это не баннер
вообще-то это ачивка
и даже не моя
ну так и не обо мне и речь
почти
и Гюго меня в свое время немножко все-таки писал
по мосту можно кликнуть
под мостом, что логично, реки
море их
разливанное
как обычно, в цитатах с катом и не без мата
в том числе там команда Виктора Гюго
к которой мне выпала честь иметь отношение
а утоплый труп мертвого меня под мост не влез
он просто валяется у монитора
но меня никто не топил (наоборот)
просто меня захлестывало
и не раз
а еще мне казалось, что зима отличается от лета Новым годом
а на самом деле - годовой отчетностью
но это ничего, я уже почти по-прежнему бодрая зомбятина
На самом деле, все это было почти предопределено. Ибо автор сих строк, при всей врожденной тихушности и медлительности, - ГюгоФИЛ, за Гюго ПИЛ, в пусть-сообществе мизераблей СЕЛИЛ, и предисловие к "Кромвелю" УЖ ЗАПОСТИЛ ТАК ЗАПОСТИЛ. И за мизераблетредом уже не первый год втайне следил (признаков жизни, впрочем, не подавая - все признаки еще будут, но здесь и не сразу), потому сбор команды Гюго и не пропустил.
("ТЫ ЧЕГО СИДИШЬ?! - взвыло мое сознание, нахватавшись в треде манеры капсовать. - ЭТО Ж ТАКОЙ ШАНС! Это ж можно будет наделать клипов по всему Гюго сразу! И можно будет про пьесы, а то вдруг их забудут! И еще то, и еще это!" Мое подсознание молчаливо толкало меня в сторону команды, ибо слегка инсайдерское - потому что если какое-то дело мне сколько-нибудь близко, лучший способ меня туда подтолкнуть - это если кто-то пожелает этому делу провалиться. А в данном случае мне было бы очень жаль, если бы заданное ограничение репертуара дженом и гетом вылилось в "белоплащники слились" - не в последнюю очередь жаль как слэшеру, потому что не в расстановке партнеров суть, а в идеях.
В итоге автор сих строк буквально как снег свалился на голову незнакомым людям, оказавшимся прекрасной доброжелательной командой, и маховик раскрутился так же, как на ФБ-13. ("Я МОГУ ПРИГОДИТЬСЯ" - вообще страшная для меня фраза, мне за это прилетело на этой ЗФБ аж дважды). А значит, возникло действительно и то, и это, и мой личный собственный способ смотреть ЧКС-2012 (ибо иначе никак), и закрытие высокого рейтинга с помощью денег, и пара слов про дона Сезара, а отдельно про его (и не только его)кризис идентичности, и даже про Саверни (тоже не только, включая альбигойскую ересь), впрочем, хотя автор косвенно содействовал реинкарнации, и косвенно же громил памятники религиозной архитектуры под хруст одного человеческого сердца, но зато впервые прочел псалтырь, много думал, а тут еще нагрянул властелин Семилесья, только его мне не хватало, и утащил искать в дремучих лесах некую ось морального противостояния...
А это было не все, что со мной там стряслось (мне удалось докатиться даже до хэндмейда, кто бы еще мне руки поотрывал и нормальные вставил к моей концептуальности) - но всего не перечислить, а команда Виктора Гюго вообще оказалась богата на находки и сюрпризы. И заданная дженовая направленность, как и было заявлено обернулась не холодным монастырем с укрощением плоти, а премилым детским садом для всех покинутых и одиноких (графика вообще достойна отдельных аплодисментов, у нас, например, рисовали по эскизам Гюго, а такжепрослеживали личностный рост астурийских волков.
А тексты у команды получились интереснейшие и удивительно разноплановые -
персонажи в бою за автора, автор, расправляющийся с персонажами, обещанные тяготы каторги и следствия, живые, которым впору позавидовать мертвым, архетипичный (не)архидьякон наших дней, сурок Поль и многое другое, все в ссылках-цитатах...
- …Вот эти вот билеты, - театральным жестом Грантер извлек из кармана сюртука и положил на стол, уставленный откупоренными бутылками, стопку квадратиков из красной бумаги, - послужат нашим пропуском в большой сад поэзии, где нет запретных плодов. Мы опрокинем на головы классицистов их же собственные ночные горшки, наполненные сохлым пометом Академии. Мы будем скандировать: "Мы ждем твоих стихов, их слава велика; их Франция возьмет в грядущие века!" Мы будем аплодировать певцу романтизма по щекам его противников! Мы...
Есть классные темы для разговора. Например, одна проститутка из "Серебряной палубы" в Монрейле, когда я ее в кутузку забрал, рассказывала, как у нее был выкидыш. Я ей потом еще полгода тюрьмы добавил, потому что нашел у нее лауданум без рецепта! Но самая классная тема - о каторге. Нет, не о засаде по дождем в три часа ночи, а о самой настоящей каторге!
— Мам, давай возьмём собачку! Хочу собачку!
— Ну конечно, маленький, мы возьмём хорошую, красивую и породистую собачку…
— Ура!
— … а эту дрянь нужно выбросить. Потом в подъезд нельзя будет зайти из-за вонищи.
Ребёнок, не понимающий, очевидно, простейших основ милосердия, приготовился заплакать.
— Мам, ну ты же сама говорила, что нужно заботиться о братьях наших меньших.
— Правильно, мой хороший. Именно поэтому я купила тебе дневник с котёнком.
Душа его ликовала, подобно всякой человеческой душе, предчувствующей скорое окончание долгого и выматывающего ожидания. Впрочем, к этому чистому и понятному чувству примешивалась и радость голодного хищника, вновь учуявшего добычу после долгой слежки. «Наконец-то, наконец-то!» – мог бы кричать сейчас ликующий внутренний голос Жавера, позволяй тот ему ему подобные вольности. Наконец-то кто-то решился обокрасть неуклюжего туповатого грузчика, каждый вечер напивающегося в таверне уже почти две недели и изрядно раздраженного этим.
Эй, слышишь, Поль, я снова видел во сне, как мы собираем тысячи людей на площадях Парижа. Я тебе дело говорю, ты чего нос воротишь? Одно слово – сурок. Не обижайся только, слышишь?
(артпоразительные арты)
- …И ещё, - Виктор опасливо перегнулся через парапет и посмотрел вниз, брезгливо поморщившись, - вот это тоже надо на вооружение взять. Но только не так, а то ну как его в XXI веке в одной варварской стране детям читать запретят... как же, как же… а пусть его Квазимодо столкнёт.
— Нет, я боюсь того, что мы увидим, когда смоем ее. Ты представляешь, как там все выглядит? Там же много костей, и они все перерублены, и сухожилия болтаются — тоже отрубленные. Фу, гадость! — Вальжан даже спиной почувствовал, как Грантера передернуло.
