Давно мне хотелось соединить эти два текста о непростой судьбе простого карандаша. Теперь вот, удалось Авось кому (прежде всего детям) пригодится.
История, которую рассказал Карандашный Огрызок.
История, которую рассказал Карандашный Огрызок.
Ящик письменного стола скрипнул и приоткрылся. Линейка невольно зажмурилась от внезапно хлынувшего сюда яркого света. И в ту же минуту что-то шлепнулось рядом с ней. Линейка открыла глаза, но ничего не увидела: ящик закрылся.
- Нельзя ли поосторожнее? – проворчала она, отодвигаясь в сторону от неизвестного предмета.
- Прошу прощения, - произнес чей-то голос. – Разрешите представиться: меня зовут Карандаш.
Небольшая щель пропускала немного света, и поэтому Линейке наконец удалось рассмотреть говорившего. Да, это действительно был карандаш. Только какой! Всего-то ростом в три сантиметра.
Не успела Линейка произвести свои вычисления, как Автоматический Карандаш, который находился здесь же рядом, ехидно заметил:
- Да разве вы карандаш? Вы просто-напросто карандашный огрызок.
- Действительно, - согласилась Линейка, - все карандаши, которых я знала, были высокими и стройными. Они были очень обходительны и вежливо скользили по бумаге рядом со мной.
Карандашный Огрызок промолчал. Это был старый, много повидавший карандаш. Зачем ему было спорить с Линейкой, которая не знала, что чем меньше карандаш, тем он старше и мудрее.
И вообще доказать что-либо Линейке было очень трудно. Всем давно известна прямолинейность ее суждений. Поэтому Карандашный Огрызок скромно уселся в углу и стал наблюдать за Циркулем, который пытался провести окружность. Но окружность никак не получалась. Циркуль был без грифеля. И очень от этого страдал.
- Разрешите, я вам помогу.
Карандашный Огрызок ловким движением отломал часть своего грифеля и протянул Циркулю.
- Как я вам благодарен! – обрадовался Циркуль и запрыгал на одной ножке.
- Что вы! Что вы! Стоит ли благодарности? Ведь это сущие пустяки. Мы обязаны помогать друг другу, - сказал Карандашный Огрызок. – Да и мне этот грифель, вероятно, уже ни к чему: вряд ли мне придется водить им по бумаге.
- Теперь наступил наш век! – надменно заявил Автоматический Карандаш, поблескивая металлическими доспехами. – Теперь только мы, автоматические карандаши, а не какие-то деревянные палочки призваны служить человеку.
- Вы ошибаетесь, - вежливо возразил ему Карандашный Огрызок. – Художники, например, предпочитают пользоваться обычными карандашами. И хотя мы с вами близкие родственники...
- Это уже слишком! Вы слышите? Мы – родственники! Какая-то облезлая деревяшка утверждает, что состоит со мной, Автоматическим Карандашом, в родстве! Да еще в близком!
- Вы напрасно горячитесь. Если бы не было нас, простых карандашей, то и вы бы никогда не появились на свет.
- Да какое вы имеете право поучать! – возмутилась Линейка. – Врываетесь без приглашения в наше высококультурное, с техническим образованием общество и читаете нотации! Неслыханно!
Но тут раздался еще один голос. Он принадлежал обычной карандашной Резинке. В силу своего мягкого характера она не вмешивалась в эту шумную беседу до тех пор, пока Линейка не стала так яростно защищать Автоматический Карандаш.
- Как вам не стыдно! Вы называете себя высококультурной и так грубо обращаетесь с гостем, не даете ему сказать ни одного слова. А ведь он может рассказать много интересного!
Карандашный Огрызок благодарно посмотрел на Резинку.
- Никогда нельзя судить о вещи, - с достоинством произнес он, - только по ее внешнему виду. Есть очень много простых вещей. Все их знают, все пользуются ими с самого раннего детства и так привыкают к ним, что никогда не думают о том, из чего, когда и как они созданы.
- Любопытно, - заметила Линейка, - что же интересного можете рассказать вы?
- Не хочу показаться нескромным, но если бы не было нас, Карандашей, то услуги Линейки, Циркуля, Резинки никогда не понадобились бы человеку. Да, да, пожалуйста, не возмущайтесь...
Линейка опять что-то хотела возразить, но Автоматический Карандаш великодушно сказал:
- Пусть рассказывает. Может быть, он расскажет что-нибудь забавное, и мы посмеемся.
- Пусть рассказывает, - в один голос поддержали его Циркуль и Резинка.
