Из жизни Гамлетов

воскресенье, 28 июня 2009

17:27

FleetinG_

laughter lines run deeper than skin (с)

Я слышал, у русских появился новый перевод «Гамлета». И я думаю, что русские на этом не остановятся! Пройдет еще какое-то время, и появится новый перевод «Гамлета»... Как я вам завидую! Ведь переводы втягивают в оборот новые слова, отражают новое состояние языка, передают современное функционирование речи, наконец, действительно дают новый взгляд на пьесу Шекспира.
А что у нас?
Увы, у нас все тот же устаревший «Гамлет», написанный на староанглийском 400 лет назад!
(Питер Гринуэй)

Вторая квадра сегодня у меня правит бал...
На самом деле, все мне не дает покоя буклет Дмитрия Абаулина к тому самому "Гамлету датскому-российской комедии" в театре Станиславского и Немировича-Данченко). Там очень познавательная и местами весьма курьезная история жизни шекспировского героя на сцене, по которой я сейчас слегка пробегусь, чуть разбавив материал и своими сведениями...

К примеру, автором первого русского "Гамлета" был Александр Сумароков - хотя он руководствовался французским пересказом пьесы Шекспира, у него не было сомнений, что пьеса была его собственной; ведь изменений он в нее внес, видимо, не меньше, чем Шекспир по отношению к своим предшественникам...
О долг, преодолей любовь и красоту!
Остави счастливым приятну суету!
Отрыгни мне теперь, тиранов гнусных злоба,
Свирепство к должности, на жертву к месту гроба,
Где царь мой и отец себе отмщенья ждет!
Он совести моей покою не дает:
Я слышу глас его и в ребрах вижу рану;
«О сын мой, - вопиет, - отмсти, отмсти тирану
И свободи граждан».

Первый полный перевод «Гамлета» на русский язык вышел в 1828 году. Он принадлежал перу офицера-геодезиста Михаила Вронченко. Широкой популярности пьесы в России способствовал вольный перевод Николая Полевого, появившийся в 1839 году. В этом романтизированном переводе пьеса многократно ставилась на российской сцене. Перевод Полевого и спектакль Малого театра с участием знаменитого трагика Павла Мочалова послужили поводом для одного из самых знаменитых театральных разборов Виссариона Белинского «Гамлет, драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета». Любопытно отметить, что, прежде чем опубликовать статью, Белинский посмотрел спектакль девять раз.
«Был у нас в чести немалой
Лев, да час его пришел –
Счастье львиное пропало,
И теперь в чести... петух!
Эти стихи Мочалов произнес нараспев, задыхающимся от усталости голосом, отирая с лица пот и как бы желая разорвать на груди одежду, чтобы прохладить эту огненную грудь... И все эти движения были так благородны, так грациозны...»

В середине 1860-х годов в театральном мире прокатилась волна увлечения комедийных актеров трагическими ролями. Д.Д. Минаев высмеял эту тенденцию в фельетоне "Быть или не быть?", предложив весьма новаторский вариант постановки:
«Быть иль не быть – вот в чем вопрос!..»
(Здесь разом восемь папирос
Я обращаю в пепел,
Как пьяница, который сутки не пил.)
Должна ль душа робея ждать беду?
(Иду,
Качаясь, как от ветра, на ходу.)
«Иль против бедствий всех вооружиться?»
(Здесь должен я на кресло опуститься.)
«Так, умереть, уснуть и прахом стать,
Страданья не испытывая дважды...»
(Здесь громко начинаю я – икать
от винной жажды).

