laughter lines run deeper than skin (с)
читать дальше
Если могут быть романы и драмы из жизни исторических деятелей, то могут быть романы и драмы о Раскольникове, о Евгении Онегине <...>, которые так близки к нам, что мы порою можем рассказать о них такие подробности, которых не имел в виду их создатель.
Ф.Сологуб.
Человеку, интересующемуся сетевым творчеством фанов, рано или поздно становится ясно, что стремление рассказать чужую историю чуть ли не так же древне, как и стремление сочинить свою. Вот я тут потихонечку собираю некоторые материалы об отдельных процессах в этой сфере, которые происходили в самое разное время, но так порой напоминают происходящее в Сети сегодня... А как я есть по образованию даже не гуманитарий, труд мой в этой сфере является сугубо ненаучным, и ноблесс мне не оближ воздержаться от его выкладывания
И начну я, пожалуй, прямо с 19 столетия, с "золотого века" русской литературы. Ведь чего только там ни творилось в это время ...
дальше о-о-о-чень много букофф! Так, подражания и продолжения «Евгения Онегина» начали появляться чуть ли не одновременно с пушкинским романом в стихах. Еще не успела выйти первая глава, а по рукам уже ходила поэма А.И.Полежаева «Сашка», начинавшаяся строкой: «Мой дядя — человек сердитый...».
В 1828 году, когда уже вышли первые шесть глав «Онегина», перед читателями предстал роман в стихах «Евгений Вельской» (имени автора указано не было, потом выяснилось, что это был М.Воскресенский). Мало того, предпослан был ему... «Разговор книгопродавца с поэтом», где автор заявлял:
Евгений, Пушкина поэма,
Книгопродавцам не наклад.
А у меня ведь та же тема,
И, следственно, такой же клад.
Правда, насчет сходства темы автор, мягко говоря, слукавил. Главный герой Евгений Вельской — скорее антипод Онегина: молодой провинциал, приехавший искать счастья из Тамбова в Москву, где влюбился в графиню Знатову, поступил в университет «постиг законов дух и не боялся мыслить вслух» и «настоящий нехристь стал».
«Вельского» восприняли в основном как пародию: Н.Полевой писал, что «автор хотел в смешном виде представить охоту подражать, делающую столько зла стихотворцам». Сам Пушкин в проекте предисловия к 8 и 9 главам «Онегина», замечал: «Я ничуть не полагаю для себя обидным, если находят «Евгения Онегина» ниже «Евгения Вельского».
Вслед за Евгением Вельским появился на свет Вадим Лельский (в «Признании на тридцатом году жизни» Платона Волкова) — правда, «стихотворная повесть» с его участием тихо скончалась на первой главе. А в 1830 году в журнале «Галатея» за подписью «Неизвестный» был напечатан отрывок из поэмы «Иван Алексеевич, или Новый Евгений Онегин»...
Нашелся двойник и у другого героя романа — Н.Н.Муравьев в поэме «Котильон. Глава первая из стихотворного романа «Ленин, или жизнь поэта» прямо говорит, что его герой (фамилия которого, между прочим, производна от слова «лень») — «как Ленский Пушкина живой». И в самом деле, чего там размениваться на занудные объяснения...
Вслед за подражаниями появились и «официальные» фанфики — а как еще назвать истории с участием пушкинских персонажей. Но вот какая загадка: вроде бы открытый финал «Онегина» должен был стимулировать разработку сиквелов, однако мало что плодотворного на этой почве выросло. Ну, отправил А.Разоренов в «Продолжении и окончании романа А.Пушкина «Евгений Онегин» (1890) Онегина в экскурсию по историческим местам, ну, побывал Евгений на могиле Ленского, полистал у Лариных альбом Татьяны, предался «тоске безумных сожалений»... а потом старушка Татьяна, в свою очередь, пришла на могилку Онегина... ну и что?
Зато буйно расцветали всяческие AU по мотивам романа. Так, в 1865 году появилась поэма Д.Д.Минаева «Евгений Онегин нашего времени», причем автор размахнулся аж на кроссовер, и ни много ни мало как с «Отцами и детьми» Тургенева. Получилось вот так:
Мой дядя, как Кирсанов Павел,
Когда не в шутку занемог,
Он натирать себя заставил
Духами с головы до ног.
Или, например, вот как:
Онегин, добрый мой приятель,
Был по Базарову скроен.
Как тот, лягушек резал он,
Как тот, искусства порицатель,
Как тот, поэтов не ценил
И с аппетитом ел и пил. (...)
Не воспевал он дамских ножек,
Для женщин жизни не терял,
Аналитический свой ножик
Он в чувство каждого вонзал.
Ясно, что столь «прогрессивный» герой ни на какой дуэли с Ленским не стрелялся, а, побывав шафером на его свадьбе с Ольгой, взял у него «четыре красненьких взаймы» и отправился путешествовать. Татьяна же вышла за подагрического старичка, потом ее судили за отравление мужа, но, так как прокурором был Онегин, а защитником — Ленский, присяжным ничего не оставалось, как оправдать несчастную...
Конец... Моя поэма спета, — вздыхает Минаев, —
Прошу прощенья у славян
И у славянского поэта,
Что я классический роман
Перекроил по новой мерке,
Подверг цинической проверке
И перешил на новый лад...
Но я ли в этом виноват?
Однако и это еще далеко не предел. В 1896 году вышел в свет роман-фельетон в стихах «Онегин наших дней» под псевдонимом Lolo (автора звали Л.Г.Мунштейна). По его утверждению, «Онегин пушкинской эпохи для нас — седая старина», так что знакомьтесь с новым составом действующих лиц: Ленский — модный в кружке декадентов поэт, «наш Верлен» (!), катается на велосипеде и распевает арии... из «Онегина» Чайковского . Ольга уже замужем, но вовсю кокетничает с Онегиным. Татьяна в 14 лет уже «знает все», обожает Мопассана и читает «Нана» (!!). Сам же Онегин — сын шестидесятника-либерала, прокутивший отцовское наследство; он первый обращается к Татьяне со словами «Я вам пишу...», и та, в свою очередь, его высмеивает (вот она, страшная месть за гендерные стереотипы!) После чего Евгений уезжает за границу, посещает казино в Монако и, все проиграв, берет деньги у влюбленной в него купчихи; Татьяна же поступает на сцену, но, убедившись, что «талант и славу рок унес», выпивает яд...
Пусть жизнь пройдет пестро и шумно,
Пусть силы тратятся безумно,
Но пусть трубит о нас молва,
Пускай нас видит вся Москва!
В.Руадзе в 1911 году произвел на свет роман в стихах «Внук Онегина»; звали внука Сергеем, был он кутилой и игроком, приехал в дедовское имение, чтобы продать его, и ничем особенным читателям не запомнился.
«Онегинцам» даже советская эпоха оказалась нипочем. Например, в журнале «Бегемот» (1927) можно было прочесть отрывки из ненаписанной главы «Товарищ Евгений Онегин», в 1932 году «Вечерняя Москва» печатала повесть в стихах А.Архангельского и М.Пустынина «Евгений Онегин в Москве, а в 1934 году в «Вечернем Ленинграде» появился, натурально, «Евгений Онегин в Ленинграде» Верховского (Снайпера)...
Порой подражания и продолжения становились идеологическим оружием. Многим известна история с «Настоящим ревизором», пьесой, призванной «обезвредить» комедию Гоголя [b]«Ревизор»[\b]: там после немой сцены истинный ревизор, аки многомудрый Стародум, раздает всем сестрам по серьгам — городничего посылает в захолустную деревню, чиновников отправляет в отставку, а кое-кого и под суд, Хлестакову же, не иначе как вспомнив Митрофанушку, велит идти в подпрапорщики... Хотя по высочайшему повелению три акта этой пьески давали «в нагрузку» терпеливым зрителям после пяти актов «Ревизора», она сошла со сцены довольно скоро, не в силах выдержать шиканья и свистков... «Этакой галиматьи никто еще не видал», — написал на афише директор императорских театров А.Храповицкий.
Нашлись продолжатели и у [b]«Мертвых душ»[\b].] Так, некто Ващенко-Захарченко взялся за окончание гоголевской поэмы («Мертвые души. Окончание поэмы Н.В.Гоголя. Похождения Чичикова), причем, если верить аффтару, то ассистировал ему при этом сам главный герой:
«Павел Иванович Чичиков, узнав о смерти Н.В.Гоголя и о том, что поэма «Мертвые души» осталась незаконченною, вздохнул тяжело и, дав голове и рукам приличное обстоятельствам положение, со свойственной ему одному манерой сказал: «Похождения мои — произведение колоссальное касательно нашего обширного отечества, мануфактур, торговли, нравов и обычаев. Родственники генерала Бетрищева просили меня уговорить вас окончить «Мертвые души»: из моих рассказов вам легче будет писать. А как я вдвое старше вас, то вы, верно, будете видеть, чем кончится мое земное поприще». Павел Иванович в этой версии остепенился, женился на дочери городничего, обзавелся имением, стал отцом одиннадцати детей. Правда, земное поприще его окончилось не ахти как: из детей на похороны приехали только двое, да и те больше всего интересовались папенькиным наследством... Чернышевский выступил в «Современнике» с уничтожающим отзывом на «Похождения», где говорилось, что «смысла в книге нет ни малейшего» и что автор «дерзко заимствовал для своего изделия имя Гоголя и заглавие его книги, чтобы доставить сбыт своему никуда негодному товару... Как человек, имеющий, вероятно, некоторое понятие о том, что такое литература, отважился на пошлое дело? Если «Ващенко-Захарченко» — не псевдоним, а подлинное имя человека, сделавшего недостойную дерзость — мы искренне сожалеем о его судьбе: он своей безрассудной наглостью навек испортил свою репутацию».
