laughter lines run deeper than skin (с)
Говорят, Карлу Орфу когда-то посоветовали, чтобы он, когда сочиняет, больше вспоминал хотя бы о Моцарте: ведь даже его фамилия оканчивается на -zart, то есть нежность! На что Орф ответил: а от меня-то вы что хотите? У меня же фамилия оканчивается на -ff, то есть фортиссимо!
(очень приблизительно по сборнику «Музыканты шутят»)
Жил на свете Моцарт, и был у него гений. Моцарта звали Вольфганг, а гения – Амадей. Как гению, сиречь духу, и положено, ходил он за своим подопечным, не видимый никому, и сочинял волшебную музыку, пока тот ездил по концертам, разбирался с близкими людьми, радовался жизни, пьянствовал с дружками, налаживал личную жизнь, переживал потери и разочарования, сражался с интригами окружающих, отстаивал свою свободу - и периодически предоставлял гению свою вену в качестве чернильницы. Иногда они действовали сообща, иногда ссорились, иногда – даже боролись, но одному от другого было никуда не деться, все равно что от собственной тени. А потом кровь из вены иссякла, и Вольфганг умер в нищете и одиночестве, а Амадей остался жить в вечности вместе с бессмертной музыкой. И, пожалуй, «фортиссимов» (по-венгерски - fortissimok) в той истории было неизмеримо больше, чем нежности. Да, а еще в ней не было мифологического Сальери (исторический промелькнул), зато был вполне мифологический князь Коллоредо, что, согласитесь, порядочное новшество.
А выглядел этот Моцарт так - в Австрии (Yngve Gasoy-Romdal)
и так – в Венгрии (Dolhai Attila)
читать дальше
Занятно, когда у австрийских исполнителей основная деталь внешности Моцарта – афрокосички. Вот это, ежели не вру, Rob Pelzer, и он упорно напоминает мне Клопена из Нотр-Дама, чем здорово сбивает восприятие
Австрийский Моцарт щеголяет в подчеркнуто-современных нарядах, вплоть до майки-алкоголички
Одежда Моцарта венгерского, мне кажется не столько современной, сколько вневременной – скорее отражение стихии, владеющей им на данный момент
и даже совсем без одежды, когда, отчаянно тоскуя по любви, не обусловленной требованиями к его достижениям, жаждет, чтобы его приняли таким, как есть...
Mészáros Árpád Zsolt из второго венгерского состава – примерно в тех же нарядах
Говорят, авторы рассматривали этот сюжет как историю о гении и беспутстве, а еще – о судьбе взрослеющего человека, за спиной которого вечно стоит тень прежнего вундеркинда.
Вот здесь есть мнение о двух исполнителях главной роли в австрийской версии: «Борковски справился, причем справился очень достойно. Это, конечно, не тот жадный охотник за удовольствиями, блистательный, полный жизни фейерверк эмоций, который получился у Ингве. У Расмуса Вольфганг получился юным, дерзким, озорным, и вместе с тем более восторженным и доверчивым, открытым миру, стремящийся принять всё, что ему «обломится», а не выдрать лакомый кусок у него из глотки, как у Ингве. Моцарт-первооткрыватель против Моцарта-завоевателя».
До просмотра мне было странно слышать насчет Моцарта-завоевателя, но применительно к мюзиклу все это подтвердилось, причем как для Вены, так и для Будапешта. Поэтому и Аттила Долхай (у венгров, как у японцев, принято писать фамилию впереди имени, так у меня будет и с остальными исполнителями) – настолько убедителен в этой роли именно за счет силы и страстности, которая чувствуется в его персонаже. Ну и за счет вокальных данных, позволяющих чрезвычайно эффектно взлетать в финале на октаву вверх. И правильно, нелетающий Моцарт – это что-то из области несуществующего...
В том-то все и дело, что главная роль выстроена авторами так, что в ее исполнителе обязана присутствовать внутренняя сила, а отступление в сторону более привычного «милого шалопая» ни к чему хорошему не ведет. Во-первых, когда судьба плющит слабого человека, и он выглядит жалким, на это смотреть неприятно – а когда то же самое происходит с сильным, и он изо всех сил рыпается, чтобы уйти если не победившим, то несломленным, на это смотреть интересно. А во-вторых, авторы не случайно «отделили тень» от персонажа, заставляя нас забыть о привычно-мифологическом воздушном создании не от мира сего и увидеть человека-Вольфганга за вычетом композитора-Амадея. Для меня несколько сложно принять такое разделение по отношению именно к Моцарту - мне всегда казалось, что как раз он в этом плане был очень цельным, и даже его неумение взрослеть и заземляться обязано собой тому, что он слишком был пронизан идущей через него музыкой... Как говорил один персонаж, «я не рассеянный, я сосредоточенный». Хотя, наверное, соотечественникам виднее, и, возможно, пушкинский Моцарт слишком уж заслоняет исторического...