23 декабря 1911 г. в МХТ состоялась премьера «Гамлета», постановку осуществил английский режиссер, театральный критик и художник Гордон Крэг (1872-1966). Оформление спектакля решалось в абстрактном плане. Знаменитые ширмы Крэга, заменившие привычные декорации, по мысли режиссера, должны были способствовать максимальному выявлению философии трагедии. Кроме того, своей простотой, ненавязчивостью они давали возможность зрителям полностью сосредоточиться на тексте и игре актеров. Постановка была встречена критикой, так, В.М.Дорошевич в фельетоне "Гамлет" описывал процесс творческих метаний режиссера подобным образом:

- Остановить репетиции! Прекратить! Что они играют?
- «Гамлета»-с! – говорил испуганно г-н Вишневский.
- Да ведь это одно название! Написано: «Гамлет», - так Гамлета и играть? А в «Собаке садовника» (т.е. «Собаке на сене» Лопе де Веги – F_G), что ж, вы собаку играть будете? Может быть, никакого Гамлета и нет?!
- Все может быть! – сказал г-н Немирович-Данченко.
- Дело не в Гамлете. Дело в окружающих. Гамлет – их мечта. Фантазия. Бред. Галлюцинация! Они наделали мерзостей – и им представляется Гамлет. Как возмездие!
- Натурально, это так! – сказал г-н Немирович-Данченко.
- Надо играть сильно! Надо играть сочно. Надо играть их! – кричал мистер Крэг, - декорации! Что это за мечты о декорациях? За идеи о декорациях? За воспоминания о декорациях? Мне дайте сочную, ядреную декорацию. Саму жизнь! Разверните картину! Лаэрт уезжает. Вероятно, есть придворная дама, которая в него влюблена. Это мне покажите! Вероятно, есть кавалер, который вздыхает по Офелии. Дайте мне его. Танцы. Пир! А где-то там, на заднем фоне, чрез все это сквозит... Вы понимаете: сквозит?
- Ну еще бы не понимать: сквозит! Очень просто! – сказал г-н Немирович-Данченко.
- Сквозит, как их бред, как их кошмар, - Гамлет!
- Я думаю, тут можно будет датского дога пустить? – с надеждой спросил г-н Станиславский.

Анатолий Мариенгоф ("Мой век, мои друзья и подруги") вспоминает, как чуть было не поставил "Гамлета" Мейерхольд:

Вот он сидит на некрашеном табурете, как сатана Антокольского на утесе, и царапает кулису длинным ногтем. Это в том случае, если постановка была бы решена в конструкции.
Вероятно, Полония играл бы Игорь Ильинский.
В моем воображении возникает следующая неосуществленная сцена.
Полоний. Вот он идет. Милорд, уйдемте прочь. Скорей.
(Выходят Король и Полоний. Входит Гамлет).
Наш сатана спрыгивает с табуретки и, как пойнтер, делает стойку.
Зрительный зал замирает. Два часа он с трепетом ждал:
Быть или не быть? – вот в чем вопрос!
Что благородней для души – терпеть
Судьбы-обидчицы удары, стрелы
Иль, против моря бед вооружась,
Покончить с ними? Умереть, уснуть...
А вместо этого:
- На, выкуси-ка, товарищ публика!
И сатана самого передового театра на земном шаре показывает зрителям нахальный шиш с маслом!

Как ставили "Гамлета" на родине драматурга, описывает Бернард Шоу:

Сальвини играл Гамлета просто превосходно, но при всем том он не создал образа Гамлета. Я никогда не видел более изумительной игры, чем его полная муки стыда сцена с королевой. Мастерство исполнения было выше всякой похвалы, оно многому меня научило по части актерской техники. Но была в нем определенная физическая основательность и зрелая уравновешенность, которая никак не ассоциировалась с Гамлетом. Это был умудренный опытом человек средних лет, а не молодой и растерянный поэт-философ. Вернемся на минуту к Барри Салливену. Первую сцену он играл в традиционной манере «темного плаща», и это была единственная невыразительная и тяжеловесная часть в его исполнении Гамлета – по-настоящему он начинал со слов «полно отваги, как Немейский лев». Что в точности подтверждает Вашу точку зрения. Но Вы слишком уж щадите Шекспира, когда пытаетесь объяснить и оправдать сцену с темным плащом. Шекспир, подобно Диккенсу, подобно Сервантесу, подобно большинству гениев этого типа, знакомился со своими персонажами по мере того, как они создавались.
Милостивый государь,
очень благодарен Вам за то, что Вы прислали мне свою книгу о характере Гамлета. Вы совершенно правы насчет того, как надлежит играть Гамлета. В мое время самым удачным Гамлетом был Барри Салливен, актер великолепной физической мощи, который превосходно воплощал характеры людей гордых, благородных и горячих. Все сентиментальные Гамлеты нагоняют скуку. Доблестный, живой Гамлет Форбс-Робертсона, внимательный, но без тени сентиментальности, - самый лучший Гамлет сегодняшнего дня. Я и сам всегда отстаивал Вашу точку зрения и приводил в ее подтверждение те же примеры: сцену с призраком, убийство Полония и – может быть, главное – как он разделался с беднягами Розенкранцем и Гильденстерном, точно это не люди, а мыши в королевской кладовой.
Но Вы не должны развивать свою точку зрения до такой крайности, как полное исключение всех прочих взглядов, пусть в большинстве своем и тупоумных. Гамлет ведь не был единым, цельным характером: как и многие люди, он соединял в себе с полдюжины разных характеров, перемешавшихся в одном человеке. Текст и ход действия пьесы не допускают ни малейшего сомнения: Гамлета глубоко озадачивал тот факт, что ни корона, ни месть не прельщают его настолько, чтобы побудить его убить короля или хотя бы устранить его со своего пути. Он может убить его под горячую руку (убийство Полония было – в намерении – убийством короля), но в обычном своем состоянии он просто рефлексирует и критикует. (...) Все это вполне естественно. Люди, стоящие выше грубых, алчных желаний и амбиций, выше низкой, злой мстительности, всегда и впрямь кажутся трусами тем, кто находится во власти этих чувств. Иной раз они и сами себе кажутся трусами. Для всякого, кто понимает это, в характере Гамлета нет противоречивости или непоследовательности.
Ваша интерпретация фразы «Пока вы здесь, мы вас научим пить» занятна, но она несовместима с короткой проповедью о пользе трезвости, которую Гамлет произносит на сторожевой площадке замка в ожидании призрака. Ему отвратительно пьянство короля, как отвратительна его грубая чувственность, - эта утонченность Гамлета является органичным проявлением его высокой культуры. Он ненавидит, когда женщины красятся; ненавидит мать за то, что она так же чувственна, как король, а Офелию ненавидит за то, что она низвела его до вожделения. Все это совершенно в его характере.
Сальвини играл Гамлета просто превосходно, но при всем том он не создал образа Гамлета. Я никогда не видел более изумительной игры, чем его полная муки стыда сцена с королевой. Мастерство исполнения было выше всякой похвалы, оно многому меня научило по части актерской техники. Но была в нем определенная физическая основательность и зрелая уравновешенность, которая никак не ассоциировалась с Гамлетом. Это был умудренный опытом человек средних лет, а не молодой и растерянный поэт-философ. Вернемся на минуту к Барри Салливену. Первую сцену он играл в традиционной манере «темного плаща», и это была единственная невыразительная и тяжеловесная часть в его исполнении Гамлета – по-настоящему он начинал со слов «полно отваги, как Немейский лев». Что в точности подтверждает Вашу точку зрения. Но Вы слишком уж щадите Шекспира, когда пытаетесь объяснить и оправдать сцену с темным плащом. Шекспир, подобно Диккенсу, подобно Сервантесу, подобно большинству гениев этого типа, знакомился со своими персонажами по мере того, как они создавались. Дик Свивеллер (в «Лавке древностей») при первом своем появлении представляет собой тип этакого отталкивающе гнусного сценического злодея, от которого надлежит в последний миг спасти героиню. Пиквик и Дон Кихот начинают как всего лишь презренные объекты издевательства, которых на каждом шагу выставляют на посмешище, колотят, сажают в лужу. Фальстаф – это не больше как статист, мишень для насмешек принца и его друга философа Пойнса (который должен бы был стать Жаком или Гамлетом пьесы). Но после первых же двух-трех подергиваний за ниточки эти марионетки неожиданно оживают и становятся главными действующими лицами, совершенно реальными и полными жизни. У меня нет оснований сомневаться в том, что подобная же вещь произошла, когда писался «Гамлет». Начал Шекспир, не имея в голове ничего более определенного, чем старую фигуру шута Гамлета, обезумевшего от скорби по отцу и от ужаса, который внушает ему кровосмесительный брак матери. Но как только Шекспир научил его двигаться, он удрал вместе со своим создателем. Этого не случается с писателями, которые пишут не по вдохновению и старательно планируют все заранее. А случись с ними такое, они, с сугубой важностью относясь к себе и собственному искусству, тщательно переработали бы начальные сцены, дабы привести их в соответствие с последующим развитием событий. Не так поступает ваш Шекспир. Он оставляет вещь такой, как она вырастала. Я не защищаю эту небрежность, но в драматургии имеется бесчисленное количество примеров такой небрежности. Да я и сам в ней грешен.
Дж.Б.Шоу – А.Крукшенку, 4 октября 1918 г.