Тем не менее, критика не помешала «отважиться» и другим. В 1872 году журнал «Русская старина» опубликовал «отрывки из второго тома», которые якобы сохранились у Н.Прокоповича, друга и редактора Гоголя. Стиль их настолько походил на гоголевский, что даже когда доставивший их Н.Ястржембский признался в подделке, некоторые литературоведы продолжали утверждать, что они принадлежат перу автора «Мертвых душ».
Нежно любимое мною «Горе от ума» Грибоедова просто не могло не развиться как фэндом, потому что между окончанием комедии (лето 1824 г.) и ее первой публикации в более или менее полном виде (1833) прошло целых девять лет (как обычно, ключевую роль сыграла дура-цензура). Так что пьеса распространялась в большом количестве списков — а что такое рукописные копии, долго объяснять не надо. Один пропустит, другой переделает, кое-кто и своего добавлят... Так, в 1875 году И.Гарусов выпустил «по счету — сороковое, по содержанию — первое полное» издание, где насчитывалось 120 строк, которых не было ни в одном авторизированном списке.
А главное, сам Грибоедов, пока писал, мог сменить расстановку акцентов чуть ли не на 180 градусов. Как вам, например, такая Софья (в первом варианте финальной сцены)?
Какая низость! подстеречь!
Подкрасться, чтоб потом конечно обесславить.
Что? этим думали к себе меня привлечь?
И страхом, ужасом вас полюбить заставить?
Отчетом я себе обязана самой,
Однако вам поступок мой
Чем кажется так зол и так коварен?
Не лицемерила, и права я кругом.
Вот и Чацкий, получив в свой адрес такую отповедь, заговорил совсем, совсем по-иному:
Я перед вами виноват.
Не знаю, почему вас с теми ставил в ряд,
Которым впрочем здесь найдутся сотни ровных,
Искательниц фортун и женихов чиновных,
Которым красотой едва дано расцвесть,
Уж глубоко натвержено искусство
Не сердцем поискать, а взвесить и расчесть
И продавать себя в замужство.
Вы выше этого. По вас такий, чтоб был
Немножко прост и очень мил,
Чтоб вы могли его и в возрасте бы зрелом
Беречь, и пеленать, и спосылать за делом.
Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей —
Высокий идеал московских всех мужей!
А это старуха Хлестова пеняет запоздавшему Репетилову, что заявился к шапочному разбору:
Ночные шатуны! вишь, говорят, женате!
За чем пожаловал? Чтоб посмотреть небось,
Красив ли Фамусов в халате?
(слэшеры, молчать!)
Так что же после этого взять с читающе-пишущей аудитории?
Все тот же М.Воскресенский выпустил в 1844 году «Утро после бала Фамусова, или Все старые знакомцы». Сюжет здесь сводится к замужеству Софьи — встревоженный отец стремится поскорее сбыть с рук дочку после такого скандала... Загорецкий и Репетилов приезжают просить ее руки и кидают жребий, кому сделать это первому; но сама Софья решает выйти за полковника Скалозуба, предпочитая мужа поглупее:
Да что с ума? Теперь я поняла сама,
По Чацкому, что горе — от ума!
Взялась продолжать пьесу Грибоедова и графиня Е.П.Ростопчина — она описала «Возврат Чацкого в Москву, или Встреча знакомых лиц после 25-летней разлуки» (1856 г., издана в 1865 г.) Софье там сорок три года, она давно замужем за Скалозубом, уже генералом и губернатором, у них четверо взрослых детей, причем старшую дочку мадам Скалозуб не прочь выдать за Чацкого... Молчалин в больших чинах, награжден орденом, метит в сенаторы, но по-прежнему живет в доме Фамусова: старик влюблен в его жену-польку, а, следовательно, Молчалин может пользоваться ситуацией. Загорецкий женился на купчихе, стал спекулировать и нажил миллионы. Платон Михайлович с женой стали ярыми славянофилами, а княжны Мими и Зизи Тугоуховские все из себя теперь «эмансипе». Сам же Чацкий остался при прежних убеждениях, посвятил себя науке, отпустил бородку а-ля Наполеон III, снова готов излить на всех всю желчь и бежать из Москвы. Разве что некая княгиня Цветкова обещает ему, что в ее доме он найдет наконец порядочных и симпатичных ему людей (о да, Мэри Сью тоже родилась не вчера и не в Интернете...)
В 1881 году появилась альтернативная история Марка Ярона. У него Фамусов стал председателем ряда комиссий Московской городской думы, Скалозуб — концессионером железных дорог, Репетилов — адвокатом, а тихий Платон Михайлович — банковским кассиром. На сакраментальный вопрос «А судьи кто?» можно теперь дать четкий ответ: «Захаров с Вонлярлярским» (московские мировые судьи, снискавшие себе недобрую славу). Если раньше Фамусов грозился: «В Сенат подам, министрам, государю!», то теперь масштабы у него измельчали: «В квартал подам, в участок, мировому!» Зато Софью он собирается выслать не «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов», а «в Тобольск сошлю, в Иркутск... Нет, дальше, на Амур!»
Свое развитие событий предлагает М.Салтыков-Щедрин в «Господах Молчалиных», и тоже пускается в такие кроссоверы, что мало не покажется. Вот как его рассказчик вместе с Молчалиным вспоминают минувшие дни:
— Помнится, ведь вы с Софьей-то Павловной...
— И ни-ни! боже вас сохрани! Софья Павловна, как была так и осталась... во всех смыслах девица! Разумеется, я в то время на флейте игрывал — ну, Софья Павловна и приглашала меня собственно на предмет аккомпанемента... Однажды точно что, после игры, ручку изволили дать мне поцеловать; однако я так благороден на этот счет был, что тогда же им доложил, что в ихнем звании и милости следует расточать с рассуждением... Нет, уж вы, сделайте милость, и не думайте!
— А как же, однако, помните сцену после бала?.. когда она вас еще с Лизой застала?
— Тут, батенька, я сам кругом виноват был! Забылся-с. Ну, след ли мне был — в чьем доме! в вельможном! — шашни заводить! Само собой, что Софье-то Павловне обидно показалось! (...)
— Скромничаете вы, Алексей Степаныч!
— Чего скромничать! Сам Александр Андреевич впоследствии сознался, что погорячился немного. Ведь он таки женился на Софье-то Павловне, да и как еще доволен-то был! Даже доднесь они мне благодетельствуют, а Софья Павловна и детей у меня всех до единого от купели воспринимала (...)
— Как же это вы с Павлом Афанасьичем расстались?
— Да что! Как попали они в ту пору под су...
— Так он и под судом был?
— То-то, что был. В то время к нему в канцелярию Чичиков Павел Иваныч поступил — такая ли продувная бестия! Первым делом, он Павла Афанасьича себе поработил; вторым делом, для Софьи Павловны из таможни какой-то огуречной воды для лица достал. Словом сказать, всех очаровал. Вот однажды и подсунул он Павлу Афанасьичу бумажку (я в то время не мог уж советовать: в загоне был), а тот и подмахнул. Смотрим — ан через три месяца к нам ревизия, а там немного погодя и суд. (...) С месяц после того я без места шатался, а затем Александр Андреич в Петербург меня перетащил. И вот тогда-то он и повинился передо мной. «Я, говорит, и невесть что про тебя, Алексей Степаныч, думал, даже целую историю из-за тебя тогда поднял, а ведь ты и в самом деле только на флейте играл... чудак!»
Послужив лет десять у Чацкого в департаменте Государственных Умопомрачений, а потом лет пять на том же месте, но уже под началом Репетилова («домашние театры он у нас в департаменте устраивал, свои собственные водевили ставил»), многотерпеливый Молчалин попал к майору Отчаянному в департамент Побед и Одолений, потом — в департамент Распределения Богатств, коим заведовал небезызвестный Дмитрий Рудин («придет, бывало, в департамент, спросит: когда же мы, господа, богатства распределять начнем? посмеется, между прочим, двугривенничек у кого-нибудь займет — и след простыл!») После реорганизации департамент стал заведовать Предотвращениями и Пресечениями, а на начальственное место «старичка посадили — тоже Молчалиным по фамилии прозывался — хорошо обходился! А тут в скором времени на стариков-то мода проходить стала — его и сменили. А уж после него... вот тут-то я самую муку и принял! (...) Ведь ты знаешь, нынче у нас кто начальником-то? Князь Тугоуховский... ну, сын того князя Тугоуховского, который еще к покойному Павлу Афанасьичу на балы езжал. (...) Придешь к нему, по приглашению, в кабинет, а он там взад и вперед словно на выводке ходит. Слова порядком не вымолвит — все сквозь зубы... изволь понимать!»
