И теперь довольно часто, ожидая на станциях раненых, она безошибочно видела фигуры – безошибочно, с первого взгляда, она выделяла их из толпы, как будто инстинктивно. Словно набравшись смелости на фоне ужасов войны, многие даже из таких, как Стивен, выползли на свет из своих нор, вышли на дневной свет и предстали перед своей страной: «Что ж, вот я – примешь ты меня или отвергнешь?» И Англия приняла их, не задавая вопросов: они были сильными и умелыми, они могли занять место мужчин, они могли быть организаторами, если бы их способностям дали развернуться. Англия сказала: «Большое спасибо. Вы – то, что как раз нам нужно… в данный момент».
Итак, рядом с более удачливыми женщинами работала мисс Смит, что разводила в деревне собак; или мисс Олифант, что отроду ничего не разводила, кроме тяжелого груза комплексов; или мисс Тринг, что жила вместе с милой подругой на скромной окраине Челси. Признаться, у них у всех была одна большая слабость, слабость к униформе – но почему бы нет? Хороший работник достоин своего солдатского ремня. И потом, у них были далеко не слабые нервы, пульс их бился ровно во время самых жестоких бомбежек, ведь не бомбы тревожат нервы инверта, а скорее молчаливая безмолвная бомбардировка со стороны благонамеренных людей.
Но теперь даже по-настоящему милые женщины, те, что носили заколки в волосах, часто находили полезными своих менее ортодоксальных сестер. «Мисс Смит, заведите мне, пожалуйста, машину – двигатель так замерз, что я не могу заставить его работать». «Мисс Олифант, взгляните, пожалуйста, на эти счета – я так плохо управляюсь с цифрами». «Мисс Тринг, можно на время взять у вас шинель? Сегодня утром в кабинете просто арктический мороз!»
Не то чтобы эти женщины, всецело женственные, были меньше достойны похвал; может быть, даже больше, ведь они отдавали все, что могли, ничем не ограниченные – им не надо было смывать с себя никакого клейма на войне, им не было нужды защищать свое право на уважение. Они благородно откликнулись на зов своей страны, и пусть Англия этого не забудет. Но другие, те, которые тоже отдали все, что могли – пусть их не забудут тоже. Возможно, они выглядели несколько странно, а некоторые так наверняка, и все же на них редко глазели на улицах, хотя они шли довольно широким шагом – может быть, от застенчивости, а может быть, от смущенного желания заявить о себе, ведь часто это одно и то же. Они были частью вселенского потрясения, и потому их принимали. И, хотя на их солдатских ремнях не было мечей, на их шляпах и фуражках не было уставных кокард, в эти страшные годы был сформирован тот батальон, который никогда потом не был расформирован полностью. Война и смерть дали им право на жизнь, и жизнь казалась им сладкой, такой сладкой. Позже придут горечь и разочарование, но никогда больше эти женщины не согласятся отступить в тень, в свои углы и норы. Они нашли себя – так водоворот войны принес с собой внезапную месть.
(Рэдклифф Холл. Колодец одиночества)