Давненько у меня предисловий не было...

[azaroton-oikon]

... хотя этот сборник попался мне очень давно на каком-то книжном развале - как раз в тот момент, когда возможность в первый раз прочесть Оруэлла, Замятина и Хаксли, да еще в одном издании, оказалась мне очень кстати. Да еще к ним были целых три статьи, которые я и положу себе в коллекцию, удивляюсь, почему этого до сих пор не сделано. Ох и не под каждым словом я в них подпишусь, особенно в этом посте... но ценно, по-моему, не только для понимания антиутопий, а заодно всего двадцатого века заодно, но и для понимания специфически конца восьмидесятых - во всяком случае, того материала, на котором, пожалуй, формировалось тогда личное мое мышление, это точно

Обратная сторона обложки, без указания автора
«…Настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные и благонадежные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики, - писал Евгений Замятин (1884-1937) в знаменитом эссе «Я боюсь» 1921 года. – А если писатель должен быть благоразумным, должен быть католически-правоверным, должен быть сегодня полезным, не может хлестать всех, как Свифт, не может улыбаться над всем, как Анатоль Франс, - тогда нет литературы бронзовой, а есть только бумажная, газетная, которую читают сегодня и в которую завтра заворачивают глиняное мыло».
Антиутопии во все времена создавали еретики. Не-безумцу написать антиутопию невозможно.
Роман-предупреждение – весьма склочный и неуживчивый литературный субъект: он не терпит чарующих грез и ностальгических видений. Наилучшее самочувствие антиутопия обретает в обществе себе подобных. Соседство бунтаря Замятина, отшельника Оруэлла и скептика Хаксли – приемлемый вариант литературного «уплотнения» на площади одной квартиры-книги. Кстати, слова «бунтарь», «отшельник» и «скептик» в данном контексте можно свободно менять местами.

Антиутопия – не просто литературный прием. Не просто жанр. Это – кредо. Не противоречат ли такому кредо слова Олдоса Хаксли (1894-1963), декларируемые как авторская позиция в рассказе «Книжная лавка»? «Я часто думаю о том, что лучше не пытаться решать проблемы бытия. Жизнь достаточно трудна и без того, чтобы еще усложнять ее, думая о ней…»
Нет, не противоречит. Дело в том, что банальность в устах большого художника – всегда сигнал: здесь что-то не так. Скорее всего, надо вернуться и перечитать другими глазами. Может быть, придется перевернуть смысл.
В антиутопии каждая строчка сигналит: думайте, думайте, думайте! Здесь многое не так. Здесь _все_ не так!
Животные в «Скотском уголке» - не животные, и это лежит на поверхности. Но и нумера в «Мы» - вовсе не нумера в каком-то далеком будущем. И «новый мир» Хаксли настолько не нов…
Как же тогда воспринимать антиутопии? Только примеряя на себя и на сегодняшний день. И делая из этой примерки выводы. «Все пророчества интересны главным образом тем, что они проливают свет на эпоху, в которую они родились… - писал О.Хаксли. – Наши представления о будущем… выражают наши современные страхи и надежды.
И все же – о чем антиутопии ХХ века? О мраке, ужасе, беспросветной ночи? Вовсе нет. Все они – без исключения – о свете, который _обязан_ наступить после безвременья тьмы. И о тепле, которое судьба и природа стремятся сберечь в душах людей.
Закончим словами Джорджа Оруэлла (1903-1950): «Каждая строчка моих серьезных работ с 1936 г. написана, прямо или косвенно, против тоталитаризма и в защиту демократического социализма, как я его понимаю».

Чем вымощена дорога в рай?
Антипредисловие

Не бойтесь сумы, не бойтесь тюрьмы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет – я знаю, как надо!