- Было такое время, - начал свой рассказ Карандашный Огрызок, - когда на земле не существовало ни карандашей, ни линеек, не было и бумаги. Но потребность рисовать у людей уже появилась. Свои первые рисунки человек выцарапывал камнем на стенах пещер. Потом он обнаружил, что можно рисовать и даже раскрашивать рисунки глиной. Было в то время еще одно орудие, пригодное для рисования, - древесный уголь. Со временем у человека появилась потребность писать, и он придумал буквы-знаки. Правда, буквы не походили на те, которыми написана эта книга. Это были маленькие рисунки, которые представляли собой целое слово, а иногда и целое предложение.
- Простите, что я перебиваю вас, - сказал Циркуль. – Ведь вы говорили, что бумаги тогда не имелось. А на чем же люди писали?
- Я сейчас обо всем расскажу. Однажды в тысяча восемьсот сорок девятом году один английский путешественник, звали его Лейярд, отыскивая памятники древности, раскапывал холм на берегу реки Тигр. Когда холм раскопали, под слоем земли нашли развалины дворца могущественного царя Ассирии – Ашшурбанипала, который жил две тысячи пятьсот лет тому назад. Здесь же были найдены небольшие глиняные таблички. Их было много: тридцать тысяч штук. Все таблички были покрыты какими-то значками, похожими на деревянные клинышки. Оказалось, что это царская библиотека. Маленькие значки-клинышки были буквами, которыми писались тогда глиняные книги. На этих глиняных книгах-плитках были начертаны законы, описаны исторические события, военные походы. Писали ассирийцы палочкой на сырых глиняных плитках, потом их высушивали или обжигали, как сейчас обжигают кирпичи. Поэтому они так хорошо сохранились и дошли до нашего времени. Но каждая такая плитка весила около килограмма. Представьте же себе целую книжку, написанную на таких табличках. Ее не смог бы поднять ни один мальчик, каким бы сильным он ни был. Дворец другого ассирийского царя, Навуходоносора, в городе Сидоне, был построен из «писем», полученных им по случаю восшествия на престол.
- Невероятно! – не удержалась от замечания Линейка. – Наверно, вы все это выдумали.
Карандашный Огрызок так был увлечен рассказом, что не обратил никакого внимания на это замечание и продолжал:
- Люди, которые жили в то время, испытывали неудобство от своей «бумаги». Нужно было придумать что-то полегче. И вот уже в Древнем Риме появляются новые дощечки. На этот раз деревянные. Их покрывают воском, по которому пишут палочками. От этих-то палочек, которые назывались стилосами, и начинает свою историю наш древний и славный род карандашей.
Палочки были разные: деревянные и серебряные. С одной стороны они были острые, чтобы писать, а с другой – тупые, чтобы затирать описки и ошибки.
- Наверное, в это время появились и мы – резинки.
- Нет, дорогая Резинка, вы появились позже. На помощь Карандашу Линейка, Циркуль и Резинка пришли тогда, когда появилась бумага. На бумаге уже нельзя было писать палочкой. И люди решили использовать для этой цели свинец. Если провести свинцом по бумаге, то он оставит слабый серый след. Его вытягивали в тонкий стержень и вставляли в деревянный или железный держатель. Отсюда и произошло немецкое название карандаша «бляйштифт», что значит «свинцовая палочка».
А мое имя «Карандаш» происходит от тюркского «кара», что в переводе на русский язык означает «черный», и «даш» (или «таш») – «камень». Свое имя я получил тогда, когда на смену свинцу пришел графит, очень мягкий минерал черного цвета. Название этот минерал получил от древнегреческого слова «графо» - «пишу».
И действительно, писать графитом оказалось намного лучше, чем свинцом. Он давал на бумаге четкую, яркую линию.
В тысяча пятьсот шестьдесят пятом году в английском графстве Камберленд нашли большие залежи графита, и тогда свинец был окончательно забыт. Графит резали на тонкие пластинки, шлифовали их, затем пилили на палочки, которые вделывали в тростник или вклеивали в деревянную оправу. Такие карандаши стоили очень дорого, и их было немного. Постепенно запасы графита в Англии стали истощаться. Королевским указом было разрешено добывать графит только в течение шести недель в году и строго запрещалось вывозить его за границу. Нарушителя приказа ожидала смертная казнь.
И тут произошло, на первый взгляд, незначительное событие – разбилась чашка.
Чешский архитектор и промышленник господин Иозеф Гардмут никогда не занимался и не думал заниматься производством карандашей. Он увлекался архитектурой, предложил новый вид обработки древесины и изобрел новый вид кирпичей, которые затвердевали с течением времени как камень. В тысяча восемьсот семьдесят восьмом году Иозеф Гардмут занялся производством фарфора. Однажды он получил заказ на изготовление специальных чашек – тиглей для химической промышленности. Рассматривая готовые чашки, Гардмут нечаянно разбил одну. Он собрал черепки и задумчиво провел одним из них по бумаге. Черепок оставил яркий след. Оказалось, что для изготовления тиглей добавлялся графит. Графит, смешанный с глиной, писал не хуже, а даже лучше чистого графитного стержня. Перед карандашами в этот день открылось необыкновенное будущее. Нам уже не нужны были залежи графитных пластов. Любой графит в любом виде был пригоден для рождения карандашей. И Гардмут стал карандашным фабрикантом.
