На фоне
дискуссии у
Эрл Грей о производственных романах всплыл в памяти текст, который когда-то здорово послужил мне для того, что упомянуто в заголовке. Преимущественно тем, что каждое слово - в точку
К сожалению, самого текста в Сети тоже не видно...
- Во-первых, твоя повесть показалась мне похожей на десятки других. Уже были таланты, которым директора мешали работать. Уже были лжеученые, которые стараются выставить из своих институтов самых способных сотрудников, потому что завидуют и боятся соперничества, в котором они проигрывают. Все это, наверное, так и есть. Но еще никто не изобразил это как явление, которое не падает с потолка, а связано с состоянием нашей науки. История личных отношений не подготовлена, кажется возникшей случайно. Она подчас возникает случайно, но у тебя получается, что герой влюбился в женщину не потому, что она красива, умна или чем-то близка ему, а потому, что она заступилась за него на ученом совете. Ты меня извини, я говорю бессвязно, но раз уж ты взялась за это хлопотливое дело, надо было написать эту повесть совершенно иначе.
***
Впервые ей пришло в голову, что эти же заботы обдумывались и обсуждались рядом с ней, в соседней комнате, в кабинете ее мужа, заботы, о которых важно и интересно писать. Между тем ни один из ее героев не был изображен с натуры. Она писала либо о тех, кто встретился в жизни и исчез, оставив смутное, приблизительное впечатление, либо о выдуманных людях, существующих лишь в ее воображении. Ни один из ее героев не был списан с натуры с живыми, ему одному свойственными чертами. Но инстинктивно Лиза чувствовала, что эта работа ей не под силу. Нужно было что-то иметь, чего она не имела. «Компас», - вспомнила она рецензента. Она познакомилась с пожилым мастером, работающим много лет на автомобильном заводе, и попыталась записать его биографию. И записала, хотя даже это было почему-то трудно. Не было того, что должно было отличать этого мастера от сотен других. На деле, без сомнения, было, но осталось незамеченным, непонятым, скрытым. И она не нашла тех единственных слов, которые не попадали бы мимо цели.
Но вот однажды, случайно вернувшись домой раньше жены, Леонид Романович нашел на своем столе небольшую рукопись, очевидно попавшую к нему из комнаты Лизы. Рукопись оказалась повестью под названием «Буран». Леонид Романович прочел первую страницу и поморщился. Рассуждение, с которого начиналась повесть, намекало на символическое значение названия, неуклюжие фразы как бы нехотя брели одна за другой.
Автор не был назван, но Леонид Романович почему-то подумал, что повесть написала Лиза. Он прочел вторую страницу. Она оказалась немного лучше первой, но это не обрадовало Леонида Романовича. «Конечно, Лиза. Иначе почему бы эта рукопись оказалась на моем столе?»
Он принялся за третью страницу, но в эту минуту послышались шаги в передней. Лиза вернулась с работы. «Сказать или не сказать? – с досадой подумал он (это значило – сказать ли правду?) и решил: - Подожду. Ведь я прочел только первые страницы».
Лиза вошла, поцеловала его и смутилась, увидев повесть в его руках.
- Прочел?
- Нет еще. Я недавно вернулся.
- Не сердишься, что я открыла тебе мое «тайное тайных»?
- Почему же? Насколько я понял, повесть предназначается читателям, - сказал Леонид Романович, которого покоробило это «тайное тайных».
- Вообще это первый вариант. Над повестью еще надо работать.
«Не похоже», - взглянув на аккуратно перепечатанную рукопись, подумал Леонид Романович.
- Итак, моя жена – писательница, - с комическим отчаянием сказал он.
Лиза шутя замахнулась на него.
... На ста с лишним страницах рассказывалось о том, как в научном институте работает талантливый, близкий к гениальности молодой ученый и как его притесняет директор. Как директор намеренно не показывает опальную лабораторию английским ученым. Как он затрудняет печатание статей, лишает возможности воспользоваться научным прибором, которого еще нет в Советском Союзе. Весь институт возмущен, но никто не решается выступить против завистника-директора. Только одна сотрудница, некрасивая, не очень молодая, находит в себе силы, чтобы прямо обвинить директора на ученом совете. Начинается борьба, которую она проигрывает, но мужество и заступничество сближают ее с героем повести. Раскрывается история их отношений, которая кончается счастливым предчувствием, а потом возникновением любви.