Однако Алексей Степанович научился и этого начальника умасливать и обуздывать, ведет существование относительно благополучное, женился на воспитаннице Хлестовой, а в свободное время еще помогает овдовевшей Софье Павловне найти адвоката, чтобы выиграть тяжбу с Загорецким, который, оказывается, дальний родственник Чацкого: «Вот видишь ли, Александр-то Андреич хоть и умный был, а тоже простыня-человек. Всю жизнь он мучился, как бы Софья Павловна, по смерти его, на бобах не осталась — ну и распорядился так: все имение ей в пожизненное владение отдал, а уж по ее смерти оно должно в его род поступить, то есть к Антону Антонычу. Только вот в чем беда: сам-то он законов не знал, да и с адвокатами не посоветовался. Ну, и написал он в завещании-то: «а имение мое родовое предоставляю другу моему Сонечке по смерть ее». Теперь Загорецкий-то и спращивает: какой такой «мой друг Сонечка»? (...) Теперь над ней самый ледащий адвокатишко — и тот измываться будет. «Так это вы, скажет, друг мой Сонечка!.. Очень приятно с вами познакомиться, друг мой Сонечка!» Правда, выбор адвокатов невелик — то ли взять сына Репетилова от цыганки Стешки, то ли сына Чичикова от Коробочки, хрен редьки не слаще...
— Да, сударь, не легко на свете прожить! — сетует Алексей Степаныч, — за тарелку щей да за кусок пирога — вот и все наши радости-то — сколько одних надругательств примешь! Смотришь, это, смотришь иной раз на него — совсем отчаянный! А ты все-таки стой и смотри, потому у тебя дети... гнездо-с!.. Только на милость божию и надеемся!
А вообще, самую активную «общественную жизнь» вели, как ни странно, княжны Тугоуховские и старуха Хлестова. Василий Курочкин увидел их на лекции Чернышевского, где они ополчаются на лектора, игравшего цепочкой от часов, и на одну из его слушательниц — за короткую стрижку и немытую шею («Цепочка и грязная шея», 1862). Д.Минаев застукал барышень опять же на лекции, у профессора П.Юркевича, доказывающей, «что человек, в котором мозгу нету, быть может мудрецом с громаднейшим умом» («Москвичи на лекции по философии», 1863)...
И добавим шепотом: где-то на свете существует свидетельство Н.К.Пиксанова, что писали, бывало, и рейтинговый гет ... кхм, «порнографические перелицовки» между Молчалиным и Софьей...
Но давайте теперь, для разнообразия, о чем-нибудь высоком. Давайте, например, вспомним Пушкина и поговорим о его вкладе в развитие творчества фанов. Как субъекта, разумеется, а не как объекта.
Нет, сейчас я говорю даже не об участии солнца русской поэзии в обширном донжуановском фэндоме (тут есть пример и позаковыристее), и не о драбблах на тему «Фауста», или там «Рукописи, найденной в Сарагосе». Я разумею фанфик в самом что ни на есть строгом смысле, по роману М.Загоскина, «Рославлев», вышедшему в июне 1831 года. В центре сюжета романа была история дворянина Рославлева, влюбленного в княжну Полину Лидину, которая незадолго до войны 1812 года полюбила французского графа Сеникура. В начале войны Сеникур попадает в плен, направлен в деревню Лидиных, и Полина тайно выходит за него замуж. Наступление французов освобождает графа, Полина следует за ним. Впоследствии Сеникур убит на войне, Полина гибнет от русской гранаты, а Рославлев благополучно женится на ее сестре. Сюжет этот, если верить комментаторам, преподнесен был в духе казенного шовинизма.
Так вот, некоторое время спустя в «Современнике» появился анонимный (!) «Отрывок из неизданных записок дамы» с пометой «с французского», автор(ша) которого заявлял(а), что она — близкая подруга той самой Полины!
«Читая «Рославлева», с изумлением увидела я, что завязка его основана на истинном происшествии, слишком для меня известном. Некогда я была другом несчастной женщины, выбранной г.Загоскиным в героини его повести. Он вновь обратил внимание публики на происшествие забытое, разбудил чувства негодования, усыпленные временем, и возмутил спокойствие могилы. Я буду защитницею тени, — и читатель извинит слабость пера моего, уважив сердечные мои побуждения».
Что ж, Полина в глазах рассказчицы оказывается действительно незаурядной личностью: «Полина являлась везде; она окружена была поклонниками; с нею любезничали — но она скучала, и скука придавала ей вид гордости и холодности. Это чрезвычайно шло к ее греческому лицу и к черным бровям».
Да и с «изменой родине» не так все просто:
«Вдруг известие о нашествии и воззвание государя поразили нас. (....) Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах решительный верх, и гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский; кто сжег десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все закаялись говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни. Полина не могла скрыть свое презрение, как прежде не скрывала своего негодования. Такая проворная перемена и трусость выводили ее из терпения. На бульваре, на Пресненских прудах она нарочно говорила по-французски; за столом в присутствии слуг нарочно оспоривала патриотическое хвастовство, нарочно говорила о многочисленности Наполеоновых войск, о его военном гении. Присутствующие бледнели, опасаясь доноса, и спешили укорить ее в приверженности ко врагу отечества. Полина презрительно улыбалась. «Дай бог, — говорила она, — чтобы все русские любили свое отечество, как я его люблю» (...)
«Стыдись, — сказала она, — разве женщины не имеют отечества? разве нет у них отцов, братьев, мужьев? Разве кровь русская для нас чужда? Или ты полагаешь, что мы рождены для того только, чтоб нас на бале вертели в экосезах, а дома заставляли вышивать по канве собачек? Нет, я знаю, какое влияние женщина может иметь на мнение общества или даже на сердце хоть одного человека. Я не признаю уничижения, к которому присуждают нас». (...)
«Однажды она мне объявила о своем намерении уйти из деревни, явиться в французский лагерь, добраться до Наполеона и там убить его из своих рук. Мне не трудно было убедить ее в безумстве такого предприятия. Но мысль о Шарлоте Кордэ долго ее не оставляла».
А что же Сеникур? А вот что:
«Ему было тогда 26 лет. Он принадлежал хорошему дому. Лицо его было приятно. Тон очень хороший. Мы тотчас отличили его. Ласки принимал он с благородной скромностию. Он говорил мало, но речи его были основательны. Полине он понравился тем, что первый мог ясно ей истолковать военные действия и движения войск. Он успокоил ее, удостоверив, что отступление русских войск было не бессмысленный побег и столько же беспокоило французов, как ожесточало русских. (...) Полина, которой надоели и трусливые предсказания, и глупое хвастовство наших соседей, жадно слушала суждения, основанные на знании дела и беспристрастии».
Сцену же с участием мадам де Сталь оставляю на самостоятельное рассмотрение и толкование всех интересующихся (см. ссылку дня).
Добавлю только, что рассказ неизвестной дамы появился полностью (по крайней мере, все, что удалось дописать) уже в Сочинениях Пушкина (1841 г.) Сейчас фигурирует в собрании сочинений под тем же названием, что и роман Загоскина — «Рославлев».
В 1889 году друживший с А.С.Сувориным Чехов написал ему в подарок одноактную пьеску под названием «Татьяна Репина», которое было продолжением суворинской пьесы с тем же названием. Драма Суворина завершается на том, что героиня, обольщенная и брошенная разорившимся помещиком и светским жуиром Сабининым, кончает жизнь самоубийством. Чехов же рисует венчание Сабинина с его невестой Верой Олениной, на котором жених едва не сходит с ума. Он видит тень брошенной им женщины в «даме в черном», находящейся среди гостей — а та, в свою очередь, сама приходит в церковь, уже выпив яд... «За словари я вам пришлю подарок очень дешевый и бесполезный, — писал он Суворину, — но такой, какой только я один могу подарить вам. Сочинил я в один присест, а потому и вышел он у меня дешевле дешевого. За то, что я воспользовался вашим заглавием, подавайте в суд. Не показывайте никому, а прочитавши, бросьте в камин. Можете бросить и не читая. Можете даже по прочтении сказать: «Черт знает что!» Однако Суворин в камин пьесу не бросил, а наоборот, напечатал ее в своей типографии в двух экземплярах и один послал обратно Чехову. И хорошо сделал, потому что сравнительно недавно ее даже поставил один московский театр...А вот как А.С.Долинин пытается разобраться в природе чеховской пьесы: «Целью у него было — отнюдь не дискредитация путем пародии художественного канона Суворина, а наоборот — попытка положительного характера: обнаружить, в известном смысле, на опыте чужом, свой новый, в постепенном созревании, становящийся канон...»
Кстати, незадолго до создания «Татьяны Репиной», Чехов писал Суворину по поводу еще одного из его водевилей: «В мая я из Вашего «Мужского горя» сделаю смешную трагедию. Мужскую роль (она сделана отлично) я оставлю в неприкосновенности, а супругу дам совсем новую. Оба они у меня будут всерьез валять (14 февраля 1889 г.)