А. Галич

Один вопрос для нас пока остается открытым. Почему фантастика практически во всех своих воплощениях, даже самых верноподданнических, вызывала, да и что греха таить, вызывает глухое раздражение идеологов и практиков Административной Системы и просто лютую ненависть – вершителей Аппарата? Почему долгие годы «Собачье сердце» М.Булгакова ходило только в списках, «Улитка на склоне» А. и Б.Стругацких в ксерокопиях, а «Час быка» И.Ефремова вышел в обкорнанном виде? Почему масса рукописей талантливых молодых авторов не проходит редакторских заслонов и издательских кордонов? Рискуя ошибиться, выскажу предположение. С фантастической сатирой все более или менее ясно, фантастическое здесь – прием, усиливающий актуальность, злободневность, а сатира – нож острый для любой иерархии. Что же касается так называемой научной фантастики, этого незаконнорожденного плода любви готического романа и научно-популярного очерка, то с ней дело обстоит трагичнее. В своих произведениях, даже самых низкопробных, бездумно-нафантазированных, она невольно расшатывает стабильность миропорядка и, более того, посягает, не подозревая своего греха, на одну из важнейших прерогатив власти Административной Системы. А именно: каким быть будущему – знает и определяет Аппарат, и только он! Никому из копошащихся во прахе смертных не дано знать будущего – оно вынашивается в тиши кабинетов, проговаривается в тени кулуаров и выписывается в уюте заповедных дач.

В наш век, век обретений и потерь, крайне трудно определить – кто ты есть, где живешь и когда, в каком времени. Мощные и до отвращения изощренные механизмы воздействия на массовое сознание порождают удивительную смесь мифов и реалий. Я видел чилийца, искренне убежденного, что живет в свободной стране. При этом он знал и помнил о стадионах, обращенных в концлагеря, был знаком когда-то с Виктором Харой. Мне довелось беседовать с американцем – он темпераментно уверял меня, что они в космосе обогнали нас лет на сто. Это было через месяц после трагического старта «Чэлленджера». А совсем недавно я до хрипоты спорил с доктором физико-математических наук, моим соотечественником. Он фанатично стоял на своем – атомная энергетика абсолютно безопасна, если она в руках профессионалов, а Чернобыль, Тримайл Айленд и прочие – результат вопиющего головотяпства. И ведь чуть не убедил…
Аберрация восприятия действительности – бич всех времен и народов. Не сквозь прозрачный кристалл мы смотрим на мир, а через многогранную призму интересов – личностных, групповых, классовых… Когда же противоречия между взглядами обостряются – сквозь прорезь прицела. И тогда во имя очередной великой идеи или же равновеликого мифа человек идет на человека, брат казнит брата, дети отрекаются от родителей, торжествуют гиены, стервятники и вожди.
История человечества может предстать взгляду пессимиста грандиозной нескончаемой бойней во имя очередного мифа: о добром и справедливом государе, о мерзком коварном враге, о жизненном пространстве, о врагах народа и их пособниках…
Сейчас, в наши дни, когда идет активное отделение зерна от плевел, вопрос стоит так: сумеем ли мы отделить миф от истины, потребный вымысел от неудобоваримой правды? Решение этого вопроса не терпит отлагательств, так как заполнение идеологического вакуума – процесс непредсказуемый. Один из аспектов социального прогресса – борьба научного мировоззрения с мифологическим сознанием. Борьба идет давно, возможно, с момента возникновения разума. И в битве этой сшибаются порою насмерть философы, писатели, теологи…
Но какие бы концепции мы ни рассматривали, как бы ни сопоставляли, сравнивали, изучали – рано или поздно выйдем на понятие, ставшее в некотором смысле универсальным символом.
Итак – утопия…

* * *
Лорд-канцлер распутного и жестокого короля Генриха VIII обвинен в государственной измене. Ему надлежит быть подвергнутым квалифицированной казни, что означает: «… влачить по земле через все лондонское Сити н Тайберн, там повесить его так, чтобы он замучился до полусмерти, снять с петли, пока он не умер, отрезать половые органы, вспороть живот, вырвать и сжечь внутренности. Затем четвертовать его и прибить по одной четверти его тела над четырьмя воротами в Сити, а голову выставить на Лондонском мосту».
Впрочем, лорд-канцлер окончил свои дни всего лишь на плахе: ми¬лость короля!
Так 6 июля 1535 года скатилась голова человека, литературное произведение которого стало своеобразной точкой отсчета, символом, меткой в социально-философских системах.
Томас Мор. «Весьма полезная, а также и занимательная, поистине зо¬лотая книжечка о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия». (Напомним читателю, что «утопия» от греческого «ой» — нет и «толоз» место. Т. е. «место, которого нет»).
Итак — «Утопия».