Мало сказать, что повесть была бессодержательна, растянута, пуста. Она повторяла десятки других, в которых руководитель научного или ненаучного учреждения так же вызывающе противодействовал (иногда скрытно) самому выдающемуся из его подчиненных и так же мешал довести до практического воплощения замечательные открытия. Герои отличались друг от друга только именами. Обстановка работы в научном институте была показана приблизительно, поверхностно, а там, где она была видна, это не выглядело естественным, незаметным, а, напротив, подчеркивалось, бросалось в глаза.
Обескураженный, несчастный Леонид Романович дочитал повесть и долго сидел в своем кабинете, размышляя, как поступить. Солгать, что повесть понравилась? Даже если бы на это хватило сил, Лиза мгновенно угадала бы правду. Придумать какую-нибудь уклончивую оценку: одно показалось слабым, другое сильным, а в целом все-таки многое удалось? Но, может быть, он ошибается? Так и сказать: не понравилось, но, может быть, я ошибаюсь?
И надо идти, потому что прошло два часа, а для того, чтобы прочесть повесть и подумать над ней, хватило бы и часа.
Лиза встретила его молчанием, но лицо было ожидающее и надо было – ничего не поделаешь – начинать разговор.
- Лизонька, я прочел твою повесть, - сказал он дрогнувшим голосом, - но, откровенно говоря, только потому, что ее написала ты.
Этими словами было, в сущности, сказано все, и сказано решительным голосом, в котором Лиза, чувствовавшая и понимавшая каждую его интонацию, не могла не заметить оттенка разочарования.
- Ты знаешь, как мне не хочется тебя огорчать, и, пожалуйста, дай мне слово, что не будешь очень расстроена тем, что скажу.
Лиза неуверенно засмеялась.
- Даю.
- Во-первых, твоя повесть показалась мне похожей на десятки других. Уже были таланты, которым директора мешали работать. Уже были лжеученые, которые стараются выставить из своих институтов самых способных сотрудников, потому что завидуют и боятся соперничества, в котором они проигрывают. Все это, наверное, так и есть. Но еще никто не изобразил это как явление, которое не падает с потолка, а связано с состоянием нашей науки. История личных отношений не подготовлена, кажется возникшей случайно. Она подчас возникает случайно, но у тебя получается, что герой влюбился в женщину не потому, что она красива, умна или чем-то близка ему, а потому, что она заступилась за него на ученом совете. Ты меня извини, я говорю бессвязно, но раз уж ты взялась за это хлопотливое дело, надо было написать эту повесть совершенно иначе.
Лиза слушала, опустив глаза.
- Может быть, - сказала она. – Я думаю, что во многом ты совершенно прав.
Ничего не изменилось после этого разговора. Но в нежелании спорить чувствовалось заранее обдуманное решение: она пишет, и, несмотря на то, что первая повесть не удалась, уже задумана вторая, которая не будет похожа на сотни других.
***
Новые люди появились в доме, редко печатающиеся, но не теряющие надежды занять свое место в литературе.
Лиза не приглашала мужа на эти вечера, но однажды он, к ее удивлению, просидел до полуночи с ее гостями. Ему хотелось послушать, о чем они говорят. И он убедился в том, что они говорят о литературе, как будто принимают в ней самое деятельное участие, хотя совсем не печатались или печатались очень редко – это было ясно.
Впоследствии, раздумывая над этим, Леонид Романович, казалось, нашел причину: им казалось, что они писали не хуже, а в некоторых случаях лучше, чем те, произведения которых были опубликованы. И не только опубликованы. О них печатали критические статьи, они переиздавались, а некоторые добрались даже до собрания сочинений. Вот об этом неравенстве, этой несправедливости и шла, главным образом, речь. Старые, заслуженные писатели не упоминались. Там все было ясно. Напротив, успех немногих счастливцев был сомнителен и с трудом поддавался объяснению. Успех приписывали связям с влиятельными деятелями, телефонным звонкам или родственным отношениям.