А.К.Толстой, мало того, что взялся в очередной раз за историю Дон Жуана (я так думаю, с этой историей будем впоследствии разбираться отдельно), посвятив ее памяти Моцарта и Гофмана, так еще и придал ей характер явственного кроссовера. И не говорите, что пролог к его пьесе вам ничего не напоминает:
Духи:
Какое ж ныне замышленье
Тебя из бездны вызвало опять?
Сатана:
Хотелось мне, для развлеченья,
Весной немножко погулять.
Но, впрочем, у меня есть и другое дело.
Коль вам беседовать со мной не надоело,
Охотно сообщу задуманный мной план.
(Садится на обгорелый пень.)
Есть юноша в Севилье, дон Жуан,
А по фамильи — де Маранья.
Ему пятнадцать лет. Счастливые года!
Чуть пухом поросла младая борода,
Почти еще дитя. Но в мыслях колебанье
И беспокойство видно иногда. (...)
Духи:
О Сатана, кого назвал ты нам!
Сей дон Жуан любимец есть природы,
Он призван к подвигам и благостным делам,
Пред ним преклонятся народы,
Он будет славен до конца,
Он стражей огражден небесной неприступно,
К нему ты не прострешь руки своей преступной —
Познай: сей дон Жуан избранник есть творца!
Сатана:
Мой также. Я давно его заметил.
Я знаю, сколь удел его в грядущем светел,
И юношу всем сердцем возлюбя,
Я сделаю его похожим на себя. (...)
Пусть в каждом личике, хоть несколько годящем,
Какое бы себе он ни избрал,
Он вместо копии все зрит оригинал,
Последний вывод наш в порядке восходящем.
Когда ж захочет он, моим огнем палим,
В объятиях любви найти себе блаженство,
Исчезнет для него виденье совершенства,
И женщина, как есть, появится пред ним.
И пусть он бесится. Пусть ловит с вечной жаждой
Всё новый идеал в объятьях девы каждой!
Под пером Валерия Брюсова продолжение пушкинских «Египетских ночей» превратилось в целую поэму в шести главах,] где Клеопатра даже делает попытку спасти своего юного третьего возлюбленного от роковой расплаты за ночь любви. Сначала Брюсов собирался мистифицировать читателей, публикуя свою версию без подписи, а в предисловии давая понять, что, возможно, это вновь найденный текст Пушкина. Но, к счастью, ему это отсоветовали, и в предисловии Брюсов писал: «Я желал только помочь читателю по намекам, оставленным самим Пушкиным, полнее представить себе одно из глубочайших его созданий». Горькому в 1917 году поэма «страшно понравилась», Маяковский же в 1916 написал на нее эпиграмму («Валерию Брюсову, на память»):
Разбоя след затерян прочно
во тьме египетских ночей.
Проверив рукопись
построчно,
гроши отсыпал казначей.
Бояться вам рожна какого?
Что
против — Пушкину иметь?
Его кулак
навек закован
в спокойную к обиде медь!
Нечуткость пушкинского кулака, надо думать, потом очень кстати пришлась самому Маяковскому, когда в поэме «Хорошо» он создавал следующий диалог между Милюковым и некоей пожилой дамой:
«Не спится, няня...
Здесь так душно...
Открой окно
да сядь ко мне».
— Кускова,
что с тобой? —
«Мне скушно...
Поговорим о старине».
— О чем, Кускова?
Я,
бывало,
хранила
в памяти
немало
старинных былей,
небылиц —
и про царей,
и про цариц.
И я б,
с моим умишкой хилым, —
короновала б
Михаила.
Чем брать
династию чужую...
Да ты
не слушаешь меня?! —
«Ах, няня, няня,
я тоскую.
Мне тошно, милая моя.
Я плакать,
я рыдать готова...»
— Господь помилуй
и спаси...
Чего ты хочешь?
Попроси.
Чтобы тебе
на нас
не дуться,
дадим свобод
и конституций...
И вот, чтобы уж прерваться на веселой ноте, несколько поэтически-политических извратов начала ХХ века; первоисточник, я думаю, называть излишне:
Одна страна слаба уж очень стала,
А за границею слыхала,
Что это зло еще не так большой руки,
Лишь конституцию ей стоит завести.
Комиссий и проектов с дюжину достала,
Вертит законами и так, и сяк:
То влево, то направо их положит,
То даст понюхать, то сама погложет,
Но конституция не действует никак...
— Каких людей я только не видал!
Там Витте-граф, что мир с японцем заключал,
Там Дурново, там граф Толстой,
Там есть и Трепов-генерал,
Который не жалеть патроны приказал...
— Ну, а свободу-то в России ты приметил?
— Да разве там она? Ну, братец, виноват,
Свободы что-то я не встретил.
Поешь прекрасно ты, и звучен голос твой,
Да надобен надзор, мой милый, над тобой.
Городовой!
Сведи в участок Соловья!
Там разберут, брат, эти песни...
— Я все пела бодро, смело:
«Гражданин, вперед иди!»
— Ты все пела? Это дело!
Так поди же, посиди!
Источники:
В.Г.Дмитриев. По стране Литературии. М., Московский рабочий, 1987.
В.В.Маяковский. Хорошо!
А.С.Пушкин. Рославлев. Собрание сочинений, т.6
М.Е.Салтыков-Щедрин. Господа Молчалины. Собрание сочинений, т.3.
А.К.Толстой. Дон Жуан. Собрание сочинений, т.4.
А.П.Чехов. Татьяна Репина. Собрание сочинений, т.12.
Ссылка дня.
И снова бард чужую песню сложит
И, как свою, ее произнесет.
(А.Финкель. Парнас дыбом)
И, как свою, ее произнесет.
(А.Финкель. Парнас дыбом)
Если могут быть романы и драмы из жизни исторических деятелей, то могут быть романы и драмы о Раскольникове, о Евгении Онегине <...>, которые так близки к нам, что мы порою можем рассказать о них такие подробности, которых не имел в виду их создатель.
Ф.Сологуб.
Человеку, интересующемуся сетевым творчеством фанов, рано или поздно становится ясно, что стремление рассказать чужую историю чуть ли не так же древне, как и стремление сочинить свою. Вот я тут потихонечку собираю некоторые материалы об отдельных процессах в этой сфере, которые происходили в самое разное время, но так порой напоминают происходящее в Сети сегодня... А как я есть по образованию даже не гуманитарий, труд мой в этой сфере является сугубо ненаучным, и ноблесс мне не оближ воздержаться от его выкладывания
И начну я, пожалуй, прямо с 19 столетия, с "золотого века" русской литературы. Ведь чего только там ни творилось в это время ...
дальше о-о-о-чень много букофф! Так, подражания и продолжения «Евгения Онегина» начали появляться чуть ли не одновременно с пушкинским романом в стихах. Еще не успела выйти первая глава, а по рукам уже ходила поэма А.И.Полежаева «Сашка», начинавшаяся строкой: «Мой дядя — человек сердитый...».
В 1828 году, когда уже вышли первые шесть глав «Онегина», перед читателями предстал роман в стихах «Евгений Вельской» (имени автора указано не было, потом выяснилось, что это был М.Воскресенский). Мало того, предпослан был ему... «Разговор книгопродавца с поэтом», где автор заявлял:
Евгений, Пушкина поэма,
Книгопродавцам не наклад.
А у меня ведь та же тема,
И, следственно, такой же клад.
Правда, насчет сходства темы автор, мягко говоря, слукавил. Главный герой Евгений Вельской — скорее антипод Онегина: молодой провинциал, приехавший искать счастья из Тамбова в Москву, где влюбился в графиню Знатову, поступил в университет «постиг законов дух и не боялся мыслить вслух» и «настоящий нехристь стал».
«Вельского» восприняли в основном как пародию: Н.Полевой писал, что «автор хотел в смешном виде представить охоту подражать, делающую столько зла стихотворцам». Сам Пушкин в проекте предисловия к 8 и 9 главам «Онегина», замечал: «Я ничуть не полагаю для себя обидным, если находят «Евгения Онегина» ниже «Евгения Вельского».
Вслед за Евгением Вельским появился на свет Вадим Лельский (в «Признании на тридцатом году жизни» Платона Волкова) — правда, «стихотворная повесть» с его участием тихо скончалась на первой главе. А в 1830 году в журнале «Галатея» за подписью «Неизвестный» был напечатан отрывок из поэмы «Иван Алексеевич, или Новый Евгений Онегин»...
Нашелся двойник и у другого героя романа — Н.Н.Муравьев в поэме «Котильон. Глава первая из стихотворного романа «Ленин, или жизнь поэта» прямо говорит, что его герой (фамилия которого, между прочим, производна от слова «лень») — «как Ленский Пушкина живой». И в самом деле, чего там размениваться на занудные объяснения...
Вслед за подражаниями появились и «официальные» фанфики — а как еще назвать истории с участием пушкинских персонажей. Но вот какая загадка: вроде бы открытый финал «Онегина» должен был стимулировать разработку сиквелов, однако мало что плодотворного на этой почве выросло. Ну, отправил А.Разоренов в «Продолжении и окончании романа А.Пушкина «Евгений Онегин» (1890) Онегина в экскурсию по историческим местам, ну, побывал Евгений на могиле Ленского, полистал у Лариных альбом Татьяны, предался «тоске безумных сожалений»... а потом старушка Татьяна, в свою очередь, пришла на могилку Онегина... ну и что?
