весьма неканонические "подлые Катюши".

ДЕВИЧИЙ АЛЬБОМ

Три года назад инженер одного из петрозаводских предприятий побывал в туристической поездке в Чехословакии. В южночешском городке Таборе к нему обратилась пожилая женщина: «У меня есть книга на русском языке. Может, возьмете, она писана от руки».
Полученный подарок оказался и не книгой вовсе, а альбомом молодой украинской девушки Лиды Ивенко (полностью – Лидии Константиновны Ивенко), отражавшим ее жизнь с января 1943-го по июнь 1945-го в немецком лагере, расположенном почти у французской границы, близ местечка Саарбрюккен.
Легко понять, какое потрясение испытал первооткрыватель столь необычного документа. Мы привыкли к стереотипам: на одном полюсе – альбом Анны Керн, на другом – дневник Анны Франк. А тут нечто невиданное: песни и частушки, приметы и гадания, портреты немецких и американских актеров и актрис, открытки с цветочками и голубками... И все это перемежается короткими записями об усталости и тоске по родине, о горьких слезах, проливаемых хозяйкой альбома и ее подругами в «проклятой неметчине».
Я держу в руках толстый гроссбух в черно-сером переплете. Под плотной, изготовленной с немецкой тщательностью обложкой – большие, чуть удлиненные страницы формата «in folio», как называли раньше. Отсюда и пошло слово «фолиант». Нумерация страниц типографская, в конце гроссбуха – алфавитная тетрадка с цветными немецким буквами. Между страницами – огромная, во весь лист промокательная бумага.
Альбом начат 16 января 1943 года. Первыми сделали записи, видимо, ближайшие подруги Лиды Ивенко. «Помни меня! Катя Горобец!» «На память Ивенко Лиде. Радченко Галя». И записывают на память владелице альбома озорные частушки:
Голубая косыночка
По полу валяется
Кто ноги моей не стоит
Тот за мной гоняется
Не зато тебя люблю
что серая кепка
А за то тебя люблю
Что целуешь крепко
(Пусть не удивляется читатель отсутствию знаков препинания. Я по возможности постараюсь сохранить синтаксис и орфографию оригинала).
Откуда такая разухабистость и веселость? Скорее всего сам факт появления альбома у одной из девушек был достаточно значительным событием в унылой лагерной жизни. И подружки стремились порадовать Лиду. Но перевернем еще несколько страниц и убедимся, что мотив горя, страдания и жалости становится доминирующим в стихах, песнях и рассказах, которые регулярно и старательно заносит в альбом Лида Ивенко.
БРАТ И СЕСТРА
Вот послушайте вы, товарищи,
Я хотел вам рассказ рассказать,
Как в одной семье
Такой случай был:
Брат сестрицу гулять приглашал...
Дальше рассказывается, что противоестественные ухаживания брата были категорически отвергнуты. Но однажды в базарный день, когда все уехали из дому, он своего добился.
Совершилося преступление,
И не вынесла это она.
Молодая грудь повалилася –
Разрыв сердца, она умерла...
А что же брат? «Взял веревочку и повесился на просторном своем чердаке...» Почему на просторном? Ни один литературовед не сумеет вразумительно ответить. Есть тут какая-то загадочная точность эпитетов и словесных сочетаний, свойственная поделкам такого рода. А главное, я очень хорошо представляю, как плакали девчата, читая эти жалостливые строки в альбоме. Жалость к несчастным героям песни переносилась на свою беспросветную жизнь на чужбине.
Под портретом Пауля Хартмана – мужчины явно киношной внешности – записана замечательная украинская песня: «... выйди, дивчиноньку, выйди, коханая, хоть на хвылиночку в гай». Под песней – дата: 20/1 – 43 р. Так, кстати, в подавляющем большинстве случаев – р. («року», то есть по-украински «года»). В то время как стихи, песни писаны и по-украински, и по-русски, а иногда и на «смешанном» языке. А вот год неизменно помечен буквой «р» - «рок», что из сегодняшнего дня воспринимается не как будничный год, а как рок, судьба...
20 января, видимо, новенькая девушка Антося вместе с Лидой Ивенко записывают несколько милых их сердцу украинских и русских песен: «Стоит явор над водою», «Заповит», «Очи черные», «Любовь и разлука». А чуть ниже сделана приписка:
«Лида!
Любить люби, но осторожно,
Люби не всех и не всегда,
Не забывай, что есть на свете
Измена, ложь и клевета.
Антося Козяревьска в час переживания в немецких лагерях, г. Саарбрюккен».
С каждой страницей в альбоме появляются новые имена Лидиных подруг. Вот Лида пишет:
Если услышишь, Нюта, мой друг,
Что птичка в саду распевает,
То помни, что Лида – твой друг
Привет тебе с ней посылает.
