Дом горит, а нам не жарко,
Дом горит, а нам не жалко...
(Ганна Грановская)
Дом горит, а нам не жалко...
(Ганна Грановская)
Пользуясь полученным на Слэшконе зарядом вдохновения, спешу закрывать незакрытое и озвучивать неозвученное... У меня в черепной коробке уже долго варятся впечатления от продолжения своих эрмитажеств, которыми я все хочу поделиться, да никак оттуда не разархивирую. На этот раз о спектакле "Ивонна, принцесса Бургундская", когда-то недавно увиденном
Итак, впечатления (положительные)Еще одна история про спящую красавицу, пополам с историей — на этот раз о Золушке... Жила-была на свете королевская семья, и был в той семье не в меру резвый принц, и было тому принцу, естественно, некуда приложить свою резвость, и крутился он на сорока пяти оборотах вхолостую (а как Арсений Ковальский умеет крутиться на оборотах, это мне уже известно по «Золотому теленку»). И вот как-то раз встретил принц на улице простую девицу по имени Ивонна, вовсе этой самой резвости лишенную. Ну то есть напрочь. Даже в степени, необходимой для выживания. Заговорят с ней — молчит. Спросят ее — молчит. Подумают, что немая — а она вдруг скажет что-нибудь, и дальше молчит. Она даже, оказывается, кричать умеет — только так, будто под сурдинку. Но дразнят ее — не реагирует. Оскорбляют — ни гугу. Что на нее напялят — то и носит. Что с нее снимут — то и сойдет. Что с ней сделают — то и ладно. Ждут от нее поклона при встрече, показывают, как кланяться — а она смотрит чуть ли не с насмешкой: чего это они? И при всем при том, хоть у нее и шляпа, как у пугала, и боты тяжеленные, и несуразное платье «в жутких розочках» — но светлую красоту Ольги Левитиной под всеми этими атрибутами фиг спрячешь. Вот такая получается спящая Золушка.
Принц от соблазна заиметь такую ватную игрушку, натурально, аж затрясся. Делай с ней что хочешь, води за собой, тормоши, на качелях качай, целуй, и вообще — с ней же все можно! Свою теперешнюю пассию, придворную даму, всю из себя такую в ботфортах, мечту фемслэшера блондинистую, энергичную и сексапильную (Марина Гаранина), — побоку, а Ивонне, не долго думая, предлагает руку, сердце и титул, понятно, принцессы. Королевская семья в осадок выпала, но балованному дитятке мешать развлекаться не стала — а то оно мало ли чем еще вздумает тешиться...
(Вот мне все это что-то напоминало-напоминало... вспомнилось: по-моему, такой же заряд, только отрицательный, Джимми Портер получал от своей Элисон. То есть статичный объект рядом с динамичным раз в пять усиливает динамичность последнего...)
И вот постепенно оказывается, что игрушка-то, похоже, с двойным дном. Модели «черный ящик». Поскольку эта Ивонна так ничего и не говорит, и не делает, и не реагирует, то всем окружающим это становится подозрительным. Еще бы: королевский двор, со всей мерой предполагаемой при нем испорченности — и вдруг такая «полированная стенка», на которую всех так и тянет спроецироваться! Результаты ошеломляющие: каждый силится этот «черный ящик» взломать, а открываются от этого темные стороны его собственной жизни. Король, этакий авторитарный, добродушный, мясистый «батька» (Геннадий Храпунков), вдруг узнает в ней сходство с той девицей, которую они когда-то по молодости... вместе с камергером... на этом самом диванчике... а она потом пошла да и утопилась! Королева, вся в черное затянутая, вся в зажимы зажатая, вся такая приличная и пристойная, что жуть берет (Дарья Белоусова), вдруг начинает до судорог бояться: вдруг эта Ивонна проникла в тайны ее дневника, ее «исповедальной лирики», где она «быть хочет гибкой, как калина, распутною, как Мессалина»? А принц — принцу больше всех не по себе: ведь раз Ивонна его любит (а она его любит), получается, что она «вместила его в себя», в этот самый непроницаемый ящик без дна и покрышки, и каково там пребывать, самому неизвестно... А если и он к Ивонне неравнодушен, как ни противится тому? Тогда еще неизвестнее...
В общем, проверки «черным ящиком» не выдерживает никто: каждый по отдельности, не сговариваясь, замышляет убить злополучную принцессу — и, хотя не годятся на это ни яд, ни кинжал, зато срабатывает вариант деловитого, бесстрастного камергера (Олег Заболотный) — подать к обеду костлявых карасей, да посмотреть на робкую девицу попристальнее, и умрет она от рыбьей кости. И упадет под стол вместо живой Ивонны ватная кукла. И встанут все почтительно на колени, только принц останется стоять как неживой, как стояла когда-то перед ним Ивонна — да, впрочем, и его ненадолго хватит: скажут ему, и встанет вместе со всеми как миленький, чтобы наконец-то смогли дать беспощадный занавес...
Но это вот я сейчас рассказываю, как Алексей Левинский поставил пьесу Витольда Гомбровича — а вот что еще он сделал, и это главное. В его спектакле Ивонна — не просто так девица, а уличная певица. И так она поет (под свою обычную «сурдинку) нехитрые, но душевные песенки Ганны Грановской, что понимаешь: а может быть, в этом «черном ящике» внутри — радуги и фейерверки, бабочки и летние дожди, или что-нибудь другое, совсем уж неправдоподобное? И если каждый видит в нем лишь свое кривое отражение — так можно ведь и в капле воды рассмотреть только его?
(Хотя, может быть, это я тоже так проецируюсь — для меня-то лично вся эта история никакой не символизм, а чистая картинка с натуры. Вот именно так себя и ведет то, что является мной в реале, когда на него пытаются давить. Нуль внимания, пять кило молчания, отсутствующий взгляд, — да, и потом еще удивление, что все это кого-то окончательно доводит до ручки Что ж поделать, ответа на вопрос «Девушка, а девушка, ну почему ты ТАКАЯ?» — не знает, очевидно, не только героиня Домбровского (а кто его, интересно, знает?)
И все же... и все же. Когда вся королевская рать сговаривается по углам, как бы избавиться от неудобной «принцессы», а сама принцесса в этот момент, вместе со своим певческим коллективом, возникает то в одном углу сцены, то в другом, и все они быстро-быстро (и увлеченно!) поют песенку про дождь — как-то, не знаю, видится тут всеобщий заговор поющих против всеобщего заговора убивающих. И кто победит — кто знает?
Ведь выйдет же Ивонна, принцесса Бургундская, на поклон, живая-воскресшая, как, вне зависимости от содержания пьесы, положено каждому актеру, будут все вокруг хлопать, ожидая этого самого поклона— а она, как всегда, поулыбается удивленно, и (почему бы им не угодить?) сама начнет хлопать...
И постепенно сгладится шок от хлопнувшего по душе занавеса, отступит на дальний план призрак убиенной куклы, а в голове еще долго-долго будет отдаленно звучать: «ты по улице идешь, ша-лу-ла-лу-ла, отражаясь в свете луж», или «это было в понедельник, это было под сочельник, под сочельник как раз, загорелся дом у нас», и, уж конечно, «в городе Чикаго хо-ло-дно-мне...»