Зато буйно расцветали всяческие AU по мотивам романа. Так, в 1865 году появилась поэма Д.Д.Минаева «Евгений Онегин нашего времени», причем автор размахнулся аж на кроссовер, и ни много ни мало как с «Отцами и детьми» Тургенева. Получилось вот так:
Мой дядя, как Кирсанов Павел,
Когда не в шутку занемог,
Он натирать себя заставил
Духами с головы до ног.
Или, например, вот как:
Онегин, добрый мой приятель,
Был по Базарову скроен.
Как тот, лягушек резал он,
Как тот, искусства порицатель,
Как тот, поэтов не ценил
И с аппетитом ел и пил. (...)
Не воспевал он дамских ножек,
Для женщин жизни не терял,
Аналитический свой ножик
Он в чувство каждого вонзал.
Ясно, что столь «прогрессивный» герой ни на какой дуэли с Ленским не стрелялся, а, побывав шафером на его свадьбе с Ольгой, взял у него «четыре красненьких взаймы» и отправился путешествовать. Татьяна же вышла за подагрического старичка, потом ее судили за отравление мужа, но, так как прокурором был Онегин, а защитником — Ленский, присяжным ничего не оставалось, как оправдать несчастную...
Конец... Моя поэма спета, — вздыхает Минаев, —
Прошу прощенья у славян
И у славянского поэта,
Что я классический роман
Перекроил по новой мерке,
Подверг цинической проверке
И перешил на новый лад...
Но я ли в этом виноват?
Однако и это еще далеко не предел. В 1896 году вышел в свет роман-фельетон в стихах «Онегин наших дней» под псевдонимом Lolo (автора звали Л.Г.Мунштейна). По его утверждению, «Онегин пушкинской эпохи для нас — седая старина», так что знакомьтесь с новым составом действующих лиц: Ленский — модный в кружке декадентов поэт, «наш Верлен» (!), катается на велосипеде и распевает арии... из «Онегина» Чайковского . Ольга уже замужем, но вовсю кокетничает с Онегиным. Татьяна в 14 лет уже «знает все», обожает Мопассана и читает «Нана» (!!). Сам же Онегин — сын шестидесятника-либерала, прокутивший отцовское наследство; он первый обращается к Татьяне со словами «Я вам пишу...», и та, в свою очередь, его высмеивает (вот она, страшная месть за гендерные стереотипы!) После чего Евгений уезжает за границу, посещает казино в Монако и, все проиграв, берет деньги у влюбленной в него купчихи; Татьяна же поступает на сцену, но, убедившись, что «талант и славу рок унес», выпивает яд...
Пусть жизнь пройдет пестро и шумно,
Пусть силы тратятся безумно,
Но пусть трубит о нас молва,
Пускай нас видит вся Москва!
В.Руадзе в 1911 году произвел на свет роман в стихах «Внук Онегина»; звали внука Сергеем, был он кутилой и игроком, приехал в дедовское имение, чтобы продать его, и ничем особенным читателям не запомнился.
«Онегинцам» даже советская эпоха оказалась нипочем. Например, в журнале «Бегемот» (1927) можно было прочесть отрывки из ненаписанной главы «Товарищ Евгений Онегин», в 1932 году «Вечерняя Москва» печатала повесть в стихах А.Архангельского и М.Пустынина «Евгений Онегин в Москве, а в 1934 году в «Вечернем Ленинграде» появился, натурально, «Евгений Онегин в Ленинграде» Верховского (Снайпера)...
Порой подражания и продолжения становились идеологическим оружием. Многим известна история с «Настоящим ревизором», пьесой, призванной «обезвредить» комедию Гоголя [b]«Ревизор»[\b]: там после немой сцены истинный ревизор, аки многомудрый Стародум, раздает всем сестрам по серьгам — городничего посылает в захолустную деревню, чиновников отправляет в отставку, а кое-кого и под суд, Хлестакову же, не иначе как вспомнив Митрофанушку, велит идти в подпрапорщики... Хотя по высочайшему повелению три акта этой пьески давали «в нагрузку» терпеливым зрителям после пяти актов «Ревизора», она сошла со сцены довольно скоро, не в силах выдержать шиканья и свистков... «Этакой галиматьи никто еще не видал», — написал на афише директор императорских театров А.Храповицкий.
Нашлись продолжатели и у [b]«Мертвых душ»[\b].] Так, некто Ващенко-Захарченко взялся за окончание гоголевской поэмы («Мертвые души. Окончание поэмы Н.В.Гоголя. Похождения Чичикова), причем, если верить аффтару, то ассистировал ему при этом сам главный герой:
«Павел Иванович Чичиков, узнав о смерти Н.В.Гоголя и о том, что поэма «Мертвые души» осталась незаконченною, вздохнул тяжело и, дав голове и рукам приличное обстоятельствам положение, со свойственной ему одному манерой сказал: «Похождения мои — произведение колоссальное касательно нашего обширного отечества, мануфактур, торговли, нравов и обычаев. Родственники генерала Бетрищева просили меня уговорить вас окончить «Мертвые души»: из моих рассказов вам легче будет писать. А как я вдвое старше вас, то вы, верно, будете видеть, чем кончится мое земное поприще». Павел Иванович в этой версии остепенился, женился на дочери городничего, обзавелся имением, стал отцом одиннадцати детей. Правда, земное поприще его окончилось не ахти как: из детей на похороны приехали только двое, да и те больше всего интересовались папенькиным наследством... Чернышевский выступил в «Современнике» с уничтожающим отзывом на «Похождения», где говорилось, что «смысла в книге нет ни малейшего» и что автор «дерзко заимствовал для своего изделия имя Гоголя и заглавие его книги, чтобы доставить сбыт своему никуда негодному товару... Как человек, имеющий, вероятно, некоторое понятие о том, что такое литература, отважился на пошлое дело? Если «Ващенко-Захарченко» — не псевдоним, а подлинное имя человека, сделавшего недостойную дерзость — мы искренне сожалеем о его судьбе: он своей безрассудной наглостью навек испортил свою репутацию».
Тем не менее, критика не помешала «отважиться» и другим. В 1872 году журнал «Русская старина» опубликовал «отрывки из второго тома», которые якобы сохранились у Н.Прокоповича, друга и редактора Гоголя. Стиль их настолько походил на гоголевский, что даже когда доставивший их Н.Ястржембский признался в подделке, некоторые литературоведы продолжали утверждать, что они принадлежат перу автора «Мертвых душ».
Нежно любимое мною «Горе от ума» Грибоедова просто не могло не развиться как фэндом, потому что между окончанием комедии (лето 1824 г.) и ее первой публикации в более или менее полном виде (1833) прошло целых девять лет (как обычно, ключевую роль сыграла дура-цензура). Так что пьеса распространялась в большом количестве списков — а что такое рукописные копии, долго объяснять не надо. Один пропустит, другой переделает, кое-кто и своего добавлят... Так, в 1875 году И.Гарусов выпустил «по счету — сороковое, по содержанию — первое полное» издание, где насчитывалось 120 строк, которых не было ни в одном авторизированном списке.
А главное, сам Грибоедов, пока писал, мог сменить расстановку акцентов чуть ли не на 180 градусов. Как вам, например, такая Софья (в первом варианте финальной сцены)?
Какая низость! подстеречь!
Подкрасться, чтоб потом конечно обесславить.
Что? этим думали к себе меня привлечь?
И страхом, ужасом вас полюбить заставить?
Отчетом я себе обязана самой,
Однако вам поступок мой
Чем кажется так зол и так коварен?
Не лицемерила, и права я кругом.
Вот и Чацкий, получив в свой адрес такую отповедь, заговорил совсем, совсем по-иному:
Я перед вами виноват.
Не знаю, почему вас с теми ставил в ряд,
Которым впрочем здесь найдутся сотни ровных,
Искательниц фортун и женихов чиновных,
Которым красотой едва дано расцвесть,
Уж глубоко натвержено искусство
Не сердцем поискать, а взвесить и расчесть
И продавать себя в замужство.
Вы выше этого. По вас такий, чтоб был
Немножко прост и очень мил,
Чтоб вы могли его и в возрасте бы зрелом
Беречь, и пеленать, и спосылать за делом.
Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей —
Высокий идеал московских всех мужей!
А это старуха Хлестова пеняет запоздавшему Репетилову, что заявился к шапочному разбору:
Ночные шатуны! вишь, говорят, женате!
За чем пожаловал? Чтоб посмотреть небось,
Красив ли Фамусов в халате?
(слэшеры, молчать!)
Так что же после этого взять с читающе-пишущей аудитории?
Все тот же М.Воскресенский выпустил в 1844 году «Утро после бала Фамусова, или Все старые знакомцы». Сюжет здесь сводится к замужеству Софьи — встревоженный отец стремится поскорее сбыть с рук дочку после такого скандала... Загорецкий и Репетилов приезжают просить ее руки и кидают жребий, кому сделать это первому; но сама Софья решает выйти за полковника Скалозуба, предпочитая мужа поглупее:
Да что с ума? Теперь я поняла сама,
По Чацкому, что горе — от ума!