Бывшей наилучшей подруге Зеркаль Ане (Анна, Анюта, Нюта. – М.Г.) в Крыму, г.Ялта, поселок Массандра, «Массандровский винкомбинат». Расстались с нею 22 ноября 1941 г.».
Как и при каких обстоятельствах расстались лучшие подруги в ноябре сорок первого? Каким образом послание с песней попало Лиде в далекий Саарбрюккен? По почте, с оказией? Остается только гадать.
Читая альбом Лиды Ивенко, знакомишься с огромным количеством «самописных» военных песен. Канули в Лету имена их авторов, но одно несомненно: стихотворный и песенный «андеграунд» получил во время войны широчайшее распространение. Только знаменитой «Катюши» с совершенно другими словами в альбоме встречается пять (!) вариантов. А вот один из образчиков самодеятельного творчества, записанный в воскресенье 24 января 43-го года.
На горизонте заря зажигается.
Красный мы видим закат.
А на руках у сестры умирает
Красно-балтийский моряк.
Если стихи и песни профессиональных литераторов еще как-то доходили до передовой через фронтовые газеты, то чем было питаться душе военнопленного или обитателя трудового лагеря? А ведь духовный голод был не менее свиреп и страшен, чем отсутствие хлеба насущного...
И снова сквозь слезы отчаяния на страницы альбома выплескивается игривая шутка. Цветными карандашами посредине листа выведены пляшущие буквы:
ЧАСТУШКИ.
Балалайка, балалайка,
Балалайка лакова.
Что с парубком, что с женатым
Любовь одинакова.
Война войной, лагерь лагерем, а сердца девушек все равно жаждут любви – пусть далекой, несбыточной, безответной. Или хотя бы книжной, придуманной. Так, в один из февральских дней (в воскресенье) в альбом записывается «ужасный» рассказ.
Рассказ написан почерком явно не Лидиным, скорее всего мужским. Об этом же говорит сделанная под текстом приписка: «На память Ивенко Лиде в час пребывания в неметчине. Дорошенко Саша». Хотя и фамилия, и имя могли принадлежать лицу как мужского, так и женского пола.
Между листами засушенные цветы этой самой «неметчины». Сколько им лет? 47 миновало с того лагерного года, почти на полвека постарела Лида Ивенко, если жива, конечно. А пока... Пока она еще молода, но оторвана от родной земли, от мамы, от украинских хат с мальвами в садочках. Поэтому, наверное, естественным образом появляется желание переосмыслить свои настроения самостоятельно. Так слагаются собственные непритязательные, но искренние строчки.
Далеко от Украины,
Далеко, не бачу.
А как вспомню про родиму,
То горько заплачу.
Как приснится Украина,
Так легко вздохнути.
Только вижу моя хата
На замок замкнута.
Тоска и любовь – вот два ведущих мотива от первой до последней страниц альбома. Война, немецкий лагерь, вроде бы и время, и место для лирических настроений неподходящие. Но когда тебе 16-17 лет, какая же сила на свете может помешать романтическим мечтаниям? И вот уже со слов каких-то знающих и умудренных подруг записываются «Правила любви девушки. Лекция профессора Хохлова». Не могу удержаться, чтобы не познакомить читателей с маленьким кусочком «лекции»:
«Когда бываешь с юношей, который тебе нравится, никогда не садись отдельно, а всегда садись вместе. Когда ходишь (замечательная терминология для профессора! – М.Г.) с ним первые вечера, будь к нему ласкова, много говори, рассказывай. Но если он тебе не по душе, дай отказ сразу, потому что, если он влюбится и потом не захочет перебороть своей любви, то может покончить жизнь... Когда встречаешься с юношей, спрашивай, что он чувствует, зачем прижимает, зачем целует. Если он точно дает ответы на эти вопросы, значит, он тебя любит...»
Идет время, зима сменяется весной, и с каждым днем прибывает стихов и песен в альбоме.
По существу, альбом мало-помалу превратился в своеобразный клуб соотечественников, оторванных не только от родимого дома, но и от родного языка, от литературы, от близкой сердцу музыки и заученных с детства песен. Тем и объяснимы его разностилье и разножанровость, что это плод коллективных усилий. И, конечно же, предмет общей радости в серой и беспросветной жизни, и постоянный повод, чтобы собраться вместе после трудно пережитого дня и хоть немножко отдохнуть душой.
Откликнитесь, Лидия Константиновна, если судьба пощадила Вас! Сколько же вам сегодня? Шестьдесят три – шестьдесят пять – никак не больше. Где ваши, без всякого преувеличения, героические подруги Нюта Зеркаль, Галя Радченко, Вера Сивоконь, Катя Горобец? Обрели ли хоть в старости покой? Или влачат свои дни в убогих домах престарелых, ежеминутно попрекаемые немощью, с просьбой хоть малого внимания к себе?..