Первые карандаши он выпустил в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году. Через одиннадцать лет на Всемирной выставке в Париже этим карандашам была присуждена золотая медаль. Карандаши были очень хороши. Они не имели себе равных. Гардмут так и назвал их: «Кохинор», что в переводе с английского языка означает «не имеющие себе равных».
Такие карандаши уже можно было делать различной твердости.
Правнук Иозефа Гардмута бежал из Чехословакии, когда власть взял в свои руки народ. Но выпускать «Кохиноры» он уже не мог. Все секреты производства остались у чехословацких мастеров. И они сейчас выпускают у себя в стране карандаши этой марки.
Известно, что очень хорошие карандаши изготовлял великий русский ученый Михаил Ломоносов. Но карандашных фабрик в царской России не было. Царь и дворяне предпочитали покупать карандаши за границей. Только в тысяча девятьсот двадцать шестом году, уже при Советской власти, была построена и начала выпускать карандаши первая в Советском Союзе фабрика имени Красина. Сейчас она выпускает в сутки столько карандашей, что, если бы их поставить один на другой, получился бы столб в тридцать раз выше самой высокой в мире горы Джомолунгма.
Карандаш умолк. Молчали Линейка, Циркуль, Автоматический Карандаш. Только Резинка восхищенно покачивала головой. Она была очень впечатлительна.
- Я бы мог вам рассказать еще, - сказал Карандашный Огрызок, - но вы, наверное, устали.
- Нет! Нет! Рассказывайте! Это интересно! – зашумели все. – Мы очень внимательно слушаем.
- Разрешите вам задать вопрос, - уже с уважением обратилась к Карандашу Линейка. – Откуда вам известны все те истории, которые вы нам рассказывали?
- Видите ли, уважаемая Линейка, моим хозяином был человек, который описал все эти истории. Писал он с моей помощью. Я был очень прилежным и внимательным работником. А трудились мы вместе с моим другом Перочинным Ножом. Если мои чувства притуплялись, и я не мог четко и ясно записать мысли хозяина, то на помощь приходил Нож. Он оттачивал меня, и я вновь погружался в работу. Я с гордостью могу сказать, что прожил яркую и интересную жизнь.
- Ах, как романтично! – воскликнула Резинка.
- Все, что вы нам рассказывали, - сказал важно Автоматический Карандаш, - занимательно. Но в начале нашего знакомства вы позволили себе заметить, что мы в некотором роде, как бы это сказать... гм... родственники. Чем вы можете подтвердить столь неожиданное заявление?
- Это не так уж сложно! – весело рассмеялся Карандашный Огрызок. – Стоит побывать на карандашной фабрике, и вы сами в этом убедитесь. Вы увидите там множество различных машин. Одни растирают графит в мельчайший порошок, другие размачивают его и смешивают с глиной. А когда графит и глина будут перетерты так, что превратятся в тесто, в дело вступает третья машина. Она продавливает это тесто сквозь небольшую дырочку и превращает смесь глины и графита в тонкую змейку, которая тут же разрезается на маленькие кусочки. Вот эти-то кусочки и есть грифели – мозг и сердце каждого карандаша. Только они еще мягкие. Чтобы придать им твердость, графитные змейки высушиваются и обжигаются в печи.
- Как – в печи? Ведь там можно сгореть? – с ужасом воскликнула Линейка.
- Да, приятного мало, - повел своими железными плечами Циркуль.
- Сущие пустяки, - улыбнулся Карандашный Огрызок. – Ничего страшного. Даже очень полезно... Из печи выходишь таким крепким, таким закаленным, что сразу можно приступать к работе. Только неловко как-то раздетому. И нас одевают. Можно одеться в деревянную одежду, а можно и в металлическую. Если одеться в деревянный костюм, то получится такой карандаш, как я. А если в металлический, то получится автоматический карандаш. Такой, как вы.
- Я не знал всего этого, - смущенно сказал Автоматический Карандаш.
- Ничего удивительного. Сначала был сделан ваш богатый костюм, а лишь потом в него вставили грифель. Ваша одежда может жить очень долго. Стоит вам только сменить графитное сердце, и вы совсем как новенький. А мы умираем вместе с нашей одеждой. И я об этом не жалею. Особенно если с моей помощью нарисована хорошая картина, написана интересная книга или сделан чертеж нужной машины.
- Простите меня за то, что я так резко говорил с вами, - протянул руку Автоматический Карандаш. – Мы с вами действительно родственники.
- Но вы нам еще не все рассказали о себе, - прервала извинения Автоматического Карандаша Линейка.