* * *
Наш самый читающий в мире читатель заслуживает доверия. Как правило, он не нуждается в предисловиях, где все уныло раскладывается по полочкам, аккуратно навешиваются ярлычки и сводят мелкие счеты. Если понадобится, читатель сам продолжит ряд творцов утопий — Томмазо Кампанелла, Михаил Щербатов, Жан Мелье, Тао Юаньмин, Владимир Одоевский, Анри де Сен-Симон, Чжан Тайянь, Шарль Фурье, Александр Богданов, Роберт Оуэн, Тан Сяньцзу, Гракх Бабеф... Сколько их еще было, политиков и философов, бунтарей и вероучителей!
Об утопиях написано множество статей, книг, исследований, диссертаций и монографий. При желании их легко можно найти в любой библиотеке.
Именно поэтому изложение утопических концепций и их антиподов не входит в нашу задачу. Именно поэтому то, что вы сейчас читаете,— не предисловие.
Итак, небольшая книжка, вышедшая в 1516 году в городе Лувене (Бельгия), обозначила собой то, что создавалось за тысячи лет до нее и, по-видимому, будет создаваться и тысячелетия после.
Скажем одно — все утопические концепции отталкиваются от неприяия действительности и строят мир иной — идеальное общество. Такого рода социально-философское моделирование можно рассматривать как отрицание существующих реальных отношений между людьми. Да, утопический социализм является предшественником научного коммунизма... в той же мере, в какой алхимия предшествует и порождает химию. Да, мечта о «золотом веке» порождала не только религиозно-этические концепции, но и конкретные «карты рая» с присовокуплением подробной росписи где-кому-с-кем-и-как-быть непременно счастливым, с кропотливо продуманной регламентацией деяний и помыслов, вплоть до санкций против тех, кто счастливым быть не соизволит.
Воздушные замки иногда строят на костях.
Творцы утопий движимы были наилучшими намерениями. Трудно усомниться в том, что они мечтали о светлом, радостном будущем, о прекрасном завтрашнем дне.
Итак, завтрашний день...
Уверенность в завтрашнем дне абсолютно необходима человеку, если, разумеется, психика его не осложнена специфическими обстоятельствами.
Но историческая практика показала, что достаточно небольшого сдвига в обыденном сознании, незаметной подмены предметов символами, и уверенность эта превращается в слепую веру, подкрепляемую почти песенным заклинанием — завтра будет лучше, чем вчера!
Апелляция к завтрашнему дню долгие годы срабатывала безотказно. Затянем потуже пояса, чтобы дети и внуки наши наелись до отвала и натешились до отпада!
Затянули! Но когда миновала година бедствий, когда одолели и восстановили, снова услышали ту же песнь. А кто виноват, что птица-счастье в руки не дается? Ну конечно же, враги народа: кулаки и подкулачники, диверсанты и шпионы, вредители и саботажники, космополиты разные... Вместо птицы-счастья искали и успешно отлавливали козлов отпущения. И разоблачали, и отмежевывались, и аплодировали, и скандировали — многие искренне! В этом весь ужас. Не все объяснить тотальным оболваниванием масс, не все списывает эйфория единения и сопричастности. Может, прав пессимист в горькой шутке: когда не хватает мяса, народ жаждет крови?!
Но нельзя бесконечно держать пояса затянутыми — наступает социальная дистрофия. И если не срабатывает отлаженный механизм уговоров, новые слова затерты, а старые заветы сметены вместе с церквами и мечетями, то возникает острая необходимость в субститутах, заменителях утопии. Начинается поиск... Хотя что их искать, вон, спешат обслужить, торопятся утешить и рвутся наобещать...
Роль одного из утешителей взяла на себя так называемая научная фантастика. Она еще ждет своих исследователей, которые займутся не худосочным критиканством и библиографическими забавами, а предъявят ей серьезный счет: где и с кем была она на баррикадах эпохи.
Фантастике есть в чем каяться: крылатой мечтой нас обольщали долго. И золотые дали расписывали филигранно, на зависть палешанам и близкое прекрасное сытое будущее в картинах изображали... Справедливости ради скажу и другое. Я знаю людей, которых наша фантастика 60-х годов в нелегкую минуту спасла тогда от самоубийства. Интересно было дожить и увидеть все это захватывающе придуманное великолепие. Дожили, но не увидели.
Впрочем, не о вине, а о беде нашей фантастики скажут строгие критики. История ее горестна и заслуживает большого отдельного разговора. Когда-нибудь...