— Представляю, — серьезно ответил Фейи. — Когда я работал на заводе, у нас одному рабочему на станке так же руку отрезало. Он так кричал... но никто к нему не подошел, потому что нам платили поштучно, и никто не хотел тратить свое время на едва знакомого человека. Мне пришлось в одиночку ему помогать. Правда, потом меня уволили — не успел выполнить недельную норму.
Вальжан, ведущий его к месту казни, все дулся и сопел: шум, исходящий из обеих ноздрей экс-каторжника, походил на шелест воды в скалистом гроте, близ которого из колыбели морской пены готовилась явиться не Венера, а, уж скорее, темная богиня Кали, чье имя Жавер помнил из недавних причитаний индуса, схваченного вместе с дудкой и змеей. Змея бежала в тот же вечер, коварным образом протиснувшись сквозь прутья на решетке, — пришлось гоняться за ней по всему участку, рубить, давить и поносить, а заключенный в это время весело дудел, — но память о позавчерашних победах над преступностью ничуть не согревала полицейское нутро.
Мои мечты прерывает звук смс от Гренгуара. Ах, снова он, как же надоел! Разве не очевидно, что девушка устала от его общества?
"Только не говори мне, что порвала со своим Солнышком!"
Я решаю не отвечать и иду дальше по набережной. С противоположного берега реки на меня взирает величественный собор, и я заворожённо останавливаюсь.
В общем, команда сообща ловила фан, означенный был честно изловлен и доставлен не только участникам, но даже отдельным читателям, с чем нас и всех поздравляю
А вот парадокс: коллеги по Гюго, команда Valvert, появились с нарочито-пейринговой направленностью, замечательной концепцией дизайна и уморительными "дневниковыми тегами", но самым запоминающимся текстом у них стало пространное, проработанное и практически полностью дженовое становление ЖавераКрысеныш, как назло, не давал ни единого повода для осуждения — кроме факта своего существования. Он был невежлив — не больше, чем другие дети его лет; был неопрятен — не больше, чем его товарищи по дворовым играм, если бы другие дети подпускали его к себе, конечно; он был нелюдим — и его сторонились в ответ, он был неразговорчив — и с ним не говорили; он был послушен со старшими — и избегал побоев. Более того, он ухитрился добиться для себя завидного положения: отец Александр, добрая душа, принял цыганенка под свою опеку, за необременительную работу в часовне предоставляя ему стол, кров и даже уроки. Господина Арно коробила одна мысль о том, что пока воспитанный и небезнадежный Марк тратит свое время на кухне, цыганское отродье учится читать и писать. Будь его воля, эту несправедливость стоило бы срочно исправить.;
- впрочем, разумеется, не только это, там много было интересных моментов: например, герои фильма 98 года вспомнили, что нельзя провести финал и не начистить друг другу лица, чем многое спасли; все сокровенное выносилось за скобки, а спасение утекало в гибель, унося мертвые листья по течению; частные каторги требовали модернизированных надсмотрщиков, и трава, какая же хорошая была трава у них... в том саду...
Проходит много долгих лет, и Жавер вздыхает с облегчением: 24601 освобождают.
(День, когда освободится сам Жавер, становится последним в его жизни.)
Вальжан улыбнулся — все еще как-то судорожно, — представив себе, какое у Козетты будет лицо. Радостное, ошарашенное, расплачется, небось, еще пуще... «Здравствуй, дочка, меня тут отпустили неожиданно. Больше нас никто не тронет».
Никто не тронет. Потому что все кончено, все только что закончилось вот у этого моста. Жавер больше уже ни на кого не донесет, никого не убьет и ничего не изгадит. Его больше нет. Есть только свобода, чистый воздух, от которого ломит грудь, рассеивающийся туман — и жизнь. Целая новая жизнь впереди...
Он остановился, бессмысленно следя за вспорхнувшими птицами.
— Какого дьявола ты развеселился?
— Ты помнишь... хах! Ты помнишь... — Вальжан задыхался от смеха, брызгая слюной. — Ха, ха! Ты... — Из его глаз лилась вода. Веселье переполняло его.
Жавер был слишком раздражен, чтобы молчать.
— Прекрати! — рявкнул он. Вальжан засунул руку в карман и вытащил платок, но тот оказался бесполезен: сочился темной водой и Жавер отшатнулся, почуяв смрад канализации. Вальжан дал платку уплыть в темноту.
— Той ночью в лачуге Горбо... жулик Тенардье и его шайка... они схватили меня; я думал мне пришел конец. А потом они стали суетиться, собираясь сбежать и... «Что, хотите тянуть жребий из шляпы?» — сказал он... а потом появился ты... Хах! Ты сказал... Ха ха!
Их тела густо опутал бы плющ, корни сплелись бы между их сердцами, наперстянка запуталась в волосах, а цветки белладонны накрыли каждый палец. И этому не было бы конца, пока они не овладели бы друг другом, пока штуки, что люди зовут сердцами… на самом деле являвшиеся деревьями, и стоило только начать их кормить, становящиеся чудовищными и ненасытными и вечно неудовлетворенными… не добились бы успеха в сращивании их вместе, словно садовник, пересаживающий ближе друг к другу побеги, слишком слабые, чтобы расти поодиночке, для того, чтобы они смогли выжить.
Частные каторги давно стали опорой благосостояния Франции. С тех пор как страна перешла на угольное сопровождение техники, транспорта и систем жизнеобеспечения, каторги, бывшие раньше лишь местом наказания, превратились в средство обогащения. Пар господствовал над Францией, пар вырывался из печных труб, из недр паровозов, из котельных и мастерских. От новичков, попадавших на каторгу, Жанно узнавал, какими широкими шагами продвигается механизация страны. От них же доходили слухи про людей с механизмами внутри.
Но он и мысли не допускал, что они идут на это добровольно...
- и отдельно - то, что побуждало меня бессовестно и беспомощно ржать - в лучшем смысле и в соответствии с замыслом
— Какой у вас интересный почерк, мсье, — равнодушно сообщил Жавер своим невыспавшимся голосом. — Такой наклон редко встречается. Я видел такой почерк только один раз, один заключенный на каторге вздумал писать письма. Это было запрещено, и я их конфисковал.
Лицо мэра Мадлена свела судорожная улыбка.
В Братстве Ассассинов Мастер Вальжан славился тем, что никогда не убивал. Вообще. Даже в целях самозащиты. Даже тамплиеров, с которыми умудрялся проводить душеспасительные беседы, после которых бедняги отрекались от своего Ордена и отправлялись доживать дни в монастыре где-нибудь на юге Франции. Как при этом он смог не только вступить в Братство, но и занять в нем столь высокий пост, никто не понимал, но от этого уважали еще сильнее.