Кстати, маленькие Амадеи в разных странах очень разные. Австрийский – вот именно что сосредоточенный, не видящий ничего вокруг (включая Вольфганга), кроме своих нот: сядет в уголочке, и пишет и пишет, пишет и пишет... Разве что дернет своего подопечного за рукав, когда понадобится очередная порция его крови, или вдруг примется его душить. Тот же скорее испытывает к нему неприязнь, а потом и ненависть, чем дружеские чувства.
На фоне - ненавязчиво лежащий в уголке череп
Венгерский же Амадей со своим Вольфгангом, как правило, живут душа в душу. Этот мальчишка – вовсе даже не «фарфоровый», а удивительно пластичный, контактный, живой, не потусторонний дух, а тот же самый маленький вундеркинд из первой сцены, только застрявший в своем детстве. Он передает своему взрослому «альтер эго» музыкальные темы, дирижирует на его концертах, кувыркается в его видениях, показывает ему язык, когда тот шугает его, если занят выпивкой и амурными делами - и даже в сценах схватки с ним далеко не так зловещ, как австрийский.
Похоже, рассказ о мюзикле у меня неизбежно будет распадаться на «там вот так, а здесь вот этак». Как-то незаметно вошло в привычку, что мюзиклы при экспорте делаются «под копирку», в объем авторского продукта входят и костюмы, и постановка, и декорации – разве что переводчик может кое-что изменить, и то, при желании, на него находятся эксперты, как то было с русской редакцией «Чикаго» (приехали американцы, сидели и правили). Здесь же на одном и том же художественном материале получились очень разные спектакли. Почти как «черная» и «белая» версии пьесы у Акунина, только, судя по подсветке в большинстве сцен, австрийская версия скорее «синяя» (что несколько утомляет). Вообще же декорации венской постановки
достаточно остроумны, особенно идея изображения исторических мест путем проецирования картинок; однако голубоватая подсветка, сопровождающая абсолютное большинство сцен, слегка утомительна. Зато семейство Веберов живет в настоящем трейлере, со второго этажа которого можно спуститься прямо по столбу!
Австрийская версия трагичнее, пессимистичнее, изначально больше нацелена на развенчивание мифов. Венгерская – более страстная, даже более чувственная, оставляющая больше надежды. Различия эти делает не только актерский состав, не только перевод текста (отдельный респект венгерскому переводчику, который, чувствуется, умеет и переводить в точности, и придумывать свое – не когда он то или иное может, а когда ему так или иначе нужно), не только присутствие или отсутствие тех или иных номеров (венгерских больше – даже не знаю, с чем это связано, ведь писали их те же авторы; например, если в Вене Моцарт прозаично бухает с почти опустившимися оркестрантами, то в Будапеште его музыкально и богемно спаивает Шиканедер – тоже хорошего мало, и все же...), но даже сам порядок их расположения. Все-таки есть разница, когда сон Вольфганга о маскараде, где все - обман и притворство, в австрийской версии - непосредственно после женитьбы на Констанце, а в венгерской - значительно позже...
Пожалуй, самое показательное в этом смысле то, что в двух постановках разные номера становятся ключевыми. Для австрийской версии это, конечно, трагический монолог-диалог Моцарта и окружающих его теней:
Wie wird man seinen Schatten los?
Wie sagt man sienem Schicksal Nein?
Wie kriecht man aus der eignen Haut?
Wie kann man je ein andrer sein?
Wen soll man fragen
wenn man sich selber nicht versteht?
Wie kann man frei sein
wenn man seinem eignen Schatten nie entgeht?
(Как избавиться от тени? Как сказать судьбе «нет»? Как вылезти из кожи? Как можно быть другим? Как спрашивать, если не можешь себя понять? Как можно быть свободным, когда не можешь убежать от тени? - перевод Анны Сибуль)
Эта сцена возникает в конце первого акта, когда Моцарт вступает в новую жизнь, развязавшись со своим покровителем, но не в силах расстаться с завладевающим его судьбой духом-Амадеем. И она же возвращается в финале спектакля, когда тот же вопрос преследует Моцарта на смертном одре, когда он никак не может увернуться от смертоносного пера, целящего ему в сердце – а потом мир, оставшийся без Моцарта, эхом повторяет те же слова...