- Я с удовольствием продолжу свой рассказ. На чем мы остановились?
- На одежде, - подсказала Резинка.
- Совершенно верно, на одежде. Нашу одежду изготавливают в пильном цехе. В нем целый день стоит такой рев, такой визг и скрежет, что даже мороз по коже подирает. В этом цехе дерево распиливается на ровные дощечки, в которых проделываются желобки. Каждый такой желобок покрывается клеем, и в него кладется грифель. Шесть желобков – шесть грифелей. Все это сверху накрывается дощечкой с желобками. Когда дощечки и грифели крепко-накрепко склеятся, машина разрежет их на шесть частей. Получится шесть карандашей, граненых или круглых.
Потом нас шлифуют на кремневой бумаге. Эта бумага счищает с каждого карандаша все неровности и шероховатости. Шлифовальная машина прогоняет нас вперед, назад, кругом – и чистенький, гладенький карандаш готов. Теперь остается его только выкрасить и, когда краска высохнет, поставить штамп. Начинают медленно вращаться катушки золотых и серебряных лент, под ними движутся ряды карандашей. Горячий штамп опускается на ленту и выдавливает на деревянной одежде карандаша сверкающие буквы и цифры. Посмотрят люди на карандаш и узнают, какая фабрика нас изготовила и в каком году, узнают наше имя и наш характер. Ведь характеры у карандашей разные. Есть карандаши с твердым характером. На них стоит буква «Т», что значит «твердый». Иногда перед буквой бывает и цифра: 2,3 или 4. Она обозначает, какой твердости карандаш. Карандаши с твердым характером работают чертежниками. Ими хорошо чертить.
Другие карандаши имеют мягкий характер. Тогда на них ставят букву «М», что значит «мягкий». И в зависимости от мягкости рядом с буквой «М» тоже ставится цифра. Мягким карандашом хорошо писать и рисовать. У меня лично мягкий характер. Видите? – И Карандашный Огрызок с гордостью показал на поблекшую и затертую букву «М», перед которой стояла цифра «2».
- Знаете что, - вдруг предложила Резинка, - пусть каждый из нас расскажет что-нибудь о себе. Это будет очень интересно. Вот, например, я...
- Уж как-нибудь обойдемся без вас! – бросил свысока Автоматический Карандаш.
- Ну уж! Без меня вам никак не обойтись. Если бы не я, то всем сразу стало бы видно, сколько вы делаете в своей жизни ошибок.
Неизвестно, чем бы кончилась эта неожиданная ссора, если бы ящик письменного стола вновь не открылся. В ярком солнечном свете появилась рука.
Это я подошел к письменному столу, открыл ящик и вынул оттуда карандаш и резинку.
- Папа, а почему ты не берешь циркуль и линейку? – спросил Димка.
- Они нам не нужны. Тот, кто хочет научиться рисовать, должен уметь провести линию от руки и нарисовать круг без циркуля. Ты хочешь научиться рисовать?
- Конечно, хочу! Когда я вырасту, я обязательно стану художником.
- Вполне возможно, - согласился я. – Когда ты окончишь школу, то сможешь пойти учиться в художественный институт. И, быть может, из тебя и получится великий художник.
А.Воловик. Человечек на стене.
М., «Детская литература», 1973. (книжку всеми руками и ногами рекомендую!)
Просто простой карандаш
Просто простой карандаш
Учреждение, в котором работал мой папа, снабжало школы карандашами, перьями, ручками, линейками, транспортирами, ластиками, циркулями, готовальнями, угольниками.
Мой папа выбрал эту профессию совсем молодым и занимался ею всю жизнь. Пока не ушел на войну. А больше всего в этой профессии он любил то, что связано с бумагой, стальными перьями и карандашами.
За долгие годы он собрал такую коллекцию, какой мне больше никогда не случалось видеть. В толстых папках с твердыми переплетами лежали образцы бумаги. Папиросная бумага, такая тоненькая, что листочки ее отделялись друг от друга, только если осторожно подуть на них. Толстая бумага для рисования с неровными краями и шершавой желтоватой поверхностью. И цветная всех оттенков – от бледно-голубого до густо-синего, от светло-зеленого до темно-красного.
Двойные листы бумаги для письма были разлинованы в одну линейку, в две линейки, в клеточку и прямоугольниками. А еще была бумага без линеек – гладкая и прозрачная. Под нее нужно было подкладывать транспарант и писать по линейкам, которые просвечивали сквозь лист. Достаточно посмотреть на то, какая она белая-белая, как просвечивают эти строчки, чтобы немедленно захотелось писать! А вот бумага, похожая на мягкую кожу в мелких пупырышках. Она называлась сафьяновой. Из нее делали переплеты для тетрадей и книг. И другая, серебряная. Ее листы гнулись и звенели, напоминая о елочных игрушках и огромных плитках шоколада.