На отдельном, вложенном в альбом сером листочке записан куплет нравоучительной песни явно самодеятельного производства.
А еще через несколько дней в альбоме появляется вариант «Катюши», также с воспитательным уклоном:
Слушай песню, подлая Катюша,
Я сложил тебе в родной Москве,
В лазарете. Был я контужен
На своем гремучем на КВ.
Я окреп в московском лазарете
И опять с машиною готов
Рваться в бой за родину Советов
И громить заклятущих врагов.
Только мне от близких больно слышать,
Что навек ты жизнь запродала:
Комсомолка честная Катюша
Совершает подлые дела.
Иль не ты в Октябрьскую победу
Под звездой Советов родилась?!
А теперь фашисту-людоеду
За буханку хлеба продалась.
***
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой,
А в зеленом садике Катюшу
Целовал фриц-немец молодой.
Видно, вопрос о девической чести возникал и обсуждался в кругу Лидиных подруг не случайно. Думаю, что не только на оккупированных территориях, но и здесь, в Саарбрюккене, девушки не очень строгого поведения могли в значительной степени облегчить себе жизнь. Приведенные строки, по-моему, очень точно передают отношение Лидиного окружения к такого рода «спасению».
Отрывок из доморощенного романа «Красотка» украшен глянцевой открыткой с астрами, целующимися голубками – типичный немецкий кич. И вдруг родная, пронзительно лирическая нота врывается в это чужое пошлое окружение:
Ночь светла.
Над рекой тихо светит луна,
И блестит серебром
Голубая волна...
Вновь весьма легкомысленное распределение дней недели: «Понедельник – неожиданность, вторник – ссора, среда – предложение, четверг – скука, пятница – успех задуманного, суббота – любовь...» Отвлекаясь от места и времени, можно подумать, что это альбом праздной и скучающей девушки, а не заключенной лагеря. Между тем на этой же странице есть приписка: «Писала очень плохо. Болит средний палец – перебила 3 дня назад».
В очередное воскресенье записаны стихи Лидиного сочинения под названием «Воспоминание про Украину». Попробую перевести с украинского, как сумею:
В воскресенье я тяжко страдаю,
Мое сердце болит и болит,
По щекам льются слезы ручьями,
Пусть никто меня в том не винит.
Я забыта, покинута всеми.
Где ты, Валя, подруга моя?
Тебе выпала доля счастливей –
С тобой мама родная твоя...
Дальше следует обещание «ни с кем так не дружить, как с дорогой Валей» и приписка: «О! Трижды проклятая жизнь!»
Но и Лиде чуть-чуть улыбнулось счастье. Скоро в ее жизни появляется Миша, который записывает в альбом девушке свое сочинение, названное длинно и немножко выспренно: «На память Лиде от Миши во время проживания в Большой Германии». Кстати сказать, Миша – явно не земляк, потому что пишет без украинизмов, даже расставляет знаки препинания.
Этот лихой Миша записал в альбом песню шофера:
Клянусь поршнями, цилиндрами,
Клянусь коробкой скоростей,
Клянусь запальными свечами
И всей кабинкою своей...
Лида продолжает заполнять свой альбом. Чаще всего это делается в ночь с субботы на воскресенье. Например, после донской песни «Скакал козак через долину» есть пометка: «3 ч. ночи. Все девчата уже спят, а мне домывать еще свою половину пола». Несколько записей сделаны «во время болезни правого глаза».
А на дворе уже лето сорок четвертого. Лида пишет почти без украинского «акцента». Да и сами записи стали более смелыми. По всей вероятности, мощные наступления наших войск в странах Восточной Европы, приближение союзников с другой стороны не могли не повлиять на всю атмосферу лагеря.
В этой песне спою я, родные,
Как живется в плену, в лагерях,
Как собаками немцы травили,
Полицейские били в дверях.
Распорядок мы все изучили
От зари и до самой зари,
За баландою в очередь плыли,
Еле двигая ноги свои.
Кто не мог, тот из сил выбивался,
Получал свой последний паек,
Тот едва ли живым оставался,
Боль и голод валили тех с ног.
А наутро за ноги таскали
Всех оставшихся в грязный сарай.
Как патроны в обоймы, складали
Для отправки готовыми в рай.
Но альбом есть альбом, он не может существовать без лирических стихов и песен. «Липа вековая», «Чилита», «Вишневая шаль», еще один вариант «Катюши»:
Слушай песню, подлая Катюша,
Честь свою ты немцу отдала.