В венгерской постановке это тоже важный номер, но, во-первых, он отнесен на более ранний срок, к моменту смерти матери Вольфганга (австрийский номер на этом месте о том, как равнодушен мир и как чертовски одинок в нем человек, в эту постановку вообще не вошел), и в конце первого акта повторяется уже как отголосок, причем ясно, что получивший свободу Вольфганг и в самом не прочь побороться с собственной судьбой. Но куда более значимой становится тема номера «Я – это музыка», которая в венском варианте или не присутствует совсем, или звучит, как проходная – во всяком случае, не центральная. А на будапештской сцене отголоски этой темы довольно часто сопровождают Моцарта и просто в инструментале, и частично отражаются (как и в австрийском варианте) в совсем другом его монологе, как раз по поводу «примите меня таким, как я есть». Но и в финале, когда умирающий, обессиленный Вольфганг сам готов направить руку своего гения, чтобы тот пронзил ему сердце, говорит, что у него ничего не осталось, что он падает в прах - вдруг снова взлетает к небу непокоренная мелодия:
Dúr vagyok és moll vagyok,
a zengzetek, a hangzatok s a csend,
Dallamok és szólamok,
fortissimók és sóhajok,
meg ritmusképlet.
Kavarog és felragyog
a fejemben a hang,
nem hazudok: nem is tudok.
Ez nekem a rang!
Zene, az vagyok én!
(Я – мажор, и я – минор, звуки, аккорды и тишина, тональности и такты, фортиссимо, и вздохи, и ритмы! Звуки в голове смешиваются и подхватываются, я не лгу: я не умею. Это мое звание! Я – это музыка!)
При этом страшному жребию художника тоже уделяется внимание: в последнюю минуту агонии Вольфганг-человек ползет по сцене вслед за Амадеем-музыкантом, а тот равнодушно уходит в бессмертие, отказываясь подать ему руку... Но, когда вся труппа выходит на финал, расточая хвалы волшебной, великой музыке Моцарта, после которой мир уже никогда не будет прежним, жестокость публики, жаждущей музыки, написанной кровью, постепенно уступает место преклонению перед этой музыкой («Моцарт, Моцарт» - а в австрийском спектакле этот номер идет ПЕРЕД смертью Вольфганга, резким контрастом к его болезни и умиранию, причем ликующие зрители потрясают шариками-конфетами с портретом Моцарта)...
Перейдем к другим участникам истории. Отец Вольфганга, Леопольд Моцарт, который окружает сына плотным колпаком внимания и заботы, но не терпит его независимости, в австрийской версии добропорядочен и настойчив
Венгерский Леопольд первого состава (Földes Tamás) – скорее нежный, чем суровый отец, хотя и твердости в нем хватает
Значительно более жесткий Леопольд второго состава (Palfalvy Attila, опять-таки, ежели не вру), он, пожалуй, и вправду деспотичен
Конфликт отцов и детей – в двух вариантах. Опять разница между австрийской и венгерской версией: если в первой Леопольд не принимает скорее расточительный образ жизни и распутную компанию, в которой находится его сын, то в венгерской тот более положителен и находится на пике успеха - но отцу, чувствуется, обидно, что в этом успехе про него забыли...
Сестра Наннерль, милая, но тем больше несчастная, чем она дальше от светлого детства и от заботы брата, в Австрии - Caroline Vasicek
В Венгрии - Janza Kata, красавица, мне показалось, что с резковатым для этой роли голосом, но мне сначала все голоса здесь казались резкими. Во всяком случае, видно, что они с Вольфгангом из одного семейства
Kékkovács Mara (bkb ytn?)– более хрупкая и надломленная, что-то в ней есть схожее с подстреленной птицей
Констанца Вебер – сначала единственный человек, с которым Вольфгангу тепло и светло, а затем эгоистичная жена, которая больше заботится о танцах и легкой жизни, чем о муже – в австрийской версии Jana Stelley
а в венгерской Szinetár Dora.
Вот какой-то удивительный контакт у них выстраивается с Долхаем – чувствуется, что они необходимы друг другу, как воздух, два ребенка, с трудом сбежавшие от очень властных родителей, которые могут позволить себе друг с другом хохотать и дурачиться, и это необходимо им, как воздух... Не удержусь от приведения соответствующей сцены, очень уж показательна и ясна без перевода
video.yandex.ru/users/fgpodsobka/view/16/
А потом беспорядочная жизнь и мужнины пьянки дают себя знать... По-моему, она тут смахивает на Жанну Самари, только усталую и не очень трезвую
Мамо, ты ж мени казала...
В затемнении...
Констанца второго состава (Siménfalvy Ágota), кажется куда более жестокой и эгоистичной.
