Faiblesse oblige

[FleetinG_]

Раз уж выпало мне когда-то по слабости к "Поэтическому искусству" Буало притащить его в Сеть, то положу-ка я рядышком еще один примечательный перевод,
даром что в Сети он, в общем-то, уже есть, но в составе обширной книги (и даже, как ни удивительно, недавно переизданной). Примечателен он не только тем, что оказался первым на русском языке, но и тем, что осуществлял его небезызвестный Василий Кириллович Тредиаковский - и, надо сказать, справился если не идеально, то добросовестно. Именно по поводу этого перевода - а точнее, принципа эквилинеарности и эквиритмичности, в нем заданного - гордо прозвучало знаковое для всей переводческой братии "сие подлинно весьма трудно, но сил человеческих не выше".
Признаться, первоначальное мое побуждение "вот, дескать, как оно выглядело в аутентичную (ну, плюс-минус сотня лет) эпоху классицизма" разлетелось в прах. Скорее уж отсюда выводится мораль "вот почему у нас с классицизмом не задалось - язык, сформированный французским классицизмом, уже при Буало довольно близок к современному, а наш улетел от эпохи классицизма так стремительно, что оставил ее в глубоком архиве". Впрочем, особой славы этот труд и у современников не стяжал - оказался, не успев родиться, уже тяжеловатым и слегка запоздавшим: кто мог прочесть на французском, тот давно уже прочел, а кто хотел читать по-русски, к его услугам уже года четыре как была "Эпистола о стихотворстве" Сумарокова, который немало у Буало почерпнул, зато писал уже человеческим понятным языком. Думается, Тредиаковский и взялся за перевод не без оглядки на Сумарокова, чтобы русскоязычные читатели имели в распоряжении источник его скрытых цитат и желательно вместе с ним обвинили в плагиате. Но у него вообще была характерная черта - докапываться до первоисточников, он и в Буало не забывает ставить ссылки на "Науку поэзии" Горация, перевод которой и приложит в том же издании. Он и "Древнюю историю" Ролленя будет переводить, держа перед глазами источники его компиляций, "...ибо как автор почерпал все свое повествование в писателях на тех двух языках, так и я, переводя с французского, не спускал притом с глаз тех же самых источников, а особливо Тита Ливия, Дионисия Галикарнасского и Плутарха, не упоминая других второстатейных (minorum gentium)" (с).
Кстати, поскольку у меня издание ненаучное , то цитаты из Горация в сносках, в отличие от издателей, я и привожу в переводе того же автора, чисто ради единства стиля и потому, что переводчику, с разумной погрешностью, в этом вопросе верить можно. Правда, что с него станется Людовика XIV заменить Петром Великим, но правда и то, что он хотя бы сноску сделает: "В подлиннике стоит Лудовик. Я пременил на Петра Великого не для того, что он наш был самодержец, как то и Лудовик XIV — государь же автору, французского народа человеку; но сего, что наш Петр Великий был герой всем больше Лудовика XIV, по мнению и чужестранных народов".
А еще актом личного произвола пришлось поставить пару запятых:

зачем

переводчик их, может быть, и не мог поставить по правилам тогдашней грамматики, а лично мне без них никак (и так душа просит поставить тире, а я ее смиряю). Ну совершенно же классическое "казнить нельзя помиловать":
Читают мало всех рожденных скучить вдвое (имхо, запятая, хоть ты тресни)
или:
Но в живописи чтоб мирской со всем в довод
Не сметь употребить приятных басен род,
Тритонов с вод согнать, что бытность их погана,
Ввек ножницы – у Парк, свирель отнять у Пана,
Не допускать, Харон чтоб в ладии скоря,
Равно как пастуха, так превозил царя –
То глупо, от того бежать, как от проклятства,
И угодить хотеть чтецу так без изрядства. (имхо же, не ставлю запятую после слова "глупо", хотя глупо-то в обоих вариантах)

Парадоксально, но мне как читателю-потомку куда легче быть снисходительным: если с самого начала настраиваться на безнадежный архаизм, то слежение за стихом - как наблюдение за идущим по канату (ведь впервые! ведь никакого почти фундамента под ногами! и вообще, приходится объяснять читателю, что такое овал, энергия и дидактичный, плюс беззаветная любовь переводчика к инверсиям); и вот уже в счет идут те моменты, когда этот стих вдруг становится почти близок (и когда Буало шутит, подхватывает его юмор):

Палаты ль иногда ему попались там,
Он пишет мне перед, он водит по верхам:
Здесь ставит он крыльцо, тут сени проходные,
Гульбище и его балясы золотые;
На потолоках он круг числит и овал .
Повсюду там фестон , повсюду астрагал .
Я, чтоб найти конец, вот много пропускаю
И с скуки от него чуть садом убегаю.