Взялась продолжать пьесу Грибоедова и графиня Е.П.Ростопчина — она описала «Возврат Чацкого в Москву, или Встреча знакомых лиц после 25-летней разлуки» (1856 г., издана в 1865 г.) Софье там сорок три года, она давно замужем за Скалозубом, уже генералом и губернатором, у них четверо взрослых детей, причем старшую дочку мадам Скалозуб не прочь выдать за Чацкого... Молчалин в больших чинах, награжден орденом, метит в сенаторы, но по-прежнему живет в доме Фамусова: старик влюблен в его жену-польку, а, следовательно, Молчалин может пользоваться ситуацией. Загорецкий женился на купчихе, стал спекулировать и нажил миллионы. Платон Михайлович с женой стали ярыми славянофилами, а княжны Мими и Зизи Тугоуховские все из себя теперь «эмансипе». Сам же Чацкий остался при прежних убеждениях, посвятил себя науке, отпустил бородку а-ля Наполеон III, снова готов излить на всех всю желчь и бежать из Москвы. Разве что некая княгиня Цветкова обещает ему, что в ее доме он найдет наконец порядочных и симпатичных ему людей (о да, Мэри Сью тоже родилась не вчера и не в Интернете...)
В 1881 году появилась альтернативная история Марка Ярона. У него Фамусов стал председателем ряда комиссий Московской городской думы, Скалозуб — концессионером железных дорог, Репетилов — адвокатом, а тихий Платон Михайлович — банковским кассиром. На сакраментальный вопрос «А судьи кто?» можно теперь дать четкий ответ: «Захаров с Вонлярлярским» (московские мировые судьи, снискавшие себе недобрую славу). Если раньше Фамусов грозился: «В Сенат подам, министрам, государю!», то теперь масштабы у него измельчали: «В квартал подам, в участок, мировому!» Зато Софью он собирается выслать не «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов», а «в Тобольск сошлю, в Иркутск... Нет, дальше, на Амур!»
Свое развитие событий предлагает М.Салтыков-Щедрин в «Господах Молчалиных», и тоже пускается в такие кроссоверы, что мало не покажется. Вот как его рассказчик вместе с Молчалиным вспоминают минувшие дни:
— Помнится, ведь вы с Софьей-то Павловной...
— И ни-ни! боже вас сохрани! Софья Павловна, как была так и осталась... во всех смыслах девица! Разумеется, я в то время на флейте игрывал — ну, Софья Павловна и приглашала меня собственно на предмет аккомпанемента... Однажды точно что, после игры, ручку изволили дать мне поцеловать; однако я так благороден на этот счет был, что тогда же им доложил, что в ихнем звании и милости следует расточать с рассуждением... Нет, уж вы, сделайте милость, и не думайте!
— А как же, однако, помните сцену после бала?.. когда она вас еще с Лизой застала?
— Тут, батенька, я сам кругом виноват был! Забылся-с. Ну, след ли мне был — в чьем доме! в вельможном! — шашни заводить! Само собой, что Софье-то Павловне обидно показалось! (...)
— Скромничаете вы, Алексей Степаныч!
— Чего скромничать! Сам Александр Андреевич впоследствии сознался, что погорячился немного. Ведь он таки женился на Софье-то Павловне, да и как еще доволен-то был! Даже доднесь они мне благодетельствуют, а Софья Павловна и детей у меня всех до единого от купели воспринимала (...)
— Как же это вы с Павлом Афанасьичем расстались?
— Да что! Как попали они в ту пору под су...
— Так он и под судом был?
— То-то, что был. В то время к нему в канцелярию Чичиков Павел Иваныч поступил — такая ли продувная бестия! Первым делом, он Павла Афанасьича себе поработил; вторым делом, для Софьи Павловны из таможни какой-то огуречной воды для лица достал. Словом сказать, всех очаровал. Вот однажды и подсунул он Павлу Афанасьичу бумажку (я в то время не мог уж советовать: в загоне был), а тот и подмахнул. Смотрим — ан через три месяца к нам ревизия, а там немного погодя и суд. (...) С месяц после того я без места шатался, а затем Александр Андреич в Петербург меня перетащил. И вот тогда-то он и повинился передо мной. «Я, говорит, и невесть что про тебя, Алексей Степаныч, думал, даже целую историю из-за тебя тогда поднял, а ведь ты и в самом деле только на флейте играл... чудак!»
Послужив лет десять у Чацкого в департаменте Государственных Умопомрачений, а потом лет пять на том же месте, но уже под началом Репетилова («домашние театры он у нас в департаменте устраивал, свои собственные водевили ставил»), многотерпеливый Молчалин попал к майору Отчаянному в департамент Побед и Одолений, потом — в департамент Распределения Богатств, коим заведовал небезызвестный Дмитрий Рудин («придет, бывало, в департамент, спросит: когда же мы, господа, богатства распределять начнем? посмеется, между прочим, двугривенничек у кого-нибудь займет — и след простыл!») После реорганизации департамент стал заведовать Предотвращениями и Пресечениями, а на начальственное место «старичка посадили — тоже Молчалиным по фамилии прозывался — хорошо обходился! А тут в скором времени на стариков-то мода проходить стала — его и сменили. А уж после него... вот тут-то я самую муку и принял! (...) Ведь ты знаешь, нынче у нас кто начальником-то? Князь Тугоуховский... ну, сын того князя Тугоуховского, который еще к покойному Павлу Афанасьичу на балы езжал. (...) Придешь к нему, по приглашению, в кабинет, а он там взад и вперед словно на выводке ходит. Слова порядком не вымолвит — все сквозь зубы... изволь понимать!»
Однако Алексей Степанович научился и этого начальника умасливать и обуздывать, ведет существование относительно благополучное, женился на воспитаннице Хлестовой, а в свободное время еще помогает овдовевшей Софье Павловне найти адвоката, чтобы выиграть тяжбу с Загорецким, который, оказывается, дальний родственник Чацкого: «Вот видишь ли, Александр-то Андреич хоть и умный был, а тоже простыня-человек. Всю жизнь он мучился, как бы Софья Павловна, по смерти его, на бобах не осталась — ну и распорядился так: все имение ей в пожизненное владение отдал, а уж по ее смерти оно должно в его род поступить, то есть к Антону Антонычу. Только вот в чем беда: сам-то он законов не знал, да и с адвокатами не посоветовался. Ну, и написал он в завещании-то: «а имение мое родовое предоставляю другу моему Сонечке по смерть ее». Теперь Загорецкий-то и спращивает: какой такой «мой друг Сонечка»? (...) Теперь над ней самый ледащий адвокатишко — и тот измываться будет. «Так это вы, скажет, друг мой Сонечка!.. Очень приятно с вами познакомиться, друг мой Сонечка!» Правда, выбор адвокатов невелик — то ли взять сына Репетилова от цыганки Стешки, то ли сына Чичикова от Коробочки, хрен редьки не слаще...
— Да, сударь, не легко на свете прожить! — сетует Алексей Степаныч, — за тарелку щей да за кусок пирога — вот и все наши радости-то — сколько одних надругательств примешь! Смотришь, это, смотришь иной раз на него — совсем отчаянный! А ты все-таки стой и смотри, потому у тебя дети... гнездо-с!.. Только на милость божию и надеемся!
А вообще, самую активную «общественную жизнь» вели, как ни странно, княжны Тугоуховские и старуха Хлестова. Василий Курочкин увидел их на лекции Чернышевского, где они ополчаются на лектора, игравшего цепочкой от часов, и на одну из его слушательниц — за короткую стрижку и немытую шею («Цепочка и грязная шея», 1862). Д.Минаев застукал барышень опять же на лекции, у профессора П.Юркевича, доказывающей, «что человек, в котором мозгу нету, быть может мудрецом с громаднейшим умом» («Москвичи на лекции по философии», 1863)...
И добавим шепотом: где-то на свете существует свидетельство Н.К.Пиксанова, что писали, бывало, и рейтинговый гет ... кхм, «порнографические перелицовки» между Молчалиным и Софьей...
Но давайте теперь, для разнообразия, о чем-нибудь высоком. Давайте, например, вспомним Пушкина и поговорим о его вкладе в развитие творчества фанов. Как субъекта, разумеется, а не как объекта.
Нет, сейчас я говорю даже не об участии солнца русской поэзии в обширном донжуановском фэндоме (тут есть пример и позаковыристее), и не о драбблах на тему «Фауста», или там «Рукописи, найденной в Сарагосе». Я разумею фанфик в самом что ни на есть строгом смысле, по роману М.Загоскина, «Рославлев», вышедшему в июне 1831 года. В центре сюжета романа была история дворянина Рославлева, влюбленного в княжну Полину Лидину, которая незадолго до войны 1812 года полюбила французского графа Сеникура. В начале войны Сеникур попадает в плен, направлен в деревню Лидиных, и Полина тайно выходит за него замуж. Наступление французов освобождает графа, Полина следует за ним. Впоследствии Сеникур убит на войне, Полина гибнет от русской гранаты, а Рославлев благополучно женится на ее сестре. Сюжет этот, если верить комментаторам, преподнесен был в духе казенного шовинизма.