Удара канделябром по голове убийца явно не ожидал — от удивления он вскрикнул и выронил арбалет. Второй удар окончательно его обездвижил.
— И кого только нынче набирают в эти гильдии, — хмыкнул Жавер и поспешил в сад, где Мадлен безмятежно разглядывал цветы. — Так, на чем мы остановились, господин патриций?
Что было еще?
Безусловно, яркая и головокружительная команда Постмодерна, которую трудно было забыть еще с невизитки - они закрыли проблему столетия
и отцензурировали саму цензуру (и еще раз - смотреть отсюда), представили в рядах постмодернистов всех, даже Гюго. Они напропалую играли в визуальные игры (и еще раз - визуальные игры); и еще более увлеченно - в игры языковые и текстовые; часть их текстов предназначена не столько для чтения, сколько для того, что они _должны были_ существовать, но при всем при этом эти люди умудрились не стать командой пустых финтифлюшек, а наоборот, нырять в захватывающие дух глубины. Только осторожно, рейтинг может подкрасться в самых неожиданных местах...
например, в высшей математике или в трогательно-манипулятивном фаллоимитаторе, а еще там сволочь Варфоломеев, пояски из памяти, свирепые сосиски, мать Фортуна, все сыщики у одного Хозяина и многое, многое другое...У Варфоломеева было всё, а больше у него ничего не было. Варфоломеев по такому случаю тосковал и завидовал людям, у которых хоть что-то есть. Это нелогично, Варфоломеев, говорили ему люди. У тебя же всё есть! Э, вздыхал Варфоломеев, разве это всё? Это ерунда какая-то, а не всё, это, можно сказать, практически ничего.
— Варфоломеев, — спрашивали люди. — Объясни Христом-Богом, как ты это делаешь.
— Христом-Богом не могу, — честно признавался Варфоломеев, — а с точки зрения философии позитивизма, когда меня нет — это значит, у меня экзистенциальный кризис. Вот сидишь, бывало, и вдруг накатит: эхма, зачем я существую? Что я в этом бытии делаю? Раз — и исчезаю.
Ближнее всегда рядом, оно земно и осязаемо, а эльфы и гномы ходят другими дорогами и питаются иной пищей. Кто-то говорит, что это крылья кузнечиков и уши мух, кто-то плетет и более несусветные байки, но я скажу сразу, что это наветы и поклеп. Они живут охотой на тех существ, которые проскальзывают мимо нас в ночи, оставляя зябкость в спине и желание оглянуться. А также на других, которые порой зовут из болота и манят огнями.
Потом из этих нитей, сплетенных из детского плача и сонного бормотания, такого редкого смеха, таких порой недетских слов, Диана ткала маленькие тонкие пояски: на большее недоставало пряжи. Пока нити свивались, пока заплетались в узор под ее пальцами — слезы и смех, слова и звуки превращались в пение. Эта песня, на неродном для нее и родном для детей языке, должна была надолго стать единственным, что останется у них от родины и семьи, должна была сохранить в их сердце память, чтобы потом им было легче найти дорогу домой.
Шмыгнувший мимо зверёк с длинным облезлым хвостом неразборчиво пискнул в ответ и вдруг застыл, уставившись остекленевшим взглядом куда-то за спину патеру Брауну. Тот тоже обернулся. Из земли лез нежно-розовый росток, брезгливо отряхивающий с себя налипшие комья грязи.
Патер строго поглядел на росток — и тот застыл, подрагивая на ветру.
Это был их с мисс Марпл общий секрет — Благодать, останавливающая Закон. О нём они оба старались не распространяться. Скорее всего, знал комиссар Мегрэ; насчёт Коломбо и молодого Кареллы патер Браун уже сомневался. Хозяин вряд ли был в курсе — в этом святой отец был почти что уверен.
Но третий почему-то всегда лишний, муза ли это или тот, кто приносит чай, они толкаются локтями возле тебя, и в итоге кто-то уходит, подгоняемый ветром, провожаемый девятью дождями, оставляющий после себя лишь зеркало с дыркой или шляпу из рыбьей чешуи, отдающую маслинами и красным вином, и следует отпустить, как бы ни было горько, потому что не отпустить не получается.
Я все еще здесь, и в рюкзаке моем смысл.
— Отец Рок приглашает. Мать Фортуна не возражает.
— Приглашает или оглашает?
Чисто академический вопрос. Чисто схоластическая притча о двух гусях. Двух гарпиях. Если бы у бабуси жили гарпии, они бы не потерялись и не мылись у канавки.
Озадаченные люди вошли внутрь и с ужасом увидели последнюю работу П: в красиво декорированной комнате в окружении увядающих цветов на кресле полулежал сам П. Застрелившийся. Что уж говорить, в ожидании скорой и полиции группа пришедших увидеть инсталляцию «Натюрморт» действительно любовалась ей. Но вскоре инсталляцию пришлось демонтировать.
В день веры в рыжих шёл сахарный снег. Деревья жадно ловили его ветками, а люди — чем придётся. Глядя на азартную охоту остальных, Игорь не выдержал, оттопырил капюшон пуховика: пусть набивается. А нет — так и чёрт с ним. Слизнул пару снежинок с перчатки — вкусно — и двинулся дальше. Впереди плыла принцесса, блондинка с косами, парившими параллельно земле, в платье и без всякой верхней одежды — известное дело, что принцессам в любую погоду хорошо в одних длинных платьях до полу.
Я как раз читал «Илиаду» и чувствовал себя Ахиллом, у которого стащили Брисеиду. Но я знаю случаи более клинические. Говорят, одна из наших славных отличниц, читая «Илиаду», почувствовала себя Мандельштамом. Возможно, потому, что прочла список кораблей до середины. Дик на это только усмехнулся. Он прочитал «Илиаду» ВСЮ!!! А «Энеиду» — пару строк. После чего защитил диплом по Брюсову и «Энеиде». Но это я забегаю вперед, в будущее…
Tomorrow Ever Knows — буквально «Завтра Всегда Знает» — сорок первый студийный альбом ирландской группы "The Beatless" (см. прим. к с. 503), выпущенный 4 июля 1967 года. В английское издание не вошли песни "I’m Only Irish" и "Name Can Play", запрещенные к распространению на территории Англии по неадекватным соображениям. Все композиции записывались в студии «Эрин Роуд» в Белфасте. Музыкальный продюсер и звукорежиссёр, как и в предыдущих работах "The Beatless", отсутствовал. К записи пятидесяти песен были привлечены сторонние музыканты: пятиструнный квартет; дрессированный слон, сыгравший на бонгах для половины песен; тридцать три трубача, тридцать три скрипача и старый виолончелист, имя которого до сих пор установить не удалось.