В другом ящике письменного стола в толстеньких альбомах, похожих на маленькие гармошки, хранились коллекции перьев. Нужно было отстегнуть кнопку и растянуть гармошку по столу. На плотных листах картона, из которого была собрана эта гармошка, оклеенных, как внутренность готовальни, синим бархатом, появлялись перья – десятки разных на каждом листе. И каждое туго притянуто к картону резинкой, а его место на картоне обозначено выемкой – перо лежит в ней, как в гнезде.
Перья разные – маленькие и тоненькие, похожие на металлическую трубочку со срезанным кончиком. И большие, гораздо больше тех перьев, к которым мы привыкли.
Одни – как желудь, разрезанный пополам, другие вроде ножичков, которыми прививают оспу. А вот перо такой формы, как изображают на рисунках молнию. Оно называлось «зигзаг».
- Это перо для левши, - объяснял папа.
Еще перья отличались по кончикам – острым, тупым, закругленным или с пуговкой на конце. У некоторых перьев кончики были двойные – один потолще, другой потоньше. Такое перо не писало букву, оно ее рисовало сразу двумя линиями – толстой и тонкой.
На многих перьях были узорные отверстия или изображения, выдавленные на металле, например, слон или птица.
На каждом листе было написано, из какой страны эти перья.
И так же, как в коллекции марок, между некоторыми перьями были оставлены пустые прямоугольники. В эти прямоугольники папа вклеивал фотографии перьев, которые еще не сумел достать, но о которых знал из каталогов. Удивительная это была коллекция!
Но больше всего любил папа коллекцию карандашей.
На ее правом фланге размещались огромные карандаши. Казалось, они предназначены для великанов. Обыкновенный человек с таким карандашом мог гулять по улице, как с тростью. Карандаши-великаны были бездельниками. Ими никто никогда не писал. Их выпускали для рекламы. А кончалась коллекция карликами – тонюсенькими карандашикам, предназначенными для записных книжек. Между карандашами-гигантами и карандашами-карликами, сделанными для рекламы или для забавы, в коллекции стояла в строю целая армия карандашей для работы.
Тут были простые карандаши для школьников и чертежные, с грифелем таки твердым, что он оставлял на бумаге едва заметную линию. И черные – рисовальные. Под ними на бумаге оставался штрих такой толстый и черный, словно его провели кисточкой, обмакнув ее в тушь. А карандаш для столяров и сам плоский, и грифель у него, если посмотреть на обрез карандаша, тоже плоский. Таким, оказывается, удобно чертить по дереву.
А цветные карандаши! Из них складывалась радуга. Нет, не радуга. В радуге семь цветов. А в коллекции была коробка, где лежали карандаши сорока восьми оттенков!
Когда ко мне приходили товарищи, папа раскладывал на столе эти альбомы. Шелестела бумага. Цветные карандаши переливались, как павлиний хвост. Перья, словно маленькие кинжалы, воинственно поблескивали сталью.
У нас разбегались глаза, будто мы в ботаническом саду или в зоопарке перед заморскими диковинами. А это и были диковины, и притом заморские.
Те давние годы были трудными годами. Мы писали в тетрадях с серой и шершавой бумагой. Чернила расплывались на ней, перо иногда цеплялось за щепку вроде занозы. Она осталась в бумаге, когда ее делали на фабрике. Но и тетрадей с серой бумагой не хватало. Красок, карандашей, альбомов для рисования было и того меньше (...) Тогда в магазинах продавались удлинители для карандашей – чтобы не выбрасывать карандаш, когда он почти исписан. Сейчас, по-моему, про такие удлинители никто и не помнит.
А тогда карандашей не хватало – хороших не было вовсе. Купишь, бывало, карандаш, начнешь затачивать – грифель ломается или с писком выдавливается из карандаша целиком. Или ножик идет вкривь и вкось – не тонкую стружку срезает, а отковыривает кривой кусок дерева.
Когда я дошел до пятого класса, с тетрадями и перьями стало получше. Карандаши тоже начали появляться разные.
Мы быстро забыли, как трудно было еще недавно достать карандаш. Мы их теряли, роняли их (а это почти то же самое, что потерять: карандаш, который уронишь, легко ломается). Мы выбрасывали карандаши, исписав их до половины. Даже играли ими в разные игры. Например, фехтовали.
К хорошему всегда быстро привыкаешь и перестаешь его замечать.
Подумаешь, великое дело – простой карандаш! Ему и цена-то копейка!
Нам в школе дали задание: пойти на какой-нибудь завод или какую-нибудь фабрику, а потом рассказать об этом на уроке.
Папа попросил своего товарища, чтобы он показал мне карандашную фабрику.
Папин товарищ встретил меня в проходной и спросил:
- Что ты хочешь у нас увидеть?