Так вот, некоторое время спустя в «Современнике» появился анонимный (!) «Отрывок из неизданных записок дамы» с пометой «с французского», автор(ша) которого заявлял(а), что она — близкая подруга той самой Полины!
«Читая «Рославлева», с изумлением увидела я, что завязка его основана на истинном происшествии, слишком для меня известном. Некогда я была другом несчастной женщины, выбранной г.Загоскиным в героини его повести. Он вновь обратил внимание публики на происшествие забытое, разбудил чувства негодования, усыпленные временем, и возмутил спокойствие могилы. Я буду защитницею тени, — и читатель извинит слабость пера моего, уважив сердечные мои побуждения».
Что ж, Полина в глазах рассказчицы оказывается действительно незаурядной личностью: «Полина являлась везде; она окружена была поклонниками; с нею любезничали — но она скучала, и скука придавала ей вид гордости и холодности. Это чрезвычайно шло к ее греческому лицу и к черным бровям».
Да и с «изменой родине» не так все просто:
«Вдруг известие о нашествии и воззвание государя поразили нас. (....) Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах решительный верх, и гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский; кто сжег десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все закаялись говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни. Полина не могла скрыть свое презрение, как прежде не скрывала своего негодования. Такая проворная перемена и трусость выводили ее из терпения. На бульваре, на Пресненских прудах она нарочно говорила по-французски; за столом в присутствии слуг нарочно оспоривала патриотическое хвастовство, нарочно говорила о многочисленности Наполеоновых войск, о его военном гении. Присутствующие бледнели, опасаясь доноса, и спешили укорить ее в приверженности ко врагу отечества. Полина презрительно улыбалась. «Дай бог, — говорила она, — чтобы все русские любили свое отечество, как я его люблю» (...)
«Стыдись, — сказала она, — разве женщины не имеют отечества? разве нет у них отцов, братьев, мужьев? Разве кровь русская для нас чужда? Или ты полагаешь, что мы рождены для того только, чтоб нас на бале вертели в экосезах, а дома заставляли вышивать по канве собачек? Нет, я знаю, какое влияние женщина может иметь на мнение общества или даже на сердце хоть одного человека. Я не признаю уничижения, к которому присуждают нас». (...)
«Однажды она мне объявила о своем намерении уйти из деревни, явиться в французский лагерь, добраться до Наполеона и там убить его из своих рук. Мне не трудно было убедить ее в безумстве такого предприятия. Но мысль о Шарлоте Кордэ долго ее не оставляла».
А что же Сеникур? А вот что:
«Ему было тогда 26 лет. Он принадлежал хорошему дому. Лицо его было приятно. Тон очень хороший. Мы тотчас отличили его. Ласки принимал он с благородной скромностию. Он говорил мало, но речи его были основательны. Полине он понравился тем, что первый мог ясно ей истолковать военные действия и движения войск. Он успокоил ее, удостоверив, что отступление русских войск было не бессмысленный побег и столько же беспокоило французов, как ожесточало русских. (...) Полина, которой надоели и трусливые предсказания, и глупое хвастовство наших соседей, жадно слушала суждения, основанные на знании дела и беспристрастии».
Сцену же с участием мадам де Сталь оставляю на самостоятельное рассмотрение и толкование всех интересующихся (см. ссылку дня).
Добавлю только, что рассказ неизвестной дамы появился полностью (по крайней мере, все, что удалось дописать) уже в Сочинениях Пушкина (1841 г.) Сейчас фигурирует в собрании сочинений под тем же названием, что и роман Загоскина — «Рославлев».
В 1889 году друживший с А.С.Сувориным Чехов написал ему в подарок одноактную пьеску под названием «Татьяна Репина», которое было продолжением суворинской пьесы с тем же названием. Драма Суворина завершается на том, что героиня, обольщенная и брошенная разорившимся помещиком и светским жуиром Сабининым, кончает жизнь самоубийством. Чехов же рисует венчание Сабинина с его невестой Верой Олениной, на котором жених едва не сходит с ума. Он видит тень брошенной им женщины в «даме в черном», находящейся среди гостей — а та, в свою очередь, сама приходит в церковь, уже выпив яд... «За словари я вам пришлю подарок очень дешевый и бесполезный, — писал он Суворину, — но такой, какой только я один могу подарить вам. Сочинил я в один присест, а потому и вышел он у меня дешевле дешевого. За то, что я воспользовался вашим заглавием, подавайте в суд. Не показывайте никому, а прочитавши, бросьте в камин. Можете бросить и не читая. Можете даже по прочтении сказать: «Черт знает что!» Однако Суворин в камин пьесу не бросил, а наоборот, напечатал ее в своей типографии в двух экземплярах и один послал обратно Чехову. И хорошо сделал, потому что сравнительно недавно ее даже поставил один московский театр...А вот как А.С.Долинин пытается разобраться в природе чеховской пьесы: «Целью у него было — отнюдь не дискредитация путем пародии художественного канона Суворина, а наоборот — попытка положительного характера: обнаружить, в известном смысле, на опыте чужом, свой новый, в постепенном созревании, становящийся канон...»
Кстати, незадолго до создания «Татьяны Репиной», Чехов писал Суворину по поводу еще одного из его водевилей: «В мая я из Вашего «Мужского горя» сделаю смешную трагедию. Мужскую роль (она сделана отлично) я оставлю в неприкосновенности, а супругу дам совсем новую. Оба они у меня будут всерьез валять (14 февраля 1889 г.)
А.К.Толстой, мало того, что взялся в очередной раз за историю Дон Жуана (я так думаю, с этой историей будем впоследствии разбираться отдельно), посвятив ее памяти Моцарта и Гофмана, так еще и придал ей характер явственного кроссовера. И не говорите, что пролог к его пьесе вам ничего не напоминает:
Духи:
Какое ж ныне замышленье
Тебя из бездны вызвало опять?
Сатана:
Хотелось мне, для развлеченья,
Весной немножко погулять.
Но, впрочем, у меня есть и другое дело.
Коль вам беседовать со мной не надоело,
Охотно сообщу задуманный мной план.
(Садится на обгорелый пень.)
Есть юноша в Севилье, дон Жуан,
А по фамильи — де Маранья.
Ему пятнадцать лет. Счастливые года!
Чуть пухом поросла младая борода,
Почти еще дитя. Но в мыслях колебанье
И беспокойство видно иногда. (...)
Духи:
О Сатана, кого назвал ты нам!
Сей дон Жуан любимец есть природы,
Он призван к подвигам и благостным делам,
Пред ним преклонятся народы,
Он будет славен до конца,
Он стражей огражден небесной неприступно,
К нему ты не прострешь руки своей преступной —
Познай: сей дон Жуан избранник есть творца!
Сатана:
Мой также. Я давно его заметил.
Я знаю, сколь удел его в грядущем светел,
И юношу всем сердцем возлюбя,
Я сделаю его похожим на себя. (...)
Пусть в каждом личике, хоть несколько годящем,
Какое бы себе он ни избрал,
Он вместо копии все зрит оригинал,
Последний вывод наш в порядке восходящем.
Когда ж захочет он, моим огнем палим,
В объятиях любви найти себе блаженство,
Исчезнет для него виденье совершенства,
И женщина, как есть, появится пред ним.
И пусть он бесится. Пусть ловит с вечной жаждой
Всё новый идеал в объятьях девы каждой!
Под пером Валерия Брюсова продолжение пушкинских «Египетских ночей» превратилось в целую поэму в шести главах,] где Клеопатра даже делает попытку спасти своего юного третьего возлюбленного от роковой расплаты за ночь любви. Сначала Брюсов собирался мистифицировать читателей, публикуя свою версию без подписи, а в предисловии давая понять, что, возможно, это вновь найденный текст Пушкина. Но, к счастью, ему это отсоветовали, и в предисловии Брюсов писал: «Я желал только помочь читателю по намекам, оставленным самим Пушкиным, полнее представить себе одно из глубочайших его созданий». Горькому в 1917 году поэма «страшно понравилась», Маяковский же в 1916 написал на нее эпиграмму («Валерию Брюсову, на память»):
Разбоя след затерян прочно
во тьме египетских ночей.
Проверив рукопись
построчно,
гроши отсыпал казначей.
Бояться вам рожна какого?
Что
против — Пушкину иметь?
Его кулак
навек закован
в спокойную к обиде медь!
Нечуткость пушкинского кулака, надо думать, потом очень кстати пришлась самому Маяковскому, когда в поэме «Хорошо» он создавал следующий диалог между Милюковым и некоей пожилой дамой:
«Не спится, няня...
Здесь так душно...
Открой окно
да сядь ко мне».
— Кускова,
что с тобой? —
«Мне скушно...
Поговорим о старине».
— О чем, Кускова?
Я,
бывало,
хранила
в памяти
немало
старинных былей,
небылиц —
и про царей,
и про цариц.
И я б,
с моим умишкой хилым, —
короновала б
Михаила.
Чем брать
династию чужую...
Да ты
не слушаешь меня?! —
«Ах, няня, няня,
я тоскую.