Возможно, сейчас я подсматриваю за вами, уставившимися в монитор, вместо того, чтобы жить, иногда мне кажется, что современные люди всю жизнь пытаются приучить себя к смерти. Смотреть издалека, читать чужие разговоры, не вмешиваясь, не вставляя своего мнения, не осязая. Не знаю, насколько это работает. Возможно, к смерти удаётся привыкнуть, но не жаль ли непрожитой жизни? Я бы жалел, я бы не смог так, возможно, моя жизнь была скучной, в ней не было приключений, особо лихих выходок, разве что когда мы с Мэттом по пьяни раздолбали крышу сарая старого Добба, мы собирались выпустить поездить его винтажный Харлей, ну скажите на милость, зачем старику Харлей? Он же его не ценил, а мы с Мэттом — совсем наоборот.
— Возьмите меня, ну возьмите меня, — раздался откуда-то из глубины таблицы производных томный голосок.
— Иди домой, шалава! — заорала, свесившись с графика, показательная функция. — Тебя там так задифференцируют, что на полстраницы распидорасит! Определенный интеграл к нам трижды дифференциалы засылал, в подынтегральное выражение хотел тебя взять, как порядочную — определенный, не какой-нибудь беспредельщик, — а ты все по таблицам блядуешь. Коэффициент нагуляла, сучка! И ни от кого теперь не скроешь, по степени любой дурак вычислит, сколько раз тебя продифференцировали. Чем ты думала? Основанием?
Перрррфоррррманс. Хотя даже удвоенная “р” не спасает это слово от не-красивости. Оно совершенно невкусное, как пенопласт, как ногтями по наждачке. Оно звучит слишком… стерильно. В нем совершенно нет жизни. Они говорят мне — замените на “выступление”, “представление”, "действие", но все это тоже не то. Все это отдает бюрократией, бежевыми занавесками в актовом зале какого-нибудь сгнившего Дома культуры. Формализм. Забавно, что слово "формализм" так похоже на слово "формалин", жидкость, которой обрабатывает трупы. Есть в этом что-то символичное. Но меня это не касается. То что, я делаю, то, что мы делаем, — это вдох. Вдохновение. Это выдох. Выдохновение. Это моя жизнь. Моя свобода. Са-мо-вы-ра-же-ние.
Они оглядели его сверху донизу и постановили:
— У него только две ножки! Жалко смотреть!
— У него нет усиков! И он ужасно истерся!
— Какая у него тонкая талия! Фи! Он совсем как кактус! Как некрасиво! — сказали в один голос друзья и одновременно потянулись к блюду с пирожными.
На самом-то деле он был прелестнейшим созданием: нежный, ласковый, точно лепесток розы. Но когда все вокруг стали говорить, что он безобразный, Петер взглянул на него по-новому и понял, что друзья в чем-то правы.
Сосиска зарычала и двинулась на охотников.
Бритвенно-острый, цвета запекшейся крови кетчуп пятнал её тело, угрожающе темнея в лунном свете и временами отбрасывая блики. Тесто на боках сосиски уже подсохло, что делало её поджарой и опасной, до жути опасной. Она давно никого не ела, и обычно таких тварей обходили десятой дорогой.
Еще одна интереснейшая задумка, надеюсь, с заделом на будущее (судя по клипу в визитке, тема не исчерпана и вряд ли исчерпается) - команда Системы, которая увлеченно запускала и наблюдала действие всяческих моделей общественного устройства, разного авторства, степени замкнутости и эффективности. И да, антиутопии составляют серьезную часть, но также не исчерпывают всего содержания...
крутятся колесики, щелкают тумблеры
— Великолепное владение словом!
— Истинное мастерство!
— Гений!
— Психологический портрет безупречен.
Эти мудрые, непостижимые речи ему что-то напоминали. Он долго напрягал память, ища что-то важное и страшное, пока в голове не зазвенел полудетский мелодичный голос.
— И знаете что? Люди ни о чем не говорят. Да-да. Ни о чем. Сыплют названиями - марки автомобилей, моды, плавательные бассейны и ко всему прибавляют: "Как шикарно!" Все они твердят одно и то же. Как трещотки.
— Это ведь ужасно! — проговорил Монтэг.
— Я хочу с вами, я не хочу одна! — кричала Молли, не слыша своего голоса за грохотом музыкального сопровождения. — Я с вами! С вами!
«Да это же грандиозно! Молли, хоть на этот раз согласись!»
«Возможно, только мои дети мне все равно не пишут».
— Молли, мои тоже не пишут! — кричала Клара. — Их нет, но я же не виновата, не виновата, да? Края житейских голых скал! — выкрикнула она вдруг, вспомнив еще одну строку из злополучного стихотворения.
Словно испугавшись этих слов, стены телекомнаты вспыхнули в последний раз и погасли.
– Хорошо, – кивнул Советник. – Вам нужна помощь дизайнеров? А то мы всю индустрию моды закрыли, а там мужчин работало не меньше, чем женщин. И им всем теперь нечем заняться.
– На передовую отправятся, – мрачно пообещал Министр обороны. – Там как раз скоро начнется большая текучка.
– Почему? – удивился Советник. – Ты думаешь, кто-то рискнет объявить нам войну?
– Сами объявим. У нас уже вся экономика летит к чертям: большинству женщин мы отводим роль рожениц и больше ничего, а производственные мощности рассчитаны на большее количество трудовых ресурсов.
— Пялишься, да? Всё пялишься и пялишься! Думаешь, если в жизни больше повезло, так можно издеваться?! Я тебе не зверь в зоопарке, я человек! Блин, вы меня в десять лет забрали от родителей, у меня нет ни одного близкого друга, родной души! Ты бы хоть слово написал, скот! Хоть бы сказал что! Ненавижу! Дерьмо ты собачье!
Джек зажмурился, ожидая чего угодно. Например, удара током. Смертельного. Зачем он это сказал?! Просто день такой серый, грязный, паскудный. Нет ничего хуже зимы без снега. Крыша едет, самоубийц всё больше. И другим приходится впахивать за этих сбежавших от жизни трусов в три, четыре смены.
раз
два
— Твои предложения? Спустишься с костра, объявишь себя богом воплощённым? Тебя возведут на престол или вообще в Рим отправят. Мечтаешь о власти?
— Подумай, как сильно мы можем всё ускорить! Приблизить создание современной цивилизации, наладить контакт с другими планетами. Это будет прорыв!
— Жанна, — голограмма наблюдателя поморщилась, — я тебя сейчас спалю на самом деле.
— Вот именно, — женщина странно усмехнулась и легла на спину. — Именно поэтому, — продолжила она, — лучше выбрать его, а не кого-то другого. Представь себе стену.
— Зелёную? — уточнил мужчина со смешком.