Я не без важности сказал, что хочу проследить путь одного карандаша: вместе с ним, когда его еще нет, а есть только материал, из которого его делают, войти в одни ворота. Вместе с ним, когда он будет совсем готов, выйти через другие.
Папин товарищ засмеялся и сказал:
- Позвони домой, скажи, что остался у нас жить!
Карандаш делают из куска дерева и палочки графита. Об этом я догадывался еще до похода на карандашную фабрику.
Подумаешь, великое дело – вставить грифель в деревянную палочку, думал я. Но оказалось, что, прежде чем сделать это несложное дело, нужно сделать много других дел – всех не перечислишь. Прежде всего приготовить для карандаша грифель.
Вот графит – черный мягкий порошок.
Если опустить руку в бумажный мешок с графитом и растереть его между пальцами, пальцы станут черными, скользкими и блестящими.
С этим скользким, черным, блестящим порошком на фабрике происходило много превращений. Я запомнил тогда только самое главное. В мельницах, куда его насыпали вместе с глиной (для твердых карандашей глины побольше, для мягких – поменьше), его долго перетирали и перемешивали. Потом эту смесь разводили водой и наливали в чан – она лилась в него медленной, густой, матово-черной струей. Потом ее фильтровали. Вода стекала, оставалась только сырая серо-черная масса. Из нее лепили большие кругляши, вроде бревен. Их закладывали в прессы и давили на них со страшной силой. Из отверстий в нижней части пресса вылезали черные мягкие жгуты. Так из мясорубки лезет мясной фарш. Но сырой фарш еще не котлета, а сырые жгуты еще не грифели.
Их вялили на воздухе, сушили в сушилках и, уложив в большие глиняные коробки – тигли, много часов прокаливали в жарких печах. Из печей грифели выходили твердыми и звонкими. Казалось, ими уже можно писать. Но писали они покуда еще неважно. Теперь их долго купали в жире, чтобы жир пропитал грифель и смягчил его штрих. И вот наконец грифель готов.
Но это тоже пока еще не карандаш, а только начинка для него. Тем временем в другом цехе готовили одежду для грифеля. Тонкие дощечки высушивали и прорезали в каждой из них по нескольку желобков. Работницы ловко и быстро вкладывали в эти желобки грифели, смазывали эту дощечку клеем, покрывали другой такой же и отправляли под пресс. Получилась большая деревянная плитка. Я поглядел ее с торца и увидел, что в ней заключено шесть грифелей, шесть будущих карандашей. Эти дощечки разрезали на машинах. Из одной карандаши выходили круглыми, из другой гранеными.
Вот теперь этим карандашом можно уже писать! Только он еще не похож на красивый блестящий карандаш. Чтобы он стал таким, его грунтовали, красили, покрывали лаком, сушили, печатали на нем название карандаша, и название фабрики, и обозначение мягкости грифеля.
Целый день ходили мы с папиным товарищем по фабрике. Наконец дошли до цеха, где новехонькие карандаши упаковывались в коробки, и коробки укладывались в ящики.
Все они – не только нарядные цветные, не только толстые «Деловые», но и самые обычные «Школьные», которые выезжали в машине за ворота, - провели здесь не один день, как я, а гораздо больше, почти месяц.
Это было тридцать лет назад. И тридцать лет спустя я, чтобы ничего не перепутать, снова пошел на ту же самую фабрику. Она называется так же, как называлась тогда, - имени Красина, и помещается там же, где помещалась тогда, - в старом московском переулке со странным названием Гамсоновским, около Даниловского рынка. Многое я узнал на фабрике сразу. Таким же мягким и скользким был порошок графита, если его растереть в пальцах, и пальцы становились от него такими же черно-серебряными, блестящими. Так же веяло жаром от обжигающих печей, и так же разбегались глаза от ярких красок в том цехе, где одна машина красила карандаши в ярко-красный, другая в ярко-синий, третья в алюминиево-серый, четвертая в желтый цвет, - всех сразу и не упомнишь. И так же, как тридцать лет назад, для того чтобы щепотка графита и полщепотки глины да кусочек дерева превратились в карандаши, нужно переделать много разных дел.
Ну, например, чтобы карандаш был нарядным, его красят восемь раз подряд! Машина захватывает карандаш и протаскивает его через бачок с краской, потом через резиновое кольцо, которое снимает с него лишнюю краску, потом разворачивает его, чтобы он следующий раз выкупался в краске не с головы до ног, а с ног до головы, - и так восемь раз подряд. Да еще два раза его прогоняют через ванну с лаком, чтобы блестел!
Восемь раз карандаш красили и тридцать лет тому назад, только машина тогда была совсем другой – на ней карандаши нужно было восемь раз закладывать и вынимать вручную, а новая сама заставляет их совершать этот круговорот. Да и работает она быстрее старой!