Семейство Веберов, на словах – самых честных правил, а на деле – довольно сомнительной репутации, удается близко разглядеть только в Венгрии:
Алоизия (Dénes Judit), «первая попытка» Вольфганга, девушка милая и нетяжелого характера...
Прикармливают и оплетают...
Старшая Веберша в сценическом образе – это уже Австрия
Редкая птица по имени Шиканедер (Австрия, Harald Tauber)
Венгерский Шиканедер и его труппа менее фееричны, зато более профессиональны– будто только что вышли из мюзик-холла. «Жизнь – это кабаре, старик...» - то есть нет, не так: «Немножко для сердца, чуть-чуть для ума, немножко чудес и фантазий...» (но звучит очень похоже)
Баронесса Вальдштеттен, фея-крестная Вольфганга в музыкальном мире, все время побуждающая его отказаться от монопольной власти отца и отважиться выйти в вольное плавание. У австрийцев она классичная, правильная и почти невозмутимая (Carin Filipcic)
Венгерская - Náray Erica – более темпераментная и страстная, и в спектакле (в отличие от аудиоверсии) свою центральную арию о том, что звезды роняют на землю золото, надо только рискнуть и пойти на его поиски, она исполняет иногда почти язвительно, скорее «на Леопольда», чем «на Вольфганга».
Будете смеяться, но это рядом с ней Сальери...
Сальери, впрочем, играет относительно небольшую роль, и уж конечно, никого не травит: так, строит козни в салонах, ругательски ругает стиль и музыку Моцарта, настраивает против него венскую публику – короче, все, как в жизни. Куда более интересным противником Моцарта здесь выступает князь Коллоредо, его работодатель, покровитель, а в своих собственных глазах – владелец и повелитель... Внутри и вокруг Моцарта разворачивается конфликт между даром гениального композитора, статусом лакея и стремлением к независимости – и это, мне кажется, здесь схвачено исторически верно. А Коллоредо, по замыслу авторов, как никто, способен оценить музыку Моцарта, и в то же время считает, что Господь дал ему Моцарта лишь для того, чтобы из него можно было сделать образцового слугу и обратить его дар к своей (ну и Господней, конечно), славе. Из этих соображений на Коллоредо и заказ Реквиема повесят – а что, Питер Шеффер же повесил на Сальери, хотя заказчик был давно известен...
В австрийской версии Коллоредо (Uwe Kroger), по крайней мере, старается быть суровым, монументальным и величественным. Интерес его к музыке Моцарта и досада по его поводу – страстные, но скорее научные, как к необъяснимому явлению: почему этот дурной слуга и ненадежный человек может _такое_?
Венгерский же Коллоредо (Szabó P.Szilveszter), несмотря на свой важный вид, все время расхаживает по сцене, как тигр по клетке. Амплитуда его чувств куда размашистее – от яростного неприятия Вольфганга лично до почти наркотического упоения его музыкой. От таких страстей у него не только нервы в клочья, но и с желудком что-то серьезное...
И тайны природы постигает не только в теории, а непосредственно на образцах чужих мозгов... Рядом – граф Арко (Dézsy Szabó Gábor), верный секретарь, порученец,стольник, спальник, рукомойник, подстаканник и набалдашник.
Между алгеброй и гармонией...
Жжет и пепелит!
Опять-таки, на этот ансамбль в первом составе смотреть безумно интересно - когда две такие фигуры оказываются в одном пространстве, коса о камень лязгает так, что молнии по всей сцене летают...
«Никто из моих слуг так дурно мне не служил. Видеть вас больше не хочу!»
«Да и я вас тоже!»
Шарик не поделили...