— Можно и зелёную, а впрочем, нет. Не цельную стену, древний крепостной вал. И в нем бреши — с востока, с запада и с юга. Как думаешь, где будут лучше сторожить? Не на севере же, правда? Эти, с грехами за душой — боятся сами себя. Случись что, тут же бросятся к Хранителям, лишь бы их самих ни в чем не заподозрили.
По средам и субботам мы ходили с Дим Санычем в тир, в четверг в кинотеатре на соседней улице показывали фильмы с кучей кровищи и кишками врагов родины. В остальные дни мы занимались тем же, чем и все в нашем возрасте — шатались по улицам, швырялись камнями в голубей и трепались о том и о сем.
Чаще всего мы, конечно, с горящими глазами обсуждали киношки и все те же новости. Мы были прямо-таки одержимы идеей поймать когда-нибудь настоящего врага родины — уж мы-то знали, что с ним делать! — и отплатить государству за наше воспитание и содержание. Правда, о чем мы не могли договориться, так это о том, как его, этого врага, пытать. Нас, к сожалению, научили слишком многому, так что глаза разбегались от выбора.
Кирк тяжко вздохнул. Опять пропаганда, как же она ему надоела.
– Один миллиард и два незаконных. Задача нашего великого общества – процветать, чтобы достигнуть золотого миллиарда. Эвакуировать кого возможно из незаконных двух миллиардов. Не препятствовать незаконным рождаться и умирать по воле природы, но и не оказывать им помощи, так как они не входят в наше сообщество.
Микаэлла поморщилась.
– На Земле на данный момент существует на грани выживания семь миллиардов человек. Они рождаются, умирают, строят поселения вдали от разрушенных войной городов. А твой так называемый золотой миллиард – это богачи. Они выкачали из планеты все ресурсы, чтобы построить свои дворцы под небесами.
Сетью» это назвал Сергей Сафронов, вместе с Рейнаром работавший над способами вживления чипов в мозг. «Система Естественных Телекоммуникаций», громоздкое название, которое хорошо смотрелось в официальных документах, сократили до короткого и ёмкого термина. Сеть. Способ связать всё человечество. Способ предотвращать семейные скандалы, предупреждать преступления, прекратить все войны, способ… Перспективы, которые открывала новая технология, казались невообразимыми. Они завораживали, пьянили, кружили головы. Пугали. Пессимисты грозили апокалипсисом, одна из сект объявила Сеть происками дьявола, но кто их слушал? Когда-то и Интернет приводил обывателей в ужас, пока не стал чем-то домашним и ручным
— Да что вообще такое это ваше предназначение?!
— То, ради чего человек приходит в этот мир. Ты никогда не будешь счастлив, пока не обретёшь его. Если меня хотят убить или свести с ума за порчу железок, значит, они равны людям. Значит, у них тоже есть своё предназначение. И я прошу, нет, я требую, чтобы вы его нашли.
Вскрывать глубинные пласты памяти запрещено. Кибероиды сохраняют воспоминания до дезактивации, но никто никогда их не трогал. Аир принял такое решение. Он внушал себе, что делает это во благо, а не ради подтверждения сомнительных идей безумца.
Один из моих личных водоворотов, затянувших в эту зиму - команда Петерберга-Бедрограда, сумевшая покорить и заинтересовать своим малоизвестным, но удивительным миром еще с поста набора. Вообще исходные тексты - сами по себе событие (возможно, я к нему еще вернусь); все-таки неистребимая идея в подкорке: хочешь построить действующую модель - бери эпидемию или революцию (так как последнее - не про пограбить и поубивать, а про залезть в настройки системы, когда статус-кво непригоден для жизни, хотя кровь и финансы неизбежно потекут); и, кажется, двадцать первый век со своими способами мышления, нетривиальными ходами и неоднозначной моралью все-таки наступил в головах (хотя время действия - века другие, и весьма альтернативные). А еще там множество персонажей, и каждому дается слово, поэтому увеличиваются шансы, что кто-то отзовется эхом в читателе, причем в самом его нутре (у меня, во всяком случае, был такой; плохо стреляющие пистолеты и несоразмерная ответственность - это не только лоуренсофэндом, а ДАЙТЕ МНЕ ПРИГОДИТЬСЯ и получить пропуск
вы гляньте, как пишут-то, нет, вы хоть гляньте!Весна в Петерберге наступает рано. Тает снег под каблуками и копытами, превращается в серую кашицу, пятнает сапоги. Весна в Петерберге — это легкомысленно распахнутые шинели студентов, дамы, меняющие пушистые шапочки на цветочные шляпки, уличные мальчишки, бегающие в одних рубашонках, хотя солнце ещё совсем молодое, слабое, неуверенное. Ещё весна в Петерберге это продающиеся на улицах цветы, желтые, белые, нежные, оголтело лающие собаки, которым голову кружит изменившийся ветер, и всплывающий повсюду мусор — размокший, неопознаваемый и потому почти и не отвратительный.
Весна в Вилонской степи — это совсем другое.
Когда он был мал и не брал ещё в руки голодной стали, ночами приходил к матери и прятался в её объятиях, веря слепо, что сможет она защитить его от всего, и засыпал, слушая её рассказы. Тогда сказками казались они ему — ведь лишь в сказке может существовать мир, где нет войны и нет страха — но и когда вырос он, оседлал коня, полюбил женщину, не стали они для него правдой, хоть и узнал он от отца, что никогда мать не лгала ему. Иной была жизнь в её рассказах, иной Равнина, иным был его народ. Не бежали они — но владели всем миром, от края до края. Не лили кровь ради росских желаний, но хранили её бережно, как сокровище, не имеющее цены. Ножи не носили ради того, чтобы отворять ими ход для смерти, но вынимали их ради поединков, когда в кругу — солнце, и лошадиный зрачок, и бесконечность жизни — сходились двое, показывать мастерство, радовать богов, веселить небо.
Все шло по плану до тех пор, пока один из официантов не поставил на белоснежную крахмальную скатерть вазу с цветами. Розы, еще какая-то дорогая экзотика и белые орхидеи. Леший!
Граф Набедренных выронил вилку, взгляд его из рассеянного сделался недоумевающим и встревоженным. Совсем как тогда, на проклятой площади, где каждый чего-то лишился. Тонкие пальцы в дорогих перстнях потянулись к запястью, к завязанной на нем издерганной, грязной веревочке. Граф что-то тихо и жалобно прошептал. Невыносимо.
Даже забавно, но за столом этого никто не заметил. Фигура градоправителя в данный момент интересовала всех куда меньше предмета спора.