А пока — завтрашний день!
* * *
История предостерегает — построение рая на земле процесс трудоемкий, неблагодарный и, с точки зрения вечности,— неосуществимый. Альтернатива — довольствоваться относительно полусытым существованием и дергаться из стороны в сторону. Здесь ключевое слово — «относительно» Беспокойные представители разделенного человечества не могут не заглядывать в тарелки соседей. А степень полусытости не везде одинакова. Или что одно и то же,— везде разная. Что далеко ходить, спросите жителя нашей неунывающей глубинки о московских магазинах. Спросите нашего туриста о не наших магазинах. Разумеется, это упрощенный, предельно упрощенный пример. Все мы полусыты по-разному. А сытости человек никогда не достигнет — натура не та! Воистину, разум — подарок Природы своему вечноголодному, перманентно неудовлетворенному, несчастному и убогому детищу!
Так вот, глядя на соседей или друг на друга, остро хочется идти и догонять, сокрушать и воздвигать, с песней жить лучше, веселей и дольше. Это естественно. Но спрос неизбежно рождает предложение, и везде, во все времена возникают поводыри, готовые вести всех нас в лучший мир, обещая установить царствие небесное во всем мире либо в одной, отдельно взятой стране.
Поводырь. Пастырь. Сильная личность. Сильная - без кавычек. Маниакально одержимые идеей власти, необычайно целеустремленные лидеры, вожди, фюреры, дуче в состоянии повести и ведут миллионы…
Куда? Вы знаете ответ.
В страшной игре на переломе столетия недоучившийся семинарист и художник- неудачник поставили в смертельной игре на карту целые народы - и проиграли! Германия не стала «юбер аллес», и долго ей пришлось смывать с себя ядовитые потеки нацизма. А сколько еще нам расхлебывать крутое варево сталинщины, разгребать завалы и сухостой ее последышей?
И вовсе не удивительно, что сплошь и рядом приходится слышать:
мол, приход Гитлера и Муссолини, Франко и Салазара можно было предотвратить. Их появление, а равно и других великих кровопускателей - Чингис-хана, Аттилы, Александра Македонского, Тимура, вовсе не историческая неизбежность, а так – каприз случая, роковое стечение обстоятельств. Что же касается Вождя Всех Народов - пардон, это наше, это не отдадим, костьми ляжем, но докажем, что в нем воплотились самые что ни на есть объективные законы истории, с объективными же и неизбежными издержками: коллективизацией, лагерями, истреблением цвета страны, пирровой победой, обескровившей страну…
Тираны появляются именно тогда, когда мы уповаем не на себя, а на доброго царя.
Так что же это — железная поступь истории или чудовищное искажение естественного пути развития?
* * *
Возможно, на этом месте терпеливый читатель и воскликнет: а какое, собственно говоря, отношение имеет все вышеизложенное к предмету книги?

Попробуем ответить так: великие идеи, а в их числе и великие утопии рано или поздно находят благоприятное место и время для своей реализации.
Вспомним школьный опыт. Если растворить изрядное количество соли в горячей воде, а потом ее охладить, то возникнет так называемый перенасыщенный раствор. Достаточно одного кристаллика соли в стакан - и раствор мгновенно каменеет. В определенных социально-исторических условиях может появиться «кристаллик» - сильная личность, и, сколь ни кристален ее образ,- раствор застывает, выставившись острыми гранями.
Роль личности в истории – вопрос проработанный, но не закрытый.
Однозначного ответа нет. Но скажем одно - личность, одержимая распаленным воображением, может, как этот кристаллик, заморозить всю нацию, страну до штыковой твердости. И неважно, что один из этих страшных благодетелей начитался дурной расистской фантастики в австрийских журнальчиках начала века, а другой мог почерпнуть свои фантастические представления о рае на земле во время семинарских бдений. Что любопытно – при всей фантастичности замыслов одинаковая неприязнь к фантастической литературе. Но об этом чуть позже.
Простым глазом видна опасность подмены научного социализма социализмом утопическим, построенным на химерах честолюбия, имперских амбиций, расовых и классовых абсолютов и манипулировании толпой.
За такое знание приходится дорого платить. Мы заплатили.