Я бы, конечно, не заметил этого, если бы инженер, который на этот раз вел меня по фабрике, не показал мне рядом с новой машиной старую, она еще работает потихоньку, но уже доживает свой век.
Когда я говорил: «Вот это я узнаю», - мой спутник очень сердился:
- Ничего вы узнать не можете!
- Но у меня хорошая память...
- Какая бы она ни была, здесь все изменилось!
Здесь действительно все изменилось! Вместо огромных и медлительных шаровых мельниц, в которых прежде перетирали графит с глиной, появились новые быстрые мельницы – в них засыпают графит, глину и стальные шарики, какие бывают в шарикоподшипниках. Мельница начинает трясти все это со страшной быстротой, и стальные шарики перетирают и перемешивают массу. Будущие грифели из-под прессов когда-то выползали медленно, а теперь вылетают, как длинные сверкающие капли бешеного дождя.
И грифели в пластинку с прорезанными желобами укладывают уже не руками. Это делает машина. И даже готовые цветные карандаши по 12 штук в коробку раскладывает машина.
Прежним осталось главное: чтобы сделать простой карандаш, трудятся сотни людей, работают десятки машин. Эстафета, через которую проносит фабрика волшебную палочку будущего карандаша, состоит из многих этапов. Инженер, который вел меня по фабрике, стал считать эти этапы и сбился со счета – их почти сто!
И так же, как папин товарищ, который вел меня по фабрике тридцать лет назад, он вздохнул:
- Обращаемся мы с карандашами ужасно, а сколько с ними повозишься, пока сделаешь. Сейчас, когда я вернулся с карандашной фабрики, я принялся дописывать эту главу, а тридцать лет назад, когда я пришел домой, я принялся за свой доклад.
Я приделал на лист картона пробирку с порошком графита. И другую – с белой глиной. Потом я наклеил на картон грифели для карандашей – сырые, высушенные, обожженные, пропитанные жиром. И дощечки – без желобков для грифеля, и те, на которых желобки уже нарезаны, и склеенные.
От каждого предмета на этой выставке я протягивал стрелку к другому. Постепенно у меня получился весь путь, который карандаш проходит на фабрике.
Но папа сказал мне, что этот путь можно продолжить. Графит для карандашей приходит с Урала. Я нарисовал горы и протянул к этому рисунку стрелку от пробирки с графитом. Над горами я написал: «Урал». От карандашной дощечки я протянул стрелку к фотографии тайги и к надписи «Сибирь»: дощечки для карандашей делают из сибирского кедра.
Теперь, поглядев на лист картона со всеми его пробирками, дощечками, стрелками и рисунками, можно вообразить путь карандаша от тех гор, где добывается графит, от тех лесов, где растет кедр, до фабрики.
Все это я, как мог, рассказал на уроке.
Мои товарищи слушали меня внимательно и удивлялись. Никто из нас прежде не думал, что карандаш собирают, как машину, никто из нас не представлял себе, что каждый карандаш восемь раз красят. Никто из нас не мог себе представить, что, пока карандаши делают, их много раз придирчиво рассматривают и отбрасывают все, у которых что-нибудь не так, как полагается.
Вы ждете, конечно, что я сейчас скажу: «После того, как я узнал, как делается карандаш, и рассказал об этом своим товарищам, и я, и они стали по-другому относиться к карандашам».
Мне было бы очень приятно, если бы я мог написать здесь именно так. Но чего не было, того не было! Мы не стали относиться к карандашам по-другому. А моя выставка долго пылилась на шкафу в учительской, а потом пропала: не то ее выбросили, не то спрятали куда-то, только я больше ее не видел.
Не знаю, что было причиной – папина ли профессия, его ли коллекция, только история карандаша и писчего пера интересует меня давно. А может быть, она интересует меня потому, что я – журналист, а человека, наверное, всегда занимает история инструментов, которыми он работает.
Но странное дело! Люди, которые пользуются карандашами и перьями много веков, а предками карандашей и перьев вообще с незапамятных времен, оказались неблагодарными.
Когда в самой большой библиотеке слышишь, что книги «История карандаша» нет, вначале становится досадно, а потом тебя охватывает охотничий азарт! Решаешь разузнать все, что можно, об этой истории сам.
Одним из самых древних предков нашего карандаша была металлическая палочка с заостренным кончиком. Этой острой палочкой древние римляне писали на дощечках, покрытых воском. На латинском языке, на котором говорили римляне, заостренная палочка для писания называлась «стиль». Отсюда произошло выражение «узнать человека по стилю». При этом имеется в виду не только почерк, но вообще манера писать.
Сходство этой палочки с нашим карандашом мне стало особенно ясно, когда я узнал еще одно выражение римлян.