Попробуй не полюби этих хамоватых, тупых, зазнавшихся лентяев, которые, едва продрав с утра глаза и многократно обложив матом тебя, Университет и того парня, который как пить дать не даст списать перед экзаменом свой конспект, все-таки приползают на лекцию (всегда первая в расписании — а вы чего хотели, Гуанако любил своих студентов, но не настолько, чтобы тратить на них целый день) и, леший их возьми, слушают. Слушают, а то и записывают весь тот заумный бред, который ты сочиняешь на ходу, потому что два варианта: либо с вечера придуманная ничего-так-хуйня наутро оказалась ну-совсем-уж-поебенью, либо вчерашний проспиртованный мозг был просто ни на что не годен.
Что-то ныло у него в груди, и нытье это было таким привычным, что он и не замечал его. Но когда кто-то говорил ему что-то похожее, оно сразу становилось острее, пронзительнее, сильно кололо сердце. «Смотри, не заплывай далеко». «Смотри, не ходи по улицам в темноте». «Смотри, не задирай пришлых».
Острое в сердце шевелилось, и, чтобы утихомирить его, был единственный способ — сделать. Заплыть. Пройти. Оскорбить сливовокожего пришлого.
Наверное, острому хотелось, чтобы грудная клетка Метелина сломалась и открылся путь наружу, чтобы вместе с кровью выйти и освободиться.
Поэтому Бровь тщательно рисовала в тетрадке палочки, а когда не получалось — выдергивала листок и начинала заново. А то придут к папе, расскажут, что его дочь, Брованна Шухер, рисует кривые палочки и совсем не старается — а папу как прихватит инсульт! И кто тогда будет её на карусели водить?
Поэтому Бровь всегда дралась так, чтобы никто не видел и не с ябедами. А то придут к папе... А кто её тогда в кино...
А может быть, Бровь так просто оправдывалась. Может быть, ей просто хотелось, чтобы папа улыбался, а то он когда расстраивается, сразу такой потерянный делается, несчастный.
Но не признаешься ведь, что тебе хочется папу радовать? Будешь тогда папенькина дочка.
Смешно — смотрите все, кто ещё не разучился видеть. Завкаф страдает не о шрамах, изуродовавших лицо и тело. Не о своей личной драме. Не о доме-башне, не о саднящей душе.
Завкаф страдает о сигаретах и сглатывает вязкую слюну.
Но подопытным крысам не положено дымить. Им положена в миску каша и налита в стакан вода. А ещё на зубах вязнущее — как ваше самочувствие сегодня, Габриэль Евгеньевич? Не беспокоят ли вас шрамы, как ваш аппетит? Восстановилась ли ваша половая функция, Габриэль Евгеньевич, наблюдаются ли ночные поллюции? Дайте руку, мы возьмем у вас кровь.
Кровь что вода, её не жалко. Пусть возьмут всю, если так надо.
Сначала они напоминали новорожденного дракона. Заплетаются лапы, шеи путаются друг в друге, непонятно, как и управится с этим одним на всех телом. Спасло то, что лишь у Андрея бедроградская была первой настоящий гэбней. Остальные до него знали, как надо — знали так же ясно, как он знал, как правильно улыбнуться, чтобы человеку стало приятно и он размяк.
Кожей. Жилами. Кровью. Всем существом знали.
Всегда отвечай правду, когда спрашивают свои. Всегда слушай, когда говорят свои. Никогда не улыбайся, если тебе не хочется улыбаться по-настоящему — при своих. Повторяй за своими движения, пока это не прорастет в тебя и ты не начнешь делать это автоматически.
Чайник кипел, пыхтел, плевался и подпрыгивал на конфорке, как ебучий леший во время гона, когда хоть лешачиха, хоть кабаниха, хоть дупло дерева — все сойдет. Чайнику хотелось спрыгнуть на пол и убежать в теплые края из промозглого мокрого Бедрограда, в котором уже неделю держался туман. Душа чайника рвалась на волю, в херовы пампасы или сучьи джунгли, в малоросскую глубинку, а то и вовсе в просвещенные Европы, чтоб их три дня, три ночи, и опять три дня.
В первый раз думала — хлыщ хлыщом, тощий, узкоплечий, постный какой-то, разряженный не по-человечески. Такие, как она знала, любили все больше, чтоб им баба сапоги лизала или ещё что из той же оперы.
А этот — нет. Плащ помог снять, как благородной. Вина предложил — «На улице холодно, вам бы согреться». И чувствовалась за всем этим такая неловкость, словно он в первый раз вообще голую женщину увидеть собирался, или до этого десять лет в пустыне провел.
У непропустибельной команды Котиков неожиданно отыскалось удивительное множество красивых и теплых, как их центральные персонажи, сказок и притч, самых разных эмоциональных и этнографических диапазонов
сказок и притч...
В небесах проходит туча – на земле кому-то снится:
Очи лунные мерцают, когти звездами блестят…
Котий бог сидит на туче, и позвякивают спицы:
Вяжет бог пушисты шубки для идущих в мир котят.
Пусть хранят и согревают, пусть ведут кошачью долю
К чьей-то ласковой ладони, к миске с теплым молоком;
Защищают от собачьих злых зубов, от лютой боли,
От мороза – и приводят в человечий ясный дом.
На радостях я решила сразу выполнить все детские заказы. Итак, что же у нас? Ага, кукла Таня. Просто кукла, но для заказчицы она – особенная. Таня стоит в витрине магазина, такая скромная и малозаметная на фоне расфуфыренных Барби и Братц, и заказчице кажется, что Таня – живая и ждет только ее. Пожалуй, без чуда не обойдешься: не всякий родитель догадается, что его чаду нужна невзрачная, но живая Таня, а не гламурные дорогостоящие принцессы.
— Ой, кот с воздушным шариком! — удивилась девочка, рисовавшая этим самым мелком слона с разными по размеру круглыми ушами. — Разве так бывает?
Ромбик нагнулся, выпустил ленточку изо рта и прижал её к асфальту лапой, чтобы Валь мог приземлиться. Осмотревшись, он убедился, что рядом нет взрослых, а просто с детьми он, бывало, разговаривал, это была их общая тайна.
— Это не просто воздушный шарик. Это волшебный кит. Маскировка у него такая.
Солнце обжигало крылья и глаза. Эльфы не выходят на солнце — его свет для них губителен, от него они теряют силу и превращаются в обычных животных; и не менее, но по-другому опасен солнечный свет для Белой Пумы. Но… Кактусовый эльф просуществовал уже столько, сколько и пустыня. Он видел ее расцвет и закат, видел множество смертей и торжество жизни, расцветавшей поверх костей, и любил так, как не могут любить люди. Пустыня казалась ему воплощением красоты. И ему отчаянно хотелось продлить недолгий век людей, которые понимали эту красоту.