Мне лучше тот ручей, кой по песку течет
И по цветам в лугу свой тихо ток влечет,
А нежели поток разлитием нельготным
Свой в мутности стремит бег по местам болотным.
Спешите не спеша , себе ж не ставя в труд
Крат с двадцать вы дела пред свой зовите суд.
Исправивши уже, еще потом их правьте;
Придайте иногда, но чаще что убавьте.

Стиль шутовской, презрев рассудность головою,
Сперва всех обманул своею новизною.
Без шильца вот нигде уж не было стихов,
Парнасский стал язык, на площади каков.
Катится без узды стих вольно всяк горохом,
И Аполлин тогда сам стал быть скоморохом.

Невежество себе всегда бывает в диво.
Сыщите вы другов, судили б вас нельстиво,
Чтоб ваших им трудов поверенными быть
И погрешений всех противниками слыть;
Вы авторскую спесь пред ними отвергайте,
Но друга от лестца рассмотривать тут знайте.
Тот, мнится, хвалит вас, а то насмешка зла.
Любите вы совет, пусть не слепит хвала.

И безумною надмен с жара красотою,
Он в идиллии своей нам гласит трубою;
Чтоб его не слышать, убегает Пан в тростник,
Прячутся и Нимфы с страха в воду и в родник.

Радость и печаль в любви та нам представляет,
Молит, сердит, льстит, грозит, милу утоляет;
Но недуги б сии счастливо изобразить,
Мало быть пиитом, должно самому любить.
Ненавижу тех творцов, кои Музу нудят
Воспевать о сем огне, а себя не взбудят.

Изображений сих толь громких пышный сбор
Витию кажет нам, слов любяща убор.
Вы в горести б своей себя уничижили,
Чтоб плакать мне, то б тут вы сами слезы лили.

Смотрите, как отец в Теренции шумит
На сына и любовь, что оного срамит;
И как бежит тот сын к любезной на проказы,
Забыв отцовски все как брани, так наказы.
Не зрится токмо вид, ни образ тут немой,
Но сам любовник-сын и сам отец прямой.

Ну и, что греха таить, после тонн пластмассового канцелярита, перерабатываемых мозгом в ходе повседневной жизни, темпераментные выражения предков - немалое удовольствие (ну да, что следующему поколению - отжившее, то грядущим - мимими винтаж

Люб на театре мне приятнейший творитель,
Кой, честь свою храня, чтоб чтил его и зритель,
Сладит одним умом, не прекословя с ним.
Но грубый всяк глумник с обиняком своим,
Что скаредством меня забавить токмо хочет,
Пусть на-площадь идет и там, дуря, щекочет
Обставшим холуям негоднейшую старь,
Котору он слыхал сам у святошных харь.

Если учесть, что святошные хари - это вовсе не святоши, а ряженые в масках на святках, и что щекотать - все равно что стрекотать, под конец текста уже почти все понятно А еще тут будут отверница, притрава и батавец. Тут вообще чего только нет - есть даже строчка, предвосхищающая традицию "наглядных правил" типа "не сокр."- бессознательно, разумеется, ибо грешен был в этом пункте Василий Кирилыч, и даже изъясняя правило, сам не смог исполнить
...бежать в литерах долг злых скопов, те бессчастны
Зато он задолго до Щепкиной-Куперник рифмует гасконца и солнце! А в одной строчке умудряется передать мысль точнее, чем оба переводчика двадцатого века, увлеченные звонкой рифмой:

Баснь подает уму красот премного разных,
В ней, мнится, имена все для стихов выразных:
Улисс, Агамемнон, Орест, Идоменей,
Елена, Менелай, Парис, Троил, Эней.
О! коль глупец пиит смешон, кой долго роя
Во множестве таком, Шилбранда взял в героя. (Тредиаковский)

Миф много нам дарит, и звучностью имен,
Рожденных для стихов, наш слух ласкает он;
Улисс, Агамемнон, Ахилл с Идоменеем,
Елена, Менелай, Парис, Тезей с Энеем.
Как скуден тот поэт, как мал его талант,
Коль он назвать готов героя — Гильдебрант! (Нестерова-Пиралов)

Преданья древности исполнены красот.
Сама поэзия там в именах живет
Энея, Гектора, Елены и Париса,
Ахилла, Нестора, Ореста и Улисса.
Нет, не допустит тот, в ком жив еще талант,
Чтобы в поэме стал героем — Хильдебрант. (Линецкая)

La fable offre à l'esprit mille agréments divers;
Là tous les noms heureux semblent nés pour les vers,
Ulysse, Agamemnon, Oreste, Idoménée,
Hélène, Ménélas, Pâris, Hector, Enée...
Ô le plaisant projet d'un poète ignorant,
Qui de tant de héros va choisir Childebrand! (Буало)

И, раз уж дотикивают последние минуты дня, когда есть повод заодно осушить чарочку за переводчика, то без лишних слов не преминем!
(а лишние слова - несколько попозже)

@темы: Распивочная "У великого человека", Переводы вольные и невольные, (Про)чтение