Но говорили – без зависти – и о бесспорных талантах. Талант был как бы вне общего соревнования. Он не нуждался ни в покровительстве, ни в связях. Однако упоминался Булгаков – пятнадцать лет прошло, прежде чем он вошел в литературу, превосходные пьесы Вампилова стали ставить после его безвременной кончины. На этот вопрос никто и не пытался ответить. (...)
- То, что происходит сейчас у вас, - отзвуки борьбы между нами и редакциями, которые не хотят нас печатать. Причем мы – это не семь или восемь человек, случайно встретившихся в общем доме. Нас много. Нас много и с годами становится все больше и больше. Есть новобранцы, но есть и старые солдаты, которые давно поседели, а иных уже давно ждет не дождется могила. Победители немногие – и этот пример стоит у каждого из нас перед глазами. Такие-то, - он назвал фамилии, - не только члены Союза писателей, но и участники приемных комиссий.
- Но как же вы живете? – спросил заинтересованный Леонид Романович. – Ведь за неопубликованные рукописи денег не платят?
- Молодым помогают родители. Некоторые пишут для тех же редакций внутренние рецензии, то есть вежливо доказывают таким же бедолагам, что их рукописи никуда не годятся. Некоторые пристраиваются к малярным бригадам – это выгодное дело, там много платят. А кому повезет – работают дворниками. Это счастливчики, потому что дворникам предоставляется жилплощадь. Короче говоря, происходит скрещение физического труда с интеллектуальным – вполне доброкачественное социальное явление.
***
Расставшись с соседками по столу, Лиза подвела краткий итог: «Нет, все же моя жизнь содержательнее и богаче, чем жизнь этих молодых инженеров». Но рано было подводить итоги: это был только первый день всматривания в интересы, намерения и надежды тех, кто оказался в доме отдыха одновременно с ней, - бесконечно разнообразные, незнакомые и далекие от нее.
Скоро она поняла, что попала в другой мир, о котором до сих пор не имела ни малейшего представления. Впервые ей пришло в голову, что эти же заботы обдумывались и обсуждались рядом с ней, в соседней комнате, в кабинете ее мужа, заботы, о которых важно и интересно писать. Между тем ни один из ее героев не был изображен с натуры. Она писала либо о тех, кто встретился в жизни и исчез, оставив смутное, приблизительное впечатление, либо о выдуманных людях, существующих лишь в ее воображении. Ни один из ее героев не был списан с натуры с живыми, ему одному свойственными чертами.
Но инстинктивно Лиза чувствовала, что эта работа ей не под силу. Нужно было что-то иметь, чего она не имела. «Компас», - вспомнила она рецензента.
Она познакомилась с пожилым мастером, работающим много лет на автомобильном заводе, и попыталась записать его биографию. И записала, хотя даже это было почему-то трудно. Не было того, что должно было отличать этого мастера от сотен других. На деле, без сомнения, было, но осталось незамеченным, непонятым, скрытым. И она не нашла тех единственных слов, которые не попадали бы мимо цели. (В.Каверин. А жизнь идет)
А теперь еще подумалось: все-таки тяга к эпосу, а следовательно - к повторяющимся историям, где есть герой и препятствия, непреодолима с древних времен, и не только у авторов, но и у читателей...
-
-
22.10.2011 в 20:58-
-
28.10.2011 в 19:21Что не отменяет того факта, что оно да, так воспринимается пишущим
Но, кстати, ведь так часто и бывало. Хотя часто и это не спасало... Но да - читать, что напечатали ЭТО, но не напечатали ТЕБЯ... обидно.
И какой прелестный рассказ про самолеты!
-
-
28.10.2011 в 19:42-
-
02.11.2011 в 18:22-
-
02.11.2011 в 19:04