Утопический социализм всегда останется утопией — несуществующим раем в несуществующем месте. Непонимание этого вкупе с остальными причинами ведет к тому, что мы имеем Продовольственную программу вместо продовольствия, жилищный вопрос вместо жилья, а вместо единой семьи братских народов — проблему межнациональных отношений, обагренную кровью Сумгаита и Тбилиси...
Грешно и несправедливо отрицать достигнутое, нечестно, аморально винить героический и многострадальный народ в недожитом, недостигнутом. Он сделал и делает все, что может. Но кто ответит за то, что его десятилетиями вели из ниоткуда в никуда, прикрываясь лозунгами и фразами? Кто ответит за бездумно, садистски изощренно растраченные жизни? Кто ответит за то, что самую читающую и самую думающую страну превратили в кладбище идей? Неужели феодально-бюрократический аппарат, вся многомиллионная его громада сложит регалии и причиндалы власти и отдаст себя на суд народа? Да никогда!
На наших глазах начинается битва прогрессивных перестроечных сил с многоголовым чудовищем, имя которому — Административная Система. Не будем обольщаться, мы только еще ведем разведку боем. Главные схватки впереди.
В борьбе с этой, стоящей насмерть бюрократически-командной Системой особо мощное оружие — слово! Сейчас один из редких исторических моментов, когда литература может оказать значительное влияние на умы человеческие, укрепить их в выбранной позиции. Литература честная, искренняя, готовая идти на самопожертвование.
Сжигая за собой мосты, не прячьте в кустах маленькую лодочку.
Дочитав книгу до конца, ты будешь вооружен, читатель!
Вооружен против тоталитарной системы подавления личности («Мы» Е. Замятина), против извращения бюрократическим аппаратом великих идей и чистых идеалов («Скотский уголок» Дж. Оруэлла) и против убийственного идиотизма беспредельной урбанизации и доведения до абсурда идеи Прогресса («О дивный новый мир» О. Хаксли).
* * *
Три автора — три произведения.
В 1984 году Евгению Ивановичу Замятину исполнилось бы сто лет. Будем откровенны — человеку такой судьбы, такой пронзительной откро¬венности и прозорливости прожить сто лет просто невозможно. Таких истребляли в первую голову. Год его смерти — 1937 — символичен, но не значим. Он умер в изгнании, а не в застенках или на лесоповале. Лишенный Родины и проклятый самозванцами от ее имени, он остался ей верен в своем вопле-предостережении «Мы».
Он родился в маленьком провинциальном городке с забавным именем Лебедянь, а умер в Англии. Кораблестроитель по профессии, он вошел в историю как один из выдающихся прозаиков XX века, большевик-револю¬ционер, которого изгоняют из партии, из страны. Но даже в роковом для него 1931 году, перед высылкой, он обращается с письмом к Сталину, письмом, вполне актуальным и сейчас.
В 1924 году выходит роман «Мы» — история скорбного пути М-503-го, прообраза миллионов будущих человеко-винтиков, прообраза, гениально предугаданного, вычисленного из малозаметных, но тревожных тенденций тех непростых лег.
Страшен облик «грядущего ПО Замятину»! Почему тогда роман построен по всем правилам утопии? Нет, это не утопия...
Сложной и противоречивой фигурой является Эрик Артур Блэр, известный миру как писатель Джордж Оруэлл. Его жизнь - вереница потерь и разочарований, метаний и отступлений от собственных позиций - путь оптимиста, медленно становящегося пессимистом. Убежденный пацифист - и тем не менее воевал с фашистами в Испании. Он презирал политику - и тем не менее работал политическим комментатором в Би-Би-Си...
Его наиболее знаменитые произведения — «Скотский уголок» (1945) и «1984» (число 84 — переставленное 48 — год создания романа). О нем в последние годы у нас сказано в критике немало, а вскоре, после опубликования, будет сказано еще больше. Как и у Замятина — картина чудовищного будущего; образ мира, в котором знание того, что дважды два четыре — это преступление, мира, в котором герою грозят такие пытки, перед которыми квалифицированная экзекуция лорда-канцлера Томаса Мора выглядит суровым, но бесхитростным наказанием. Вершители мира Оруэлла справедливо боятся простых истин — действительно, достаточно знать, что дважды два — четыре, как остальное само выводится. Знаем ли мы, что дважды два — четыре?