— Мы в лесу живем свободно: хочу — обернусь да зайца с глухарями промышляю, хочу — опять обернусь да с ружжом гуляю, или зверю больному хвори лечу, или на ярмонку приду да бус с лентами себе накуплю. А коли мне пора придет, я мужа на лето себе найду, детей нарожаю, выкормлю и опять свободно жить буду.
Склонилась Александра над Ивашкой. Глядит он, а рубашка у ней развязалась на груди, и видно там все, белое, чистое, нежное, в веснушках золотых…
— Пошто заглядываешь? Не про тебя это, — говорит Александра. — Котят я ими кормить буду. Не хочу человеком жить, чтобы меня так, как мать твою, до полусмерти били.
Ну да, она-то встала в одиннадцать, совсем рано. Уже успела принять кислородную ванну, запустить стирку, мойку посуды и полов, да ещё и завтрак сварила — объедение! Суп из лапши, свежайший, только что из пакетика! Как у любой хозяйки, у неё был свой секрет: она не пользовалась картриджами, а заказывала из отсталых стран, вроде Британии и Японии, пакетики с приправами. А ещё глутамата натрия добавляла. Чуточку, на кончике ножа. Всё чтоб сыночка побаловать с утра пораньше.
Что может быть лучше, чем, повесив через плечо сумку, пойти на свои поиски моря? Каждый раз ответ будет новым.
Олли нравилось слушать воду и слушать себя. Плотные листы в блокноте кажутся теплыми, когда проводишь по ним рукой. Эскизник — тот же дневник, только запоминаешь не то, что снаружи, а что внутри. Искажая, отражая и выплескивая окружающий мир обратно на бумагу.
Море, само не затихая ни на минуту, учит тишине. Пронизывающий ветер избавляет от всего напускного, всего, что тянет вниз. Кажется, если стоять на краю обрыва долго, то можно стать таким легким, что улетишь.
Охотник перевёл дух и заглянул в спальню хозяина. Взрослые тоже спали плохо — и неудивительно, на подушке каждого сидела крошечная зелёная тварь и давила им на виски. Хозяин спал более чутко, чем его ребёнок, и проснулся в самый разгар сражения, когда Охотник подтягивал одного из бесят к себе за хвост. Как и тогда, в детской, взрослые не видели мерзких существ и никак не могли понять причины, по которой Охотник, как им показалось, мешал им спать. Тем не менее, в эту ночь он распугал тварей и удалился на заслуженный отдых к огню. Эти странные существа пробудили в нём любопытство, и он решил остаться в доме на некоторое время, чтобы получше их изучить и опробовать на них свои охотничьи навыки.
– Нас же не за этим нанимают, – напомнил Одноглазый, указав кончиком хвоста на баннер с рекламой «Дурной приметы». Баннер был бракованным, поэтому висел в офисе, а кондиционный фирмачи вывесили на заборе во дворе. «Ваши враги будут огорчены до невозможности! – гласил текст. – Перебегаем дорогу! Оглушительно поем под окнами! За дополнительную плату можем исцарапать и налить в тапки!» К счастью для «дурноприметчиков», дополнительные услуги пока никто не заказывал, потому что бродячему коту добраться до тела врага заказчика и его домашних тапок было бы затруднительно.
Бац! — длинная сильная заячья лапа поддала МакБерлу под то место, которое приличные северные белки вообще-то прикрывают килтом, а рэдволльские — штанами. Толстяк Дуги взревел и налетел на зайца, сбивая его с ног всей тяжестью. МакБерл успел вскочить на ноги и повернуться ко второму зайцу. Бубубубубум! — кулаки «непобежденного чемпиона» обрушились на его нос, лапы, голову. Но и МакБерл был не лыком шит!
— Кис-кис, — наклонился Иван, руку протянул осторожно, чтоб не спугнуть. — Дай-ка мне стрелу. Даже лягушек уж на мой век нет, кошки вместо них попадаются.
А кошка-то стрелу выплюнула, лапой прижала и отвечает человеческим голосом:
— Чем же кошки тебе не угодили, добрый молодец?
- впрочем, кошки из нашей с вами реальности тоже пушисты и невероятно трогательны, даже самые дикие
пушисты и невероятно трогательны, даже самые дикие...
Не плачь, малыш, я тебя согрею. Смотри, какая у меня пушистая шерсть. В ней всем котятам тепло. Эх, если бы я тогда не ушла… Две полосатых дочки и черный сыночек. Хочешь стать моим котенком? Твоя мама тоже за едой ушла. Молодая, наверное, глупая… Совсем как я была. Спи, малыш, я тебе песенку спою. Мур-мур-мур, котенок мой, носик хвостиком закрой…
Она видела, как он с лёгкостью поднимал свою добычу на высокие ветви. Его тело с невообразимой грацией балансировало на ненадёжной опоре, а тело жертвы заставляло сучья трещать под своей тяжестью.
Она видела его клыки с расстояния гораздо меньшего, чем любая из его жертв.
Но ни разу его клыки, его когти, его сильные лапы не причинили ей ни малейшего вреда. Она знает, на что он способен, ибо и сама способна на такое же.
А поваляться на его халате нельзя. Видите ли, я его шерстью испачкаю. Неужели он не видит, что ЭТО сложно испачкать еще больше! Это же не халат! Это недоразумение одно! Белый, жесткий, вечно в пятнах и холодный. Бррррр! Неправильный это халат, во! Правильный халат должен быть мягким, теплым. Таким, чтобы на нем мог спать толстый котик. Про мое имя вообще предпочту промолчать. Ну вот кто, кто, скажите мне, назовет своего кота Аминазином?!
О, про воспитание двуногих вообще можно целый фильм ужасов для кошек снимать! Каждый, ну вот абсолютно каждый разве что в клетку со своим телефоном не лезет. И все так и норовят потыкать в мой мягкий бочок пальцами. Я же не игрушка плюшевая, я живой. И мне не нравится, когда мне мешают отдыхать. Лежу, дремлю, даже немного мурлычу от удовольствия. А тут сразу пальцем. И сразу в самое мягкое место. Может, из-за этих детей я получил теперь глубокую моральную травму? Прямо хоть табличку на клетку вешай «Котика пальцем не тыкать»..
А еще на этой WTF, ярким пятном на снегу, была полностью и совершенно рыжая команда, тоже, надеюсь, не в последний раз - все-таки
и тут без котиков не обошлось, да и пес со своим хозяином очаровательны, как и другие представители Союза Рыжих...
Кот вырвался, распушившись, точно клубок спутанно-рыжей шерсти, и покатился по комнате — шурх, ш-шурх — за кресло, в угол, под занавеску, не достать.
А она осталась — по-кошачьи зализывать обожженные подушечки пальцев.
Хозяин уже вымылся и переоделся, от него противно пахло какой-то гадостью. Я ткнулся носом ему в колени, и он рассеянно потрепал меня по голове, а потом бесцеремонно отодвинул. Отойдя к своей подстилке, я наблюдал за тем, что он делает.