«Почаще поворачивай свой стиль!» - говорили они, когда хотели сказать, что человек слишком быстро пишет и слишком мало исправляет то, что уже написал. Но почему, для того, чтобы улучшить написанное, надо «поворачивать свой стиль»? А вот почему. Один кончик стиля, которым писали по воску, был мягким, а другой – плоским, как лопаточка. Им сглаживали, стирали то, что уже не нужно, или то, что написано неудачно. Совсем как у тех нынешних карандашей, у которых на одном конце острый грифель, на другом круглая резинка для стирания. Стирать резинкой, которая помещается на затылке карандаша, по-моему, неудобно, но это дело привычки. Зато эта резника – как последняя косточка в позвоночнике человека. Последняя косточка напоминает о происхождении человека от древнего предка, резинка – о происхождении карандаша от древнеримского стиля.
Впрочем, у карандаша есть и другие предки. В древнем Новгороде писали не на дощечках, покрытых воском, а на березовой коре – на бересте. Инструмент, которым процарапывали надписи на бересте, был похож на стиль древних римлян, хотя произошел независимо от него. Назывался он «писало».
В музеях вы можете увидеть рисунки старинных мастеров, под которыми указано «Свинцовый карандаш». А если перевести немецкое слово “Bleistift” по частям, из которых оно составлено, выйдет, что оно означает «свинцовая палочка». Действительно, в Европе долгое время писали и рисовали свинцовыми палочками.
Но только лет триста тому назад появились карандаши, устроенные, как нынешние: деревянная рубашка, в которую вставлен грифель.
У всех инструментах для писания – у древнеримского стиля, у новгородского писала, у свинцовой палочки, у обыкновенного карандаша, у тростникового пера – калама (им писали на Востоке), у гусиного пера, которым писали в прошлом веке, у нынешней автоматической ручки или шарикового карандаша – есть нечто общее.
Они оставляют следы и прокладывают дороги...
Черта, которую карандаш чертит на бумаге, это не только след на бумаге и не только след в памяти того, кто провел эту черту. Это след прошлого в настоящем и настоящего в будущем. Недаром, когда мы хотим мысленно совершить путешествие в прошлое, нас ведут по этому пути следы, которые люди карандашами, перьями, стилями оставляли на бумаге, на папирусе, на восковых табличках, на бересте, на пергаменте.
Но когда человек пишет, если это не специально письмо или книга, обращенные в будущее, он не думает об этих следах во времени. Он берет в руку не для того, чтобы оставить след, а для того, чтобы проложить дорогу, по которой к другому человеку пойдет его мысль, превращенная в слово. А еще карандаш нужен там, где учатся. Пока в мире было немного школ, он мог быть и серебряным, и золотым. Но когда счет ученикам пошел на миллионы, вот тогда понадобился тот карандаш, который мы знаем с детства, - просто простой карандаш, цена которому – копейка. И которому нет цены.
Попробуйте один день, один-единственный день прожить совсем без карандаша и без всех его родственников – без ручки, без пера.
Современный человек без карандаша как без рук.
Недаром карандашная фабрика с того самого дня, когда стала делать карандаши, не останавливалась ни на один день. Даже во время войны.
Перед уходом в ополчение папа последний раз разбирал свою коллекцию. Еще раз вспыхнули металлическим блеском кинжалы перьев, прошелестела бумага, развернулась на столе пестрая радуга карандашей. Папа вздохнул, спрятал коллекцию в стол и начал укладывать рюкзак.
Когда он погиб на фронте, а это было в самый первый год войны, мама не стала сохранять его коллекцию. Она раздала карандаши моим товарищам, которые по дороге на фронт заезжали ее навестить. И все карандаши из этой коллекции – и дорогие, привезенные из других стран, и самые простые, и щеголи, и работяги, карандаши огромные и карандаши маленькие – стали делать свое главное дело: оставлять след, прокладывать дорогу, писать письма.
До сих пор всюду, где трудно и опасно, в далекие путешествия и походы, в экспедиции и на фронт, люди берут с собой самый надежный инструмент для письма – простой карандаш.
Последнее папино письмо с фронта сохранилось. Оно написано на серой бумаге. Оно написано простым карандашом. Простой карандаш не смывается ни дождем, ни снегом. Его линии могут побледнеть, но они остаются.
С.Львов. Можно ли стать Робинзоном?
Такой непростой простой карандаш
Давно мне хотелось соединить эти два текста о непростой судьбе простого карандаша. Теперь вот, удалось Авось кому (прежде всего детям) пригодится.
История, которую рассказал Карандашный Огрызок.
А.Воловик. Человечек на стене.
М., «Детская литература», 1973. (книжку всеми руками и ногами рекомендую!)
Просто простой карандаш
С.Львов. Можно ли стать Робинзоном?
История, которую рассказал Карандашный Огрызок.
А.Воловик. Человечек на стене.
М., «Детская литература», 1973. (книжку всеми руками и ногами рекомендую!)
Просто простой карандаш
С.Львов. Можно ли стать Робинзоном?