Так скажи же, подлая Катюша,
От кого ребенка привела?
Под этими строчками – маленькая приписка: «Ложусь спать. На работу вставать очень рано после бомбежки в Саарбрюккене». Итак, обстановка на фронте резко изменилась: наши войска наносили мощные удары в Румынии, а англичане приступили к массированным бомбардировкам в Германии. Для заключенных в Саарбрюккене появилась надежда на освобождение. Но режим в лагере пока не меняется. Об этом можно судить по ироническому стихотворению Лиды «Режим», написанному 24/IX – 44 г.
Теперь расскажу об одежке,
Какую на праздник ношу:
По будням ношу крепдешины,
В воскресенье в латках хожу.
Ой, мама, мамаша родная,
Пора написать о еде:
250 грамм хлеба получаю
И капуста сырая в воде.
На работу хожу незаметно,
Одежда рабочая есть:
Комбинезон длиною 2 метра
И ботинки № 46.
Цветными карандашами крупно написанное слово «Прощанье». Чуть ниже пометка: «Переезд в Лейбах».
В Лейбахе заполнено совсем немного страниц. Подробно расписано гадание на картах. Каждая масть и каждая карта. Например, бубновая семерка означает: «любовник вам совершенно верен. Полагайтесь на него. Будьте спокойны, он думает только о вас».
За этими строчками синим карандашом: «На память Лиде от Верки. Лейбах, лазарет». И вновь появляется «Катюша» еще в одном варианте:
Позабыла милая Катюша,
Письма Вани в печке подожгла,
По соседству, на немецкой кухне,
Старика там повара нашла.
Приносил ей повар ежедневно
Корки хлеба, шнапс и колбасу.
И за это милая Катюша
Целовала Франца по часу.
А вот уже почти в самом конце гроссбуха какой-то Гаврюша записал жалостливую песню «Страдания матери о дочке», закончив припиской: «Лейбах, около Саарбрюккена. В великий час, когда Англо-американские войска вызволили от гнета фашистских гадов. 1/IV-45 года».
И, наконец, самая последняя страница альбома под номером 315. Лихим и уверенным почерком воспроизведен классический текст все той же «Катюши» и объяснение: «Эти строки мною написаны в память моего пребывания в г.Табор моей многоуважаемой хозяйке Ирине Вячеславовне. Иногда вспоминайте ваших квартирантов. Старый сержант – Л.Опа... (подпись неразборчива – М.Г.) 15.09.45 г.
Я подозреваю, что старший сержант прочел альбом и остался очень недоволен «Лжекатюшами». И по своей сержантской любви к порядку решил осчастливить хозяйку дома каноническим текстом. Но как попал альбом Лиды Ивенко в Табор? Какова судьба девушек? Все ли они вернулись на родину – ведь их освободили войска союзников? Вопросы, загадки... нелегко их решать почти полвека спустя.
Впрочем, я и не ставил перед собой такой цели. Мне хотелось дать возможность читателям хотя бы бегло перелистать альбом Лиды Ивенко – уникальный документ той далекой эпохи.
Еще раз напоминаю имена тех, кто либо оставил свой автограф в альбоме, либо упоминается на его страницах: Лидия Константиновна Ивенко; Люда Подопригора; Галя Инзик; Катя Горобец; Галя Радченко; Анна Зеркаль; Вера Дмитриевна Сивоконь; Галя Антоненко; Мария Пивовар; Антося Козяревская; Аня Байдаченко; Варя Пономаренко; Аня Мороз; Маша Волошенюк; Василий Иванович Кореньков; Михаил Никифорович Буров (возможно, тот самый «Миша»); Гаврюша (фамилия неизвестна); Жорж Турчановский; Саша Дорошенко.
Я с грустью думаю о том, что и в этот год, как и в предыдущие, в майские дни всенародных торжеств подростки военной поры, хлебнувшие лагерного лиха, ставшие бабушками и дедушками нынешнего молодого поколения, вряд ли услышат слова поздравления и признательности. Ведь им не пришлось воевать на фронте, и даже по официальному статусу они не отнесены к уважаемой категории «ветеранов войны». Они – ветераны плена и подневольной работы на чужбине – до сих пор пребывают в положении людей «второго сорта».
А между тем подвиг был. Не очень-то заметный на первый взгляд, негромкий и не рассчитанный на внешний эффект, этот подвиг состоял порой лишь в упорном сопротивлении перемалывающему индивидуальность «немецкому порядку», в сохранении своего языка и культуры, своих традиций и песен.
Они не взрывали фашистские укрепления, не шли на таран в воздушных боях, не пускали под откос поезда и даже не писали листовок. Но каждую минуту своей жизни боролись за сохранение человеческого в человеке.
Марк Григорьев.