Нет, ну всю эту сцену тоже надо видеть в динамике, тем более что в Вене такого не увидишь
Вкратце, суть такова: уже совсем близко к финалу, князь, от которого Моцарт когда-то ушел, хлопнув дверью, утрамбовывает его, чтобы тот ехал обратно в Зальцбург и писал для него духовную музыку. А тот, с одной стороны, на гребне славы, с другой стороны, в тяжелейшем личном кризисе после смерти отца, а главное – хочет быть независимым художником, который служит только музыке... С каждым из них уже столько случилось за время спектакля, что им уже нечего скрывать ни от себя, ни друг от друга, ни от зрителей. www.youtube.com/watch?v=CUhc4_1L7Q0
Вопрос у меня, собственно, только к венским кондитерам: ну почему они не догадались «конфетизировать» еще и Бетховена? Он тоже был венский классик! И биография его была не менее бурной, а под настрой авторов, пожалуй, подошла бы куда лучше - и эффектная сцена с шариками никуда бы не делась…
Где все это находится:
австрийская аудиоверсия
текст австрийской версии с переводом
венгерская видеоверсия
венгерская аудиоверсия
почти полная венгерская аудиоверсия, настриженная мною лично откуда только ни
венгерский текст с моим, в меру сил, переводом - плюс то же самое следующим постом
(очень приблизительно по сборнику «Музыканты шутят»)
Жил на свете Моцарт, и был у него гений. Моцарта звали Вольфганг, а гения – Амадей. Как гению, сиречь духу, и положено, ходил он за своим подопечным, не видимый никому, и сочинял волшебную музыку, пока тот ездил по концертам, разбирался с близкими людьми, радовался жизни, пьянствовал с дружками, налаживал личную жизнь, переживал потери и разочарования, сражался с интригами окружающих, отстаивал свою свободу - и периодически предоставлял гению свою вену в качестве чернильницы. Иногда они действовали сообща, иногда ссорились, иногда – даже боролись, но одному от другого было никуда не деться, все равно что от собственной тени. А потом кровь из вены иссякла, и Вольфганг умер в нищете и одиночестве, а Амадей остался жить в вечности вместе с бессмертной музыкой. И, пожалуй, «фортиссимов» (по-венгерски - fortissimok) в той истории было неизмеримо больше, чем нежности. Да, а еще в ней не было мифологического Сальери (исторический промелькнул), зато был вполне мифологический князь Коллоредо, что, согласитесь, порядочное новшество.
А выглядел этот Моцарт так - в Австрии (Yngve Gasoy-Romdal)
и так – в Венгрии (Dolhai Attila)
читать дальше
Занятно, когда у австрийских исполнителей основная деталь внешности Моцарта – афрокосички. Вот это, ежели не вру, Rob Pelzer, и он упорно напоминает мне Клопена из Нотр-Дама, чем здорово сбивает восприятие
Австрийский Моцарт щеголяет в подчеркнуто-современных нарядах, вплоть до майки-алкоголички
Одежда Моцарта венгерского, мне кажется не столько современной, сколько вневременной – скорее отражение стихии, владеющей им на данный момент
и даже совсем без одежды, когда, отчаянно тоскуя по любви, не обусловленной требованиями к его достижениям, жаждет, чтобы его приняли таким, как есть...
Mészáros Árpád Zsolt из второго венгерского состава – примерно в тех же нарядах
Говорят, авторы рассматривали этот сюжет как историю о гении и беспутстве, а еще – о судьбе взрослеющего человека, за спиной которого вечно стоит тень прежнего вундеркинда.
Вот здесь есть мнение о двух исполнителях главной роли в австрийской версии: «Борковски справился, причем справился очень достойно. Это, конечно, не тот жадный охотник за удовольствиями, блистательный, полный жизни фейерверк эмоций, который получился у Ингве. У Расмуса Вольфганг получился юным, дерзким, озорным, и вместе с тем более восторженным и доверчивым, открытым миру, стремящийся принять всё, что ему «обломится», а не выдрать лакомый кусок у него из глотки, как у Ингве. Моцарт-первооткрыватель против Моцарта-завоевателя».
До просмотра мне было странно слышать насчет Моцарта-завоевателя, но применительно к мюзиклу все это подтвердилось, причем как для Вены, так и для Будапешта. Поэтому и Аттила Долхай (у венгров, как у японцев, принято писать фамилию впереди имени, так у меня будет и с остальными исполнителями) – настолько убедителен в этой роли именно за счет силы и страстности, которая чувствуется в его персонаже. Ну и за счет вокальных данных, позволяющих чрезвычайно эффектно взлетать в финале на октаву вверх. И правильно, нелетающий Моцарт – это что-то из области несуществующего...
В том-то все и дело, что главная роль выстроена авторами так, что в ее исполнителе обязана присутствовать внутренняя сила, а отступление в сторону более привычного «милого шалопая» ни к чему хорошему не ведет. Во-первых, когда судьба плющит слабого человека, и он выглядит жалким, на это смотреть неприятно – а когда то же самое происходит с сильным, и он изо всех сил рыпается, чтобы уйти если не победившим, то несломленным, на это смотреть интересно. А во-вторых, авторы не случайно «отделили тень» от персонажа, заставляя нас забыть о привычно-мифологическом воздушном создании не от мира сего и увидеть человека-Вольфганга за вычетом композитора-Амадея. Для меня несколько сложно принять такое разделение по отношению именно к Моцарту - мне всегда казалось, что как раз он в этом плане был очень цельным, и даже его неумение взрослеть и заземляться обязано собой тому, что он слишком был пронизан идущей через него музыкой... Как говорил один персонаж, «я не рассеянный, я сосредоточенный». Хотя, наверное, соотечественникам виднее, и, возможно, пушкинский Моцарт слишком уж заслоняет исторического...