Мне тошно, милая моя.
Я плакать,
я рыдать готова...»
— Господь помилуй
и спаси...
Чего ты хочешь?
Попроси.
Чтобы тебе
на нас
не дуться,
дадим свобод
и конституций...
И вот, чтобы уж прерваться на веселой ноте, несколько поэтически-политических извратов начала ХХ века; первоисточник, я думаю, называть излишне:
Одна страна слаба уж очень стала,
А за границею слыхала,
Что это зло еще не так большой руки,
Лишь конституцию ей стоит завести.
Комиссий и проектов с дюжину достала,
Вертит законами и так, и сяк:
То влево, то направо их положит,
То даст понюхать, то сама погложет,
Но конституция не действует никак...
— Каких людей я только не видал!
Там Витте-граф, что мир с японцем заключал,
Там Дурново, там граф Толстой,
Там есть и Трепов-генерал,
Который не жалеть патроны приказал...
— Ну, а свободу-то в России ты приметил?
— Да разве там она? Ну, братец, виноват,
Свободы что-то я не встретил.
Поешь прекрасно ты, и звучен голос твой,
Да надобен надзор, мой милый, над тобой.
Городовой!
Сведи в участок Соловья!
Там разберут, брат, эти песни...
— Я все пела бодро, смело:
«Гражданин, вперед иди!»
— Ты все пела? Это дело!
Так поди же, посиди!
Источники:
В.Г.Дмитриев. По стране Литературии. М., Московский рабочий, 1987.
В.В.Маяковский. Хорошо!
А.С.Пушкин. Рославлев. Собрание сочинений, т.6
М.Е.Салтыков-Щедрин. Господа Молчалины. Собрание сочинений, т.3.
А.К.Толстой. Дон Жуан. Собрание сочинений, т.4.
А.П.Чехов. Татьяна Репина. Собрание сочинений, т.12.
Ссылка дня.
-
-
19.12.2007 в 15:11Спасибо, интересно!
-
-
19.12.2007 в 15:14-
-
19.12.2007 в 15:51-
-
19.12.2007 в 16:18-
-
19.12.2007 в 16:26-
-
19.12.2007 в 20:04-
-
20.12.2007 в 01:45Конечно, всем нам "рано или поздно становится ясно, что стремление рассказать чужую историю чуть ли не так же древне, как и стремление сочинить свою", но чаще всего дальше "Гомер писал фанфики по мифами, а Роулинг - по артурианским легендам" дело не идет. Спасибо за то, что потратили столько времени и сил и поделились интересным материалом.
Буду при случае интересующих сюда отправлять)
-
-
23.12.2007 в 15:06Алита, спасибо и вам за проявленный интерес!
Эрл Грей - как же приятно, что вы сюда заглянули!
Вук, уже там
И вообще - все то, что здесь лежит, можно брать, пользоваться, ссылаться, цитировать, и для этого совершенно не обязательно дожидаться, пока я улучу момент вырваться в Сеть. А то я тут кручусь, как белка в колесе,
Botan-chan,
Миранда Элга, при Ромуле, чует мое сердце, еще и не так заворачивали...
Неправильная богиня - угу, "пойдем со мной, я тебя обрадую" (с) Б.Акунин. Ну, у каждого своя система ценностей, есть люди, для которых героическая гибель - действительно если не предел мечтаний, то самый желанный финал...
Kasem - раскланиваюсь! Если все удачно сложится, то будет вам и белка, будет и свисток... в смысле, и про артуриану, и про греков с римлянами
-
-
15.01.2008 в 17:50Если позволите, замечу, что явление сие взяло свое начало гораздо раньше 19 века, что, я полагаю, вы и без меня знаете. Просто, как мне кажется, для полноты картины этот вопрос стоит затронуть, т.к. время возникновения фанфикшина является одновременно и причиной его появления. Первые подражания, продолжения, тексты «по мотивам» и т.д. появились с АВТОРСКОЙ литературой. Таким образом, по сути, фанфикшин возвращает нас в тот период, когда люди творили тексты, призванные зафиксировать существующую картину мира, сообща. Когда предания передавались изустно с обязательным дополнением от лица нового исполнителя. Грубо говоря, каждый новый исполнитель добавлял к общей картине мира свое собственное видение ситуации. Разве не то же желание движет сетевыми фикрайдерами? И это явление получило массовое распространение в сети именно потому, что Интернет в силу своей условной анонимности возвращает нас к тому времени, когда подписываться под текстом было не принято. А так называемый дисклеймер – дать существующему периоду авторского текста.
Кстати, в нашем 21 веке любое авторство условно. В качестве хохмы… вы, полагаю, знаете, что Лукьяненко начал свой «дозорный» цикл с фанфика «Неделя неудач»
по фандому «Понедельник начинается в субботу» Стругацких? Думаю, вы легко найдете в сети, он точно есть на lib.aldebaran.ru.
Позволю процитировать себе уважаемого автора
ПОЧЕМУ Я ЭТО НАПИСАЛ
Если честно — то все мы начинали именно с этого. Продолжали,
дописывали (в уме, или на бумаге) свои любимые книги, воскрешали
погибших героев и окончательно разбирались со злом. Порой спорили с
авторами — очень очень тихо. А как же иначе — литература не футбол, на
чужом поле не поиграешь.
Где то в глубинах письменных столов, в компьютерных архивах, просто в
уголке сознания, у каждого писателя, наверное, спят вещи, которые не
будут изданы. Потому что писались они для себя, как дань уважения
авторам, любимым с детства. Нет в этом большой беды для читателей
подражание не может стать лучше оригинала. И всем нам хочется быть не
«последователями Стругацких» или «русскими Гаррисонами и Хайнлайнами»,
а самими собой. Но как здорово, что дана была эта возможность — пройти
по НИИЧАВО, увидеть Золотой Шар, побывать в Арканаре! Андрей Чертков,
придумавший и осуществивший эту идею, Борис Стругацкий, разрешивший
воплотить ее в жизнь, подарили нам удивительное право — говорить за
чужих героев. Хотя какие они чужие — Быков, Румата, Рэд Шухарт,
Александр Привалов Они давным давно с нами, без них мы были бы совсем
другими. И всегда хотелось встретиться с ними еще раз.
Я выбрал продолжение «Понедельника» даже не потому, что он наиболее
любим, есть и другие книги братьев Стругацких, которые дороги мне
ничуть не менее. Просто для меня это была наиболее сложная тема.
Писать «продолжение» книги, наполненной духом шестидесятых годов,
светом и смехом давно ушедших надежд. Рискнуть.
Но это — уже совсем другая история.
Сергей Лукьяненко, 1998 г.
Если вы читали этот текст, то схожесть характеров главных героев и принципов развития сюжета не могли не заметить.
-
-
16.01.2008 в 10:54-
-
17.01.2008 в 13:39О том, как люди писали тексты и создавали картину мира сообща - я надеюсь, еще будет у меня что сказать под этой темой... Это я выкладываю материал по мере увеличения сложности его формулирования - пока что одновременно это получается "из настоящего в прошлое". Вот 18 и частью 17 век уже здесь появился - так что, может быть, дойдем и до изначальных времен, когда легенды передавались из уст в уста
А формулируете здорово
-
-
17.01.2008 в 14:38А формулируете здорово
профессия у меня такая... и диплом - соотвествующий... если хотите, я вам открою страшную тайну... по сути "Мастер и Маргарита" - тоже имеют очень глубокие корни в 19 веке (я о заимствовании образов, а не витающих в воздухе идей...) если вдруг заитересует - обращайтесь, как литературовед, я в вашем распоряжении
кстати, я сглупила и дала ссылку на прочтение. фанфик можно скачать одним куском, но думаю вы, в отличие от меня, не блондинка, так что сами разберетесь что к чему.
-
-
17.01.2008 в 14:39-
-
19.01.2008 в 17:52А если серьезно про оффтоп - мне, видите ли, иногда мало просто жирного, нужен шрифт поярче, а собственно оффтопить я собираюсь курсивом - а что кому-нибудь тоже захочется пооффтопить, мне в голову как-то не пришло. Поправлю
-
-
19.01.2008 в 21:20-
-
21.01.2008 в 13:31-
-
21.01.2008 в 17:45-
-
21.01.2008 в 18:25skydger.olegern.net/life/frazer/golden_bough
А вообще, отдельная глава по Библии в этой теме, надеюсь, предвидится. По Ветхому Завету, во всяком случае, светской литературы завались и больше
-
-
22.01.2008 в 10:05ооо это ж любимая тема у авторов. особенно романтиков-богоборце и символистов.
а фрейзера я читала... у меня диплом по фольклорно-мифологическим корням в русской романтической литературе
-
-
23.01.2008 в 18:35Впрочем, что Фрэзера вы читали, у меня, конечно же, подозрения были
Все-все-все, а то я сейчас наклянчу с вас как с литературоведа подсказок, и потом не смогу выступать в роли необразованного чайника, которому однажды случайно попался учебник по зарубежной литературе
-
-
23.01.2008 в 19:31-
-
23.01.2008 в 19:40Приходите, будем устраивать совместные разыскания!
-
-
24.01.2008 в 07:35