В 1932 году на сцене театра им. Вахтангова своего «Гамлета поставил Николай Акимов, в дальнейшем создатель ленинградского Театра комедии. Вот как описывает историю создания и быстрого закрытия спектакля Юрий Елагин, в то время артист театрального оркестра:

«Никого в наш бурный век не интересуют философские мудрствования датского принца, - говорил Акимов. – Современный зритель не хочет скучать во время глубокомысленных, всем давным-давно известных монологов. Для нас гораздо интереснее весь авантюрный элемент трагедии: поединки на шпагах, кровавые и коварные интриги, блестящие пиры во дворце, образ молодого рыцаря Фортинбраса, возвращающегося с победой на родину. И Офелия должна быть не бледной слабоумной девушкой, какой ее обычно изображают, а соблазнительной красавицей, не очень строгого поведения и умеренной нравственности. Наш Гамлет будет здоровый молодой человек, кутила и фехтовальщик. Мы введем в спектакль сцены королевской охоты, сцены битв и сражений. Лошади будут проносить по сцене рыцарей в блестящих доспехах. От зрелища королевского пира ахнут зрители. Мы наполним нашего «Гамлета» музыкой – музыкой блестящей, острой и новой, а композитором пригласим Шостаковича!»
«Никого в наш бурный век не интересуют философские мудрствования датского принца, - говорил Акимов. – Современный зритель не хочет скучать во время глубокомысленных, всем давным-давно известных монологов. Для нас гораздо интереснее весь авантюрный элемент трагедии: поединки на шпагах, кровавые и коварные интриги, блестящие пиры во дворце, образ молодого рыцаря Фортинбраса, возвращающегося с победой на родину. И Офелия должна быть не бледной слабоумной девушкой, какой ее обычно изображают, а соблазнительной красавицей, не очень строгого поведения и умеренной нравственности. Наш Гамлет будет здоровый молодой человек, кутила и фехтовальщик. Мы введем в спектакль сцены королевской охоты, сцены битв и сражений. Лошади будут проносить по сцене рыцарей в блестящих доспехах. От зрелища королевского пира ахнут зрители. Мы наполним нашего «Гамлета» музыкой – музыкой блестящей, острой и новой, а композитором пригласим Шостаковича!»
Премьера «Гамлета» сопровождалась значительным успехом у широкой публики, но полным провалом у всех критиков без исключения. Кульминационным пунктом возмущения критиков была громовая статья Карла Радека в «Правде». Карл Радек в то время занимал положение первого советского журналиста и выражал обычно мнение ЦК компартии. Посему, после его статьи, «Гамлета» пришлось снять с репертуара, хотя московская публика и валила на него валом, простаивая часами в очередях за билетами.
Однако, уже после того, как «Гамлет» в Москве был снят с репертуара, его повезли показывать в Ленинград, по просьбе ленинградских городских организаций и не желая нарушать заключенный еще раньше договор. И вот перед началом первого спектакля в зале ленинградского Дворца культуры на авансцене перед закрытым занавесом появляется сам создатель крамольного спектакля – Н.П.Акимов.
«Дорогие товарищи, - сказал он. – Вы сейчас увидите спектакль, который получил самую суровую оценку советской критики. Конечно, эта оценка совершенно справедлива. Без всякого сомнения, мой «Гамлет» очень плохой спектакль, товарищи. И я сам вполне присоединяюсь к мнению нашей советской критики. Но я хотел бы обратить ваше внимание, товарищи, только на один момент – о, конечно, момент в спектакле вполне второстепенный, даже, я бы сказал, совершенно неважный... Много раз ставили бессмертную трагедию о Гамлете – принце датском на сценах всех лучших театров мира и на сценах всех лучших русских театров. И все это были «Гамлеты», конечно, несравненно лучшие, чем мой. Но давайте будем откровенны, товарищи. Не было ни одного «Гамлета» на свете никогда и нигде, смотря который зрители не начинали бы испытывать томительного чувства скуки. Так вот, дорогие товарищи, за одно уж позвольте вам поучиться: скучать сегодня вы не будете. За это я ручаюсь».