Кстати, маленькие Амадеи в разных странах очень разные. Австрийский – вот именно что сосредоточенный, не видящий ничего вокруг (включая Вольфганга), кроме своих нот: сядет в уголочке, и пишет и пишет, пишет и пишет... Разве что дернет своего подопечного за рукав, когда понадобится очередная порция его крови, или вдруг примется его душить. Тот же скорее испытывает к нему неприязнь, а потом и ненависть, чем дружеские чувства.
На фоне - ненавязчиво лежащий в уголке череп
Венгерский же Амадей со своим Вольфгангом, как правило, живут душа в душу. Этот мальчишка – вовсе даже не «фарфоровый», а удивительно пластичный, контактный, живой, не потусторонний дух, а тот же самый маленький вундеркинд из первой сцены, только застрявший в своем детстве. Он передает своему взрослому «альтер эго» музыкальные темы, дирижирует на его концертах, кувыркается в его видениях, показывает ему язык, когда тот шугает его, если занят выпивкой и амурными делами - и даже в сценах схватки с ним далеко не так зловещ, как австрийский.
Похоже, рассказ о мюзикле у меня неизбежно будет распадаться на «там вот так, а здесь вот этак». Как-то незаметно вошло в привычку, что мюзиклы при экспорте делаются «под копирку», в объем авторского продукта входят и костюмы, и постановка, и декорации – разве что переводчик может кое-что изменить, и то, при желании, на него находятся эксперты, как то было с русской редакцией «Чикаго» (приехали американцы, сидели и правили). Здесь же на одном и том же художественном материале получились очень разные спектакли. Почти как «черная» и «белая» версии пьесы у Акунина, только, судя по подсветке в большинстве сцен, австрийская версия скорее «синяя» (что несколько утомляет). Вообще же декорации венской постановки
достаточно остроумны, особенно идея изображения исторических мест путем проецирования картинок; однако голубоватая подсветка, сопровождающая абсолютное большинство сцен, слегка утомительна. Зато семейство Веберов живет в настоящем трейлере, со второго этажа которого можно спуститься прямо по столбу!
Австрийская версия трагичнее, пессимистичнее, изначально больше нацелена на развенчивание мифов. Венгерская – более страстная, даже более чувственная, оставляющая больше надежды. Различия эти делает не только актерский состав, не только перевод текста (отдельный респект венгерскому переводчику, который, чувствуется, умеет и переводить в точности, и придумывать свое – не когда он то или иное может, а когда ему так или иначе нужно), не только присутствие или отсутствие тех или иных номеров (венгерских больше – даже не знаю, с чем это связано, ведь писали их те же авторы; например, если в Вене Моцарт прозаично бухает с почти опустившимися оркестрантами, то в Будапеште его музыкально и богемно спаивает Шиканедер – тоже хорошего мало, и все же...), но даже сам порядок их расположения. Все-таки есть разница, когда сон Вольфганга о маскараде, где все - обман и притворство, в австрийской версии - непосредственно после женитьбы на Констанце, а в венгерской - значительно позже...
Пожалуй, самое показательное в этом смысле то, что в двух постановках разные номера становятся ключевыми. Для австрийской версии это, конечно, трагический монолог-диалог Моцарта и окружающих его теней:
Wie wird man seinen Schatten los?
Wie sagt man sienem Schicksal Nein?
Wie kriecht man aus der eignen Haut?
Wie kann man je ein andrer sein?
Wen soll man fragen
wenn man sich selber nicht versteht?
Wie kann man frei sein
wenn man seinem eignen Schatten nie entgeht?
(Как избавиться от тени? Как сказать судьбе «нет»? Как вылезти из кожи? Как можно быть другим? Как спрашивать, если не можешь себя понять? Как можно быть свободным, когда не можешь убежать от тени? - перевод Анны Сибуль)
Эта сцена возникает в конце первого акта, когда Моцарт вступает в новую жизнь, развязавшись со своим покровителем, но не в силах расстаться с завладевающим его судьбой духом-Амадеем. И она же возвращается в финале спектакля, когда тот же вопрос преследует Моцарта на смертном одре, когда он никак не может увернуться от смертоносного пера, целящего ему в сердце – а потом мир, оставшийся без Моцарта, эхом повторяет те же слова...