«Скотский уголок» — сказочная повесть, если можно ее так назвать, имеет своего предтечу. Недавно труднодоступная газета «Московские новости» опубликовала любопытнейшее разыскание. Выяснилось, что почти за шестьдесят лет до Оруэлла похожий сюжет использовал русский историк Николай Костомаров (1817-1885). Название «Скотский бунт», персонажи, речи, поступки их — удивительное даже не сходство, а логическое следование, развитие темы. Но как мог Оруэлл ознакомиться с книгой, единственное издание которой имело место в 1917 году? Книгой редкой, случайно в наше время обнаруженной библиофилами. Эту загадку еще предстоит решать.
Бунт животных у Костомарова кончается ничем, человек не утрачивает своей власти. Оруэлл идет дальше — животные побеждают, и начинается гротескный «пир победителей». Пародируя расхожие, набившие оскомину лозунги, Оруэлл дает гениальный в своей простоте ключ к пониманию сущности бюрократического аппарата: «Все животные равны, но некоторые животные равны более, чем другие».
И во имя этого «более равны» бюрократ готов идти на все и не останавливаться. Тайный соблазн власти заложен в этих словах, и какой надо обладать силой, чтобы устоять!
Оруэлл скончался в 1950 году, не дожив трех лет до своего пятидеся¬тилетия.
Олдос Хаксли — третий автор. Внук знаменитого дарвиниста То¬маса Гексли (Гексли — Хаксли — разночтения одной фамилии, загадочные нюансы переводческих изысков). Знаменитый дед сделал для пропа¬ганды дарвинизма больше, чем сам Дарвин. Гексли был блестящим популяризатором, блестящим оратором и блестящим критиком. Критические «гены» деда трансформировались в острую социальную сатиру у внука. Олдос Хаксли родился в 1894 году, а умер в 1963. Умирал он тяжело и долго. Неизлечимая болезнь причиняла страдания. Неудивительно, что последние годы своей жизни он посвятил проблемам эвтаназии — безболезненного умерщвления смертельно больных людей, экспериментировал с наркотиками, а в итоге принял смертельную дозу диэтиламида лизергиновой кислоты, более известного как ЛСД. До войны у нас вышла пара его книжек — «Шутовской хоровод» (1936) и «Контрапункт» (1936 же). В 1987 году читатель мог ознакомиться с небольшим томиком, вышедшим в издательстве «Художественная литература». Так что путь Хаксли к нашему читателю менее тернист, нежели Замятина и Оруэлла. Да что там говорить — не так давно за хранение последних двух можно было иметь большие неприятности.
«О дивный новый мир», роман, с которым вы знакомитесь сегодня, создан в 1932 году. Насколько автор был прозорлив, где сатира перехлестывает и пророк уступает место обличителю — судить тебе, читатель.
Они очень разные — авторы и их произведения. Но при всех жанровых, стилистических и идейных различиях все они смыкаются в ряде позиций: политические и технологические процессы нашего века неизбежно ведут к разрушению имеющихся социальных структур, к распаду семьи, подавлению личности, манипулированию общественным сознанием.
Да, это не утопии. Так что же — антиутопии?
* * *
Теоретические споры о границах жанра ведутся давно. Терминоло¬гические разногласия в итоге утряслись, и сейчас наметились три градации: утопия— т.е. идеально хорошее общество, дистопия — «идеально» плохое и антиутопия — находящееся где-то посередине.
Границы применения терминов зыбки. Если с утопией более или менее понятно (хотя при современном прочтении казарменные радости Мора, Кампанеллы и других кажутся сейчас сущей антиутопией), то антиутопию от дистопии отделяют по довольно-таки условным параметрам. В итоге антиутопия сводится к пародированию утопии, доведению до абсурда ее постулатов, полемике с нею. В этом ракурсе «Мы» и «О дивный новый мир» — дистопии, а «Скотский уголок» — антиутопия. С другой стороны, формально первые два произведения как бы воспроизводят структуру утопии, опровергая ее основные постулаты, а «Скотский уголок» очень напоминает развернутую... басню. При желании можно достроить длинные ряды, куда войдут М. Булгаков и К. Воннегут, А. и Б. Стругацкие и Р. Брэдбери, Дж. Баллард и В. Михайлов...