«Гамлет» был одной из последних, уже незавершенных режиссерских работ Вл.И.Немировича-Данченко. Работа над спектаклем шла в 1940-41 годах и была возобновлена в 1943 году. Репетиции продолжались и после смерти Немировича-Данченко, однако спектакль так и не был выпущен.
Для постановки был выбран новый перевод, сделанный Борисом Пастернаком. В ходе работы над спектаклем режиссер и поэт неоднократно встречались, обсуждали текст перевода, вносили коррективы с целью максимально приблизить его к подлиннику.
«Как оправдать невероятно грубые и даже вульгарные выражения, которые не только были устранены из всех переводов Шекспира раньше, но которых и не вынесла бы публика буржуазного театра?
У англичан это легче, потому что их язык вообще грубее, и язык, и нравы, их речь, их жизненный диалог, где угодно, хоть в парламенте».
(Из режиссерских заметок Вл.Немировича-Данченко перед началом репетиций)
«Что касается грубостей шекспировского языка, то они были и в старых переводах, но с ними случилось то, что случится когда-нибудь и с новыми переводами. Ввиду того, что грубость стала раздаваться на сцене, ее читали в книгах, она перестала быть грубостью. «Потаскушка» - это уже не грубость, это «университетское» выражение. Тут нужно что-то новое говорить. Слово на «б» не скажешь, но другое надо сказать».
(Борис Пастернак на встрече с постановочной группой)

"Гамлет" тот самый, застырцевско-кобекинский
Этот «Гамлет» - эксцентрическая комедия. Что означает отсутствие в ней какой-либо определенной идейной оси и смыслового центра. Ее персонажи то и дело совершают кульбиты, совершенно не свойственные поведению действующих лиц иных, не эксцентрических, произведений, и, уж тем более, поведению живых людей. Хотя... нет, как раз живые люди сплошь и рядом устраивают точно такие фокусы.
Аркадий Застырец

Самое простое и самое ошибочное – принять эту вещь за бурлеск, шутку, капустник. Хотя она – и бурлеск, и шутка, и капустник. Но еще – и отчаянная попытка вырваться за пределы русского Шекспира, так мало имеющего отношения к Шекспиру настоящему. Попытка тем более значительная, что удачная и что других пока нет.
По духу этот «Гамлет» ближе к шекспировскому, чем пастернаковский и любой другой, известный на родном нашем языке.
(Петр Вайль о пьесе А.Застырца (Новое литературное обозрение, № 39(1/1999).

Покажите мне «Гамлета», и я скажу, какое время на дворе. И наоборот. Это с одной стороны.
С другой стороны: самые простые слова, будучи спетыми – уже больше, чем только эти слова. На то и опера.
Почему комедия? Спросите Кобекина, он знает.
(Александр Титель).

Меня уже спрашивали:
- Почему не трагедия? Шекспир же все-таки!
- А почему гениальные страшилки Данте называются Комедией, да еще Божественной? А пьесы Чехова? И где тут козлы, поющие свою песнь?
Опять же много раз спрашивали:
- При чем тут российская?
- Ну, не зна-а-аю!
(Владимир Кобекин)

Гамлет телегазетный

И под завязку, на закуску
...

@темы: Культпоходное