В венгерской постановке это тоже важный номер, но, во-первых, он отнесен на более ранний срок, к моменту смерти матери Вольфганга (австрийский номер на этом месте о том, как равнодушен мир и как чертовски одинок в нем человек, в эту постановку вообще не вошел), и в конце первого акта повторяется уже как отголосок, причем ясно, что получивший свободу Вольфганг и в самом не прочь побороться с собственной судьбой. Но куда более значимой становится тема номера «Я – это музыка», которая в венском варианте или не присутствует совсем, или звучит, как проходная – во всяком случае, не центральная. А на будапештской сцене отголоски этой темы довольно часто сопровождают Моцарта и просто в инструментале, и частично отражаются (как и в австрийском варианте) в совсем другом его монологе, как раз по поводу «примите меня таким, как я есть». Но и в финале, когда умирающий, обессиленный Вольфганг сам готов направить руку своего гения, чтобы тот пронзил ему сердце, говорит, что у него ничего не осталось, что он падает в прах - вдруг снова взлетает к небу непокоренная мелодия:
Dúr vagyok és moll vagyok,
a zengzetek, a hangzatok s a csend,
Dallamok és szólamok,
fortissimók és sóhajok,
meg ritmusképlet.
Kavarog és felragyog
a fejemben a hang,
nem hazudok: nem is tudok.
Ez nekem a rang!
Zene, az vagyok én!
(Я – мажор, и я – минор, звуки, аккорды и тишина, тональности и такты, фортиссимо, и вздохи, и ритмы! Звуки в голове смешиваются и подхватываются, я не лгу: я не умею. Это мое звание! Я – это музыка!)
При этом страшному жребию художника тоже уделяется внимание: в последнюю минуту агонии Вольфганг-человек ползет по сцене вслед за Амадеем-музыкантом, а тот равнодушно уходит в бессмертие, отказываясь подать ему руку... Но, когда вся труппа выходит на финал, расточая хвалы волшебной, великой музыке Моцарта, после которой мир уже никогда не будет прежним, жестокость публики, жаждущей музыки, написанной кровью, постепенно уступает место преклонению перед этой музыкой («Моцарт, Моцарт» - а в австрийском спектакле этот номер идет ПЕРЕД смертью Вольфганга, резким контрастом к его болезни и умиранию, причем ликующие зрители потрясают шариками-конфетами с портретом Моцарта)...
Перейдем к другим участникам истории. Отец Вольфганга, Леопольд Моцарт, который окружает сына плотным колпаком внимания и заботы, но не терпит его независимости, в австрийской версии добропорядочен и настойчив
Венгерский Леопольд первого состава (Földes Tamás) – скорее нежный, чем суровый отец, хотя и твердости в нем хватает
Значительно более жесткий Леопольд второго состава (Palfalvy Attila, опять-таки, ежели не вру), он, пожалуй, и вправду деспотичен
Конфликт отцов и детей – в двух вариантах. Опять разница между австрийской и венгерской версией: если в первой Леопольд не принимает скорее расточительный образ жизни и распутную компанию, в которой находится его сын, то в венгерской тот более положителен и находится на пике успеха - но отцу, чувствуется, обидно, что в этом успехе про него забыли...
Сестра Наннерль, милая, но тем больше несчастная, чем она дальше от светлого детства и от заботы брата, в Австрии - Caroline Vasicek
В Венгрии - Janza Kata, красавица, мне показалось, что с резковатым для этой роли голосом, но мне сначала все голоса здесь казались резкими. Во всяком случае, видно, что они с Вольфгангом из одного семейства
Kékkovács Mara (bkb ytn?)– более хрупкая и надломленная, что-то в ней есть схожее с подстреленной птицей
Констанца Вебер – сначала единственный человек, с которым Вольфгангу тепло и светло, а затем эгоистичная жена, которая больше заботится о танцах и легкой жизни, чем о муже – в австрийской версии Jana Stelley
а в венгерской Szinetár Dora.
Вот какой-то удивительный контакт у них выстраивается с Долхаем – чувствуется, что они необходимы друг другу, как воздух, два ребенка, с трудом сбежавшие от очень властных родителей, которые могут позволить себе друг с другом хохотать и дурачиться, и это необходимо им, как воздух... Не удержусь от приведения соответствующей сцены, очень уж показательна и ясна без перевода
video.yandex.ru/users/fgpodsobka/view/16/
А потом беспорядочная жизнь и мужнины пьянки дают себя знать... По-моему, она тут смахивает на Жанну Самари, только усталую и не очень трезвую
Мамо, ты ж мени казала...
В затемнении...
Констанца второго состава (Siménfalvy Ágota), кажется куда более жестокой и эгоистичной.
Семейство Веберов, на словах – самых честных правил, а на деле – довольно сомнительной репутации, удается близко разглядеть только в Венгрии:
Алоизия (Dénes Judit), «первая попытка» Вольфганга, девушка милая и нетяжелого характера...
Прикармливают и оплетают...