Ряд исследователей относят к антиутопиям или к так называемым эскапическим утопиям произведения Урсулы Ле Гуин, Дж. Толкина, К. Льюиса. Что говорить — варианты классификаций настолько многообразны, что позволяют достраивать и перестраивать эти ряды в соответствии с изначальными установками. Было бы желание! Можно, например, отнести всю сказочную фантастику (фэнтэзи), а заодно и историческую беллетристику определенного сорта в разряд ретропии.
Поиски «золотого века» в прошлом вполне традиционны. Да и сейчас мы частенько с умилением вглядываемся в буколическое прошлое в поисках утраченного рая. Неудивительно поэтому, что бешеным успехом пользуются лакирующие историю романы, сказочные фантасмагории вы¬мышленных миров с мистико-средневековой атрибутикой — они уводят от действительности. «Золотой век» подменяется «золотым сном».
К ретропии можно отнести и так называемые «альтернативные истории» — фантастические версии о том, как пошла бы история, если в извест ные ключевые моменты изменились бы обстоятельства. Л. Дейтон, С. Гансовский, Ф. Дик, А. Аникин... Ряд можно продолжить, правда, наши фантасты пока еще не развернулись широко на этом направлении. Справедливости ради упомянем повесть В. Гиршгорна, И. Келлера и Б. Липатова «Бесцеремонный Роман», опубликованную в 20-х годах издательством «Круг». Герой сооружает машину времени и убегает от разрухи и чрезвычаек к… Наполеону. Предотвращает его поражение при Ватерлоо и… такое начинается!
Наполеону везло на сюжеты. В повести А.Аникина «Смерть в Дрездене» перед вторжением в Россию Наполеон падает с коня и разбивается насмерть. История, впрочем, повторяется с небольшими, разумеется, отклонениями…

* * *

Один вопрос для нас пока остается открытым. Почему фантастика практически во всех своих воплощениях, даже самых верноподданнических, вызывала, да и что греха таить, вызывает глухое раздражение идеологов и практиков Административной Системы и просто лютую ненависть – вершителей Аппарата? Почему долгие годы «Собачье сердце» М.Булгакова ходило только в списках, «Улитка на склоне» А. и Б.Стругацких в ксерокопиях, а «Час быка» И.Ефремова вышел в обкорнанном виде? Почему масса рукописей талантливых молодых авторов не проходит редакторских заслонов и издательских кордонов?
Рискуя ошибиться, выскажу предположение. С фантастической сатирой все более или менее ясно, фантастическое здесь – прием, усиливающий актуальность, злободневность, а сатира – нож острый для любой иерархии. Что же касается так называемой научной фантастики, этого незаконнорожденного плода любви готического романа и научно-популярного очерка, то с ней дело обстоит трагичнее. В своих произведениях, даже самых низкопробных, бездумно-нафантазированных, она невольно расшатывает стабильность миропорядка и, более того, посягает, не подозревая своего греха, на одну из важнейших прерогатив власти Административной Системы. А именно: каким быть будущему – знает и определяет Аппарат, и только он! Никому из копошащихся во прахе смертных не дано знать будущего – оно вынашивается в тиши кабинетов, проговаривается в тени кулуаров и выписывается в уюте заповедных дач.
Не будем обольщаться – литература, при всех ее возможностях, мир еще не изменяла и вряд ли когда-либо изменит. Писатель, писатель-фантаст (речь, разумеется, идет о _писателях_, а не холодных халтурщиках, отважных охотниках за гонорарами) имеет две ипостаси. Либо он провидец-пророк, в гениальном озарении увидевший и ужаснувшийся будущему, боли, радости и крови его, либо он всего лишь свидетель эпохи, но свидетель – обвинения! Счастлив тот, в ком эти качества слились, - тогда… Но не будем забывать слова Высоцкого: «… ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах».
Но сказанное слово – остается, и никто потом не сможет сказать, что он не знал, что он только выполнял приказ, что время было такое и, вообще, он человек маленький.
«Маленькие» люди во все века были надежей и опорой больших негодяев.
Честная, откровенная литература, как бы ее ни называли – антиутопической, фантастической, сатирической и прочая, и прочая… - огонь в ночи, высвечивающий дорогу, по которой идет человечество. Идет само или влечется могучими благодетелями, знающими, куда и как вести.
Путь освещен, пусть открытыми будут глаза. И если тебя ведут в рай, посмотри под ноги – не вымощена ли дорога черепами?
Эдуард Геворкян