Хозяин словно невзначай прошёлся мимо зеркала, а потом обернулся и смерил его презрительным взглядом, снова что-то сделав с лицом.
- А, это ты, Хоукинс, - негромко произнёс он. - Учти, в этот раз трогать меня - плохая затея. Видишь ли, ботаник за лето стал сильнее, чем ты думаешь.
Он скривился и отвернулся, а потом пригладил шерсть на голове.
Её зовут Пеппи, и ей пятнадцать. Проколотая губа.
В наушниках — скрежет, раскаты грома и хэви-чего-то там.
Рюкзак на плече, сигарета в пальцах. Эх, Томми, тебе труба…
Да, кстати, идёшь после школы с нами? Чего-о? Закурить? Не дам!
И вот когда я понял, наконец, в чём моя ошибка, и построил здесь, в таёжной глуши, глубоко под землей, объект Л, ты вернулся и стал мучить меня каждую ночь, ты, хлюпик, обрёл неслыханную силу и стал качать права, перехватывая управление над нашим телом. И что я ни делал, ты возвращался и говорил мне, что я злой дух, что я морок, что настоящий Сергей Разумовский – это ты, Тряпка, и что я должен уйти, туда, откуда пришёл.
А еще была команда сериала "Не родись красивой" (она же Nerodiska), пробившая даже мое обычное равнодушие к сериалам о современной России (зато теперь я знаю от них слово "драмеди"... хорошее слово), и хотя в исходный сериал я, наверное, все-таки не залезу, но читать было интересно даже про этих незнакомых людей. Впрочем, кошка там тоже выразительная - тотал-АУ на спецквесте породило много находок, и не только здесь...
а здесь - упомянутая кошка, пятилетняя генеральша, смЕшный мальчишечка, немолчаливое и активное привидение, разоблачение мифологических фигур, и не только...Волшебник принца, Рамиро из Астолата, закрыл окно. Кошка почувствовала легкое покалывание по всему телу и поняла, что он наложил магическую печать на комнату, чтобы ни одно слово из сказанного здесь не донеслось до посторонних ушей.
– Милорд, – сказала она хрипловатым голосом – почти месяц она не пользовалась человеческой речью, – Кошка пришла на ваш зов.
– Ты нужна мне, Кошка Кэт, – сказал Андер, тепло улыбаясь ей. – Нужна, как никогда прежде. Встань и подойди ко мне. Мой отец вряд ли доживет до утра, – продолжил он. – Однако он до сих пор не выбрал наследника.
Но разве она виновата в том, что у нее первой из класса выросла грудь и появились пышные бедра, которые она сама считала толстыми? В том, что ее трогают, гладят, мнут ? и все это незаметно, посреди равнодушной и ничего не замечающей толпы? Каждый раз при этом к горлу у нее подступает тошнота, и хочется завопить, вцепиться в эти самодовольные лица с масляно блестящими глазами, но Катя не в силах этого сделать.
— Зато я тогда испугался. Лежит такая, бледная как кефир, и молчит. — Печенье хрустнуло в его пальцах. — Испугался я.
— Неужели больше, чем в первый день?
Он удивился, услышав смешок в ее голосе.
— Какой первый день?
— Твой. Здесь. Помнишь? — Ольга Вячеславовна задумчиво улыбнулась, прикасаясь памятью к тем давним временам. — Мальчишечка непонятной масти. Высокий и худющий.
— Ой, перестань! Взрослый я уже был, двадцать три года, — смущенно поморщился Милко.
«Убит. Ранен. Полк, стройся! Полк, прячься! Достать пистолеты!» — пятилетняя Даша сидела на ковре и, не слушая взрослых, с упоением играла деревянными солдатиками. Она точно знала, что больше всего похожа на дедушку Валеру. Он всегда говорил внучке, что Пушкаревы не сдаются, а папа — что Ждановы всегда добиваются, чего хотят. И Даша, которая была и Ждановой, и Пушкаревой, не сомневалась, что когда вырастет, обязательно станет полковником, как дедушка Валера. А потом она будет командовать целой армией, завоюет весь мир, будет есть на обед только бутерброды с вареньем и ни за что не наденет ни одного платья, которые так любит дарить ей бабушка Маргарита!
— Я хотела помочь, честно. И я не галлюцинация.
Тут Андрей не выдержал. Он понимал, что разговаривать с галлюцинациями не стоит, от греха подальше, но не возразить не мог. Он повернулся к воображаемой «бухгалтерше» и, хмыкнув, спросил:
— Да? И кто тогда? Уборщица-ниндзя? Бухгалтерша-иллюзионист?
Галлюцинация обиженно надулась и сказала:
— Вообще-то я… — тут она исчезла, и через мгновение закончила уже в другом конце кабинета: — ...привидение.
Трикстер обладает особым даром создавать спектакли из ничего, он театрален по духу, артистичен и креативен. Причем практической цели у представления может и не быть или она ничтожно мала по сравнению с размахом действа. И что же нам дано в сериале? Суфлер Малиновский, подсказывающий действия и слова центральной фигуре, Жданову. Мало того, у нас пьеса «Сирано де Бержерак» разыгрывается в декорациях Зималетто, конечно, не полностью, конечно, адаптирована, но зато со знаменитого поэта и бретера снята романтическая вуаль и он предстает во всей своей трикстерной красе. А с ним и Роман, изведший кучу бумаги на черновики стихов, ни одно слово в которых не было правдой.
...Вот Александр, не снимая пальто, с мелкими каплями дождя на тёмно-рыжих волосах проходит в комнату, разворачивает к себе Вику и вместо поцелуя сильно и страстно кусает её губы. Она всхлипывает, но не успевает сказать и слова, как он перегибает её через подлокотник дивана...
Вика отвлеклась от мечтаний и ногой потрогала диванный валик – он был достаточно высокий, жёсткий, но с мягким покрытием. Вика довольно кивнула и продолжила фантазировать.
— В черном-черном здании, на черном-черном этаже, — продолжил Роман, пристально следя за Андреем и чуть подавшись к стене, — в черной-черной комнате была совсем уж чернущая каморка, в которой сидела бедная девочка.
Легким взмахом руки он указал на матовое стекло двери.
Андрей замер. В каморке очевидно не горел свет, хотя Катя еще точно не ушла с работы.
— Не плачь, раз он тебя променял на это пугало, туда ему и дорога... Тебе не без него плохо, а одной.
Кира попыталась сказать «Никита», но закрыла себе рот рукой, будто её тошнило от этого имени. Может и нет, но Вике показалось, что так. Она гладила Киру по голове, изредка позволяя подушечке большого пальца скользнуть по виску и краю скулы.