Старшая Веберша в сценическом образе – это уже Австрия
Редкая птица по имени Шиканедер (Австрия, Harald Tauber)
Венгерский Шиканедер и его труппа менее фееричны, зато более профессиональны– будто только что вышли из мюзик-холла. «Жизнь – это кабаре, старик...» - то есть нет, не так: «Немножко для сердца, чуть-чуть для ума, немножко чудес и фантазий...» (но звучит очень похоже)
Баронесса Вальдштеттен, фея-крестная Вольфганга в музыкальном мире, все время побуждающая его отказаться от монопольной власти отца и отважиться выйти в вольное плавание. У австрийцев она классичная, правильная и почти невозмутимая (Carin Filipcic)
Венгерская - Náray Erica – более темпераментная и страстная, и в спектакле (в отличие от аудиоверсии) свою центральную арию о том, что звезды роняют на землю золото, надо только рискнуть и пойти на его поиски, она исполняет иногда почти язвительно, скорее «на Леопольда», чем «на Вольфганга».
Будете смеяться, но это рядом с ней Сальери...
Сальери, впрочем, играет относительно небольшую роль, и уж конечно, никого не травит: так, строит козни в салонах, ругательски ругает стиль и музыку Моцарта, настраивает против него венскую публику – короче, все, как в жизни. Куда более интересным противником Моцарта здесь выступает князь Коллоредо, его работодатель, покровитель, а в своих собственных глазах – владелец и повелитель... Внутри и вокруг Моцарта разворачивается конфликт между даром гениального композитора, статусом лакея и стремлением к независимости – и это, мне кажется, здесь схвачено исторически верно. А Коллоредо, по замыслу авторов, как никто, способен оценить музыку Моцарта, и в то же время считает, что Господь дал ему Моцарта лишь для того, чтобы из него можно было сделать образцового слугу и обратить его дар к своей (ну и Господней, конечно), славе. Из этих соображений на Коллоредо и заказ Реквиема повесят – а что, Питер Шеффер же повесил на Сальери, хотя заказчик был давно известен...
В австрийской версии Коллоредо (Uwe Kroger), по крайней мере, старается быть суровым, монументальным и величественным. Интерес его к музыке Моцарта и досада по его поводу – страстные, но скорее научные, как к необъяснимому явлению: почему этот дурной слуга и ненадежный человек может _такое_?
Венгерский же Коллоредо (Szabó P.Szilveszter), несмотря на свой важный вид, все время расхаживает по сцене, как тигр по клетке. Амплитуда его чувств куда размашистее – от яростного неприятия Вольфганга лично до почти наркотического упоения его музыкой. От таких страстей у него не только нервы в клочья, но и с желудком что-то серьезное...
И тайны природы постигает не только в теории, а непосредственно на образцах чужих мозгов... Рядом – граф Арко (Dézsy Szabó Gábor), верный секретарь, порученец,
Между алгеброй и гармонией...
Жжет и пепелит!
Опять-таки, на этот ансамбль в первом составе смотреть безумно интересно - когда две такие фигуры оказываются в одном пространстве, коса о камень лязгает так, что молнии по всей сцене летают...
«Никто из моих слуг так дурно мне не служил. Видеть вас больше не хочу!»
«Да и я вас тоже!»
Шарик не поделили...
Нет, ну всю эту сцену тоже надо видеть в динамике, тем более что в Вене такого не увидишь
Вкратце, суть такова: уже совсем близко к финалу, князь, от которого Моцарт когда-то ушел, хлопнув дверью, утрамбовывает его, чтобы тот ехал обратно в Зальцбург и писал для него духовную музыку. А тот, с одной стороны, на гребне славы, с другой стороны, в тяжелейшем личном кризисе после смерти отца, а главное – хочет быть независимым художником, который служит только музыке... С каждым из них уже столько случилось за время спектакля, что им уже нечего скрывать ни от себя, ни друг от друга, ни от зрителей. www.youtube.com/watch?v=CUhc4_1L7Q0Вопрос у меня, собственно, только к венским кондитерам: ну почему они не догадались «конфетизировать» еще и Бетховена? Он тоже был венский классик! И биография его была не менее бурной, а под настрой авторов, пожалуй, подошла бы куда лучше - и эффектная сцена с шариками никуда бы не делась…
Где все это находится:
австрийская аудиоверсия
текст австрийской версии с переводом
венгерская видеоверсия
венгерская аудиоверсия
почти полная венгерская аудиоверсия, настриженная мною лично откуда только ни
венгерский текст с моим, в меру сил, переводом - плюс то же самое следующим постом
@темы: Культпоходное
-
-
16.10